Укрощение дьявола - Колин Голл

— Иди уже на кухню, — умоляющим голосом сказал Вельзевул. — Никакого терпения не хватит с тобой. Ты меня бесишь!

Лицо его снова стало серьезным.

— Мужчина, чтобы быть безупречным, должен обладать хорошими манерами. У тебя их нет, — недовольным тоном сказала Сара.

После этой сцены Сара утешилась тем, что разбила тарелку, а Вельзевул остаток дня вздыхал и молчал уныло.

Так проходили день за днем. Сара старалась не показывать виду, что увлечена Вельзевулом, она сразу поняла, что не может открыться ему в своих чувствах. В свою очередь Вельзевул вел себя по отношению к Саре весьма непринужденно. Он, разумеется, видел пока еще слабые попытки Сары вызвать его, так, между прочим, на откровенность, и, как и она, не показывал виду, что связывает эти попытки с тем, что у нее навязчивая идея. Почти все время, которое они проводили вместе, было занято разговорами. Мне показалось, что у Вельзевула был талант собеседника. Темы, которых они касались в часы доверительных бесед были разнообразны, а сами беседы весьма содержательны, стало быть, они не говорили о ничего не значащих вещах, которые обычно низводят разговор до банальности. Однако каким бы спокойным не был характер их отношений, нельзя было не заметить нарастающую напряженность чувств каждого.

7. Они шли в толпе по Бродвею, в теплых сумерках зимнего вечера. Странно, но большое количество людей на улице совсем не раздражало Вельзевула.

— Нью-Йорк — величайший город Земли, — говорил он, с тем только ему присущим воодушевлением, которое делало его возвышенным и в высшей степени оригинальным. — Лучшие в мире газеты и журналы, представляющие собой не только общественные трибуны, но и глубоко интеллектуальную позицию, высокая мода, превосходящая европейскую, непревзойденные по мастерству исполнительного искусства музыканты, первая в мире опера, лучший в мире балет, прославленные театры, музеи, включая самый значительный из всех — музей Метрополитен, легендарные концертные залы, из которых я больше всего люблю Карнеги-холл, грандиозный железнодорожный вокзал, лучший в мире городской парк, престижный университет, одна из лучших в мире библиотек, шедевры архитектуры, словом, все, что связано с красотой, успехом и богатством сосредоточено здесь. Этот монументальный город стал местом слияния истинного искусства и величия. За исключением Лос-Анжелеса ни один другой город в мире не оказал такого определяющего влияния на судьбы талантливых людей. Здесь торжествует талант, а бездарность умаляется в его тени. Нью-Йорк — средоточие многих значительных существований. В мире нет ничего более грандиозного, чем панорама ночного города, когда весь в огнях он отражается на воде. Я готов разрушить полмира, дабы сохранить в неприкосновенности этот поразительный вид. Помнишь рекламу Мальборо? Трое ковбоев сидят полукругом у костра в летней ночи, где-то в прериях. Один сидит, облокотившись на седло, другой, ворошит поленья и искры взлетая вверх, мерцают как звезды, третий, в задумчивости. Позади них видны силуэты лошадей. Вроде ничего особенного, но сколько магии во всем этом! Каким волшебством это достигнуто! Я люблю историю Америки времен Дикого Запада. Тогда людям все время приходилось что-то для себе открывать. Магия — это все. Мне жаль Оскара Уайльда и Пруста, у них не было того, что есть у меня.

— О чем ты?

— Я о том, что романтизм и его выразительность в современном искусстве движутся в сторону все большей пошлости, обобщений и упрощения. Во всех частях, составляющих цикл романов под общим названием «В поисках утраченного времени», каждая из которых по сути является самостоятельным произведением, говорится о поисках абсолюта. Пруст искал истину, чтобы возвыситься до служения совершенству. Но нашел ли он ее? Вот вопрос. Зачем искать доказательство того, что красота необходимость людей одиноких, которые хотят, но не могут отмыться от всякой скверны! Красота губит того, кто служит ей, но боится ответственности, кто не имея преимущества, боится быть запятнанным позором. Красота обладает могуществом, которое может быть повержено другой красотой. Но да будет известно тебе, что в мире торжествует посредственность! Есть три вида ничтожных людей; безобидное ничтожество, природу которого определяет слабость, полу-дурак, то есть, еще кое-что понимающий, но не способный понять очевидное и, наконец, упрямое ничтожество — безнадежный тип, ничего не желающий ни понимать, ни принимать. Вообще большинство людей имеют предрасположение к тому, чтобы быть неудачниками. Человек посредственный высмеивает того, кто лучше его, свои слабости он считает простительными, все его обидчики — негодяи, он хочет, чтобы ему верили, а все, что ему не по нраву, он требует считать неправильным, он благосклонен лишь к тем, кто потакает его собственным слабостям и заблуждениям, он настроен против всех, кто с ним не согласен, он всегда возражает и жалуется, чудесно приспособлен ко лжи и притворству, он всегда невиновен. Этот народ изгоняет из своей среды талант. Талантливые люди обычно созерцатели и мечтатели, голодные и нищие, они истинные ценители прекрасного. Чем ярче и уникальнее талант, тем требовательнее становится посредственность. Она ликует, взяв верх над талантом, она не ленится анатомировать его, она расточает свои силы в спекуляциях и расчетах, чтобы его унизить, доводит его до слез, злая из зависти, она исполнена честолюбия, она пьет и ест, не думая о том, что и она идет по скользкому пути, ведущему в бездну. И только дьявол может воздать должное желанию посредственности восторжествовать над благородством и великим талантом, который только ему и кажется совершенным. В красоте и молодости есть что-то от мота, который торопиться промотать свои сокровища. Какая радость любить такого мота!

Вельзевул умолк и только тогда Сара взглянула на него. Она поразилась тому, что в его сверхчеловеческой красоте было оправдание жестокости, превосходящую все, что в чувственности, воспламенившей его душу, которая при последних словах была в упоении, имелось столько изысканности и почти детской душевной чистоты, не требующей одобрения. Она поняла, что любит его, но не может быть счастлива самой любовью.

— Что с тобой? — спросил Вельзевул.

— Ничего, — отвечала она, лаская его взглядом.

— Я не думаю, что ты потрясена.

— А что же ты думаешь? — спросила она насмешливым тоном. Она смотрела на существо, которое ей покровительствовало и могло блистать в артистическом мире и была готова ради него душу отдать.

— Думаю, что нам надо пообедать.

— У меня нет ни одного слова для защиты посредственности, я и не собираюсь ее оправдывать. Слушая тебя, начинаешь понимать, что ты ненавидишь людей?

— Святой Бернард говорил, что человек всего лишь ничтожные испарения, мешок испражнений, пища червей и что его значение и жизнь без Христа — подобна облакам — развеивается. Вряд ли я могу ненавидеть людей, только за то, что они, игнорируя