Афоризмы - Олег Ермишин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не бывает потрясения в стилях музыки без потрясения важнейших политических законов.[611]
В образцово устроенном государстве жены должны быть общими, дети – тоже, да и все их воспитание будет общим.[612]
Пока в государствах не будут царствовать философы, либо (…) нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, (…) до тех пор (…) государствам не избавиться от зол.[613]
… Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. (…) Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине (…). Разве ты думаешь, что (…) люди что-нибудь видят, (…) кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры? (…) Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого.[614]
Есть два рода нарушения зрения (…): либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты – в свет. То же самое происходит и с душой.[615]
Не следует, чтобы к власти приходили те, кто прямо-таки в нее влюблен. А то с ними будут сражаться соперники в этой любви.[616]
Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.[617]
Когда появляется тиран, он вырастает (…) как ставленник народа.[618]
Первой его [тирана] задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. (…) А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю.[619]
Самое тяжелое и горькое рабство – рабство у рабов.[620]
Какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными; это-то и обнаруживается в сновидениях.[621]
Нет более жалкого государства, чем управляемое тиранически, и более благополучного, чем то, в котором правят цари.[622]
Нельзя ценить человека больше, чем истину.[623]
[О поэзии, не приносящей пользу государству:] Мы выслали ее из нашего государства.[624]
Добродетель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше. Это – вина избирающего, бог не виновен.[625]
Несправедливые люди при всей их ловкости действуют как те участники забега, которые в один конец бегут хорошо, а на дальнейшее их не хватает; сперва они бегут очень резво, а под конец делаются посмешищем и, не добившись венка, уходят с поникшей головой и повесив нос. Между тем подлинные бегуны достигают цели, получают награды и увенчиваются венками; не так ли большей частью случается и с людьми справедливыми?[626]
В жизни (…) всегда надо уметь выбирать средний путь, избегая крайностей; в этом – высшее счастье человека.[627]
Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый – с самим собой.[628]
Победа над собой есть первая и наилучшая из побед. Быть же побежденным самим собой всего постыдней и хуже.[629]
Хороший законодатель (…) станет устанавливать законы, касающиеся войны, ради мира, а не законы, касающиеся мира, ради военных действий.[630]
Закон – владыка над правителями, а они – его рабы.[631]
Любящий слеп по отношению к любимому.[632]
Одновременно быть и очень хорошим, и очень богатым невозможно.[633]
В серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных – не надо.[634]
Человек (…) это какая-то выдуманная игрушка бога (…). Этому-то и надо следовать (…). Надо жить играя.[635]
Без смешного нельзя познать серьезного.[636]
Как говорят каменщики, большие камни не ложатся хорошо без малых.[637]
Человека [совершившего преступление из-за страстей] правосудие постигнет не за совершенное деяние – ведь свершившееся никогда уже не сможет стать несвершившимся, – но ради того, чтобы в будущем он (…) возненавидел несправедливость, – а также чтобы возненавидели ее все те, кто видел суд над ним.[638]
С ума сходят многие и по-разному.[639]
Поэт – существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка. (…) Ради того бог и отнимает у них рассудок и делает своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает свой голос.[640]
О, если бы (…) большинство способно было делать величайшее зло, с тем чтобы быть способным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то ведь оно не способно ни на то, ни на другое: оно не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает что попало.[641]
Воздавать злом за зло, как этого требует большинство, (…) несправедливо.[642]
Бесстрашное существо и существо мужественное – это не одно и то же. (…) Мужеству и разумной предусмотрительности причастны весьма немногие, дерзкая же отвага и бесстрашие, сопряженные с непредусмотрительностью, свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.[643]
Величайшая дружба существует между крайними противоположностями. (…) Ведь противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного.[644]
[Об отцах и матерях павших воинов:]
Надо (…) не причитать вместе с ними, ибо не надо ничего добавлять к их печали (…), а, наоборот, следует ее исцелять и смягчать, напоминая им, что (…) молили они богов не о том, чтобы дети их стали бессмертными, но о том, чтобы они были доблестными и славными.[645]
Судьба – путь от неведомого к неведомому.[646]
Человек – существо бескрылое, двуногое, с плоскими ногтями; единственное из существ, восприимчивое к знанию, основанному на рассуждениях.[647]
Стыд – страх перед ожидаемым бесчестием.[648]
Воспитание есть усвоение хороших привычек.[649]
Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом.[650]
Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину.[651]
По мнению большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва – это не клятва.[652]
Любить – значит искать свою половину.[653]
Соитие мужчины и женщины есть (…) дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном.[654]
Рожденье – это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. (…) А значит, любовь – это стремление и к бессмертию.[655]
… Самое главное – исследование вопроса, хотя может случиться, что при этом мы исследуем и того, кто спрашивает, то есть меня самого, и того, кто отвечает.[656]
Трудно становиться хорошим, хотя это и возможно, но быть хорошим – невозможно.[657]
Быть человеку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно, стать же хорошим можно; но тот же самый человек способен стать и дурным.[658]
Мужественные бывают смелыми, но не все смелые мужественны.[659]
Никто (…) не выберет большего [зла], если есть возможность выбрать меньшее.[660]
Как раз философу свойственно испытывать (…) изумление. Оно и есть начало философии.[661]
Число составляет всю суть каждой вещи.[662]
[Время] – движущееся подобие вечности.[663]
Время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно.[664]
Поэт – если только он хочет быть настоящим поэтом – должен творить мифы, а не рассуждения.[665]
Есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них, (…) ты будешь озадачен, (…) почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.[666]
Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью.[667]
Истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди.[668]
Если иные (…) мужественно встречают смерть, то не из страха ли перед еще большим злом? (…) Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха.[669]
[Знание – это своего рода припоминание. (…) Те, о ком мы говорим, что они познают, на самом деле только припоминают, и учиться в этом случае означало бы припоминать.[670]
Нужно достигнуть одного из двух: узнать истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни второе не возможно, принять самое лучшее и самое надежное из человеческих учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь; если уже не удается переправиться на более устойчивом и надежном судне – на каком-нибудь божественном учении.[671]