Босиком по асфальту - Элеонора Фео

не нарадуется автосалону, хотя уже столько лет прошло с переезда. Мама тоже нашла работу достаточно легко, но еще она ходит в клуб любителей кулинарии. Это ее отдушина, она приходит счастливая с каждого собрания и буквально светится. — Саша рассказывал о своих родителях с бесконечным теплом в глазах. Этого нельзя было не заметить.

Я вдруг почувствовала себя странно. Вообще всегда странно слышать о ком-то, кто больше не является частью твоей жизни, но когда-то был ею.

Отношения с его семьей у меня с самого начала сложились просто прекрасные. Его родители оказались милыми, приветливыми людьми, и я даже некоторое время общалась с его старшей сестрой, разница в возрасте с Сашей у них была всего три года, как и у Гиты с Колей. Насколько я знаю, сейчас девушка работала моделью где-то в Москве и с семьей не жила, но это, если честно, мало меня интересовало. Они все перестали меня интересовать, как только мы с Сашей расстались. Пока семья Воскресенских еще жила тут, мы могли случайно пересечься на улице, поздороваться, разговориться, и эфемерное ощущение присутствия в жизни друг друга мало-мальски сохранялось. Однако после их переезда наши пути окончательно разошлись. Единственное, что осталось, — это фотографии с Сашей, которые я убрала в самую дальнюю папку своего ноутбука.

Сейчас это все — его семья и он, в частности, — казалось мне невообразимо далеким. Будто скрытым за глухой стеной. Где-то там, по другую сторону зоны моих интересов. Как крохотное напоминание о том, что они все же были частью моей жизни много лет назад.

— Так, значит, сюда ты приехал к родным?

Я подняла взгляд на Сашу. Он расслабленно улыбался и совсем не чувствовал себя скованно или неловко. Невольно скользнула взглядом по его лицу. Голубые глаза, прямые широкие брови, чистая кожа, ямочки на щеках. Светлые волосы, открывающие лоб, стали еще светлее, чем раньше. Сначала я думала, что мне показалось, но теперь, разглядев его, точно могу сказать, что нет. Должно быть, выгорели на солнце, потому что цвет челки был немного белее. Волосы Саши всегда были скорее русыми, а сейчас больше напоминали блонд.

Новая прическа с растрепанной челкой однозначно шла ему и удачно выделяла острые черты лица. И правда, он стал куда симпатичнее. Хотя нет, даже не так. Он стал более мужественным, вот подходящее слово. Это именно та характеристика, которой Воскресенский никогда раньше не мог похвастать.

Вот пусть и уезжает теперь вместе со своей мужественностью куда подальше из города.

Очень кстати в голову вернулась мысль о моем плане, и я задумалась о том, как бы незаметнее поинтересоваться у Воскресенского, когда он собирался уехать восвояси.

— Да, моя тетя со своей семьей переезжает, и мне нужно помочь им со сборами и перевозкой вещей.

— И надолго ты тут? — опередила мама мой вопрос.

Настроение поднялось с отметки «ниже плинтуса» до самого потолка как по щелчку пальцев. Я еще не успела выстроить в своей голове ход диалога, при котором смогла бы узнать интересующие меня детали, а мама уже задала прямой вопрос, ответ на который раскроет мне все карты.

— До конца недели, — ответил Саша.

И наши взгляды снова встретились.

В этот раз во мне ничего не екнуло. Я просто смотрела на него и размышляла о том, что, наверное, он снова хотел увидеть мою реакцию на его слова. Выяснить, какая она будет и будет ли вообще. Забавно. Почему его это интересовало? И как он хотел понять, что я чувствую, если я сама этого не понимала?

Мысли вдруг затихли, и волнение прекратилось.

В голове стало подозрительно тихо. Как и в груди.

Саша пробудет здесь до конца недели. В одном со мной городе, на одних и тех же улицах. Не знаю, обрадовало меня это или огорчило. Он говорил об этом так спокойно, а я так же спокойно приняла. Сейчас для меня эти слова были просто фактом. Вот если бы он сказал «месяц», я бы разозлилась. Если б сказал «два дня» — запрыгала бы по кухне от радости. «До конца недели» было той самой золотой серединой, которая не вызывала во мне никаких эмоций.

— Так ты здесь совсем недолго пробудешь. — Мама грустно улыбнулась.

— Да, нужно разобраться со всеми формальностями, перевезти вещи, а по приезде — успеть на свадьбу. Мой дядя женится, поэтому мы так торопимся. Если бы не это, возможно, я бы остался здесь подольше. В конце концов, родные места.

Снова быстрый взгляд на меня. Это он что же, так проверяет мои нервы на прочность? Зря, очень зря. Скорость разгона у меня рекордная — меньше секунды, если довести. Хотя он знал.

И все равно зачем-то пытался.

— И то верно.

— Очень необычно здесь находиться спустя столько лет.

— Зато приятно. Столько всего можно вспомнить! Как тебе было учиться? Понравилось?

— Да неплохо. — Воскресенский неопределенно пожал плечами, ненадолго задумавшись. — Лучше, чем в школе, это точно. Хотя и там на мозг покапали знатно.

— На мозг везде знатно капают — все-таки обучают будущих профессионалов своего дела, — отчеканила я, замечая, что голос слегка звенит. Снова. Воскресенский глянул на меня, не поворачивая головы.

— В университете наверняка сильнее.

— Не знаю, мне не с чем сравнивать. Сравни сам, у тебя есть такая возможность.

Он мягко усмехнулся, как если бы раскусил тонкую издевку. Только вот я не издевалась, а лишь озвучила факт: я не училась в колледже и потому не знала, насколько строги там требования к студентам. А вот Саша после окончания своего техникума вполне мог поступить на вышку и сравнить, если ему этого так хотелось.

Тем не менее я не видела в этом смысла. И к тому же совершенно не знала, собирается ли он вообще поступать в университет.

«Я ничего о нем не знала»,— пронеслось в моей голове. О том Саше, который сейчас сидел передо мной и ухмылялся, слегка наклонив голову набок и обхватив свою кружку с уже остывшим чаем ладонью.

Саша сидел передо мной. Повзрослевший, какой-то другой, загадочный, и все, что я видела, — девственно-белый, чистый лист.

Способен ли человек измениться? Я всегда была уверена, что способен, но так ли это? События, время, другие люди — они правда оказывают воздействие, под напором которого что-то меняется внутри?

Или они просто надевают маски, за которыми прячутся и прячут? Укрывают от людских глаз то, от чего всеми силами пытаются избавиться. Но ведь оно есть — по-прежнему живет внутри,