Безумные короли. Личная травма и судьба народов - Вивиан Грин

Иоанн был жестоким, мстительным королём, но его жестокость, то ли импульсивная, то ли рассчитанная, едва ли была настолько садистской и такого масштаба, чтобы заслужить название безумной; например, если сравнить его с русскими царями, Иваном Грозным и Петром Великим, чьё садистское обращение со своими врагами носит печать психической неустойчивости, сравнение будет в пользу Иоанна.

Вероятно, неуравновешенность психики Иоанна ярче всего проявлялась в чувстве неуверенности, которое и провоцировало жестокое и мстительное обращение с его врагами, и всеохватывающих зависти и подозрительности, с которыми он одинаково относился к друзьям и врагам. Он свободно бросал тех, кто верно ему служил, например, Хьюберта де Бурга и Вильяма Маршала. Круг его советников всё сужался, и он полагался на иностранных наёмных солдат, таких, как Жерар де Атье. Хотя он без сомнения был достаточно способным и властным, в конце концов он столкнулся с ситуацией, вышедшей из-под контроля; разочарованные бароны были выведены из себя колоссальными финансовыми требованиями, чему способствовали недостаточные доходы из-за роста цен и издержек производства, и враждебными отношениями с двумя величайшими фигурами века, французским королём Филиппом II Августом и папой Иннокентием III. Он был больше невезучим, чем сумасшедшим. И всё же в его характере несомненно были стороны, которые тревожили современников и были им непонятны. Он был «одержим дьяволом», — говорит маргемский летописец, «сведён с ума колдовством и волшебством», — резко вторит Роджер из Вендовера. Если он не был сумасшедшим, был ли он полностью нормален? Или особенности темперамента, часть из которых он унаследовал от своих предков, толкали его за грань безумия? Мы должны, поскольку сомневаемся, решить вопрос в его пользу, и всё-таки то, как он иногда себя вёл, оставляет неспокойное чувство. Его периодические приступы летаргии, его ярость и жестокость, его маниакальная подозрительность дают основания предположить, что он страдал от острого психического расстройства.

Эдуард II, правнук Иоанна, который стал королём Англии в 1307 г., не был баловнем судьбы. Его царствование, как и сообщил в своей пьесе Кристофер Марло, было личной трагедией. Ему было суждено стать таким же катастрофическим, как царствование короля Иоанна, и по достаточно сходным причинам. Если недостатки в характере Иоанна усугубляли те кризисы, с которыми он сталкивался, то падению Эдуарда II не в меньшей, а в большей степени способствовала его личность. Не может быть сомнений, что личные пороки мешали общественной политике. Но был ли Эдуард II ненормален, как решил американский автор приблизительно восемьдесят лет тому назад, до точки безумия? Хотя его отличали ненормальные особенности и многим современникам казалось, что он не имеет права быть королём, Эдуард II сумасшедшим не был.

Как и у многих других принцев, у него личность сформировалась в большей мере под влиянием воспитания. Сын Эдуарда I, который провозгласил его принцем Уэльским в 1301 г., он увидел, что королевский двор — это неблагоприятная среда. Его мать, Элеонора Кастильская, умерла, когда ему было тринадцать лет. Его отец, Эдуард I, был потрясающим полководцем, изобретательным и энергичным, с характерным анжуйским дурным характером. Например, счета за гардероб рассказывают об оплате, произведённой в 1297 г. Адаму, королевскому ювелиру, за замену «большого рубина и большого изумруда, купленных, чтобы вставить в некую диадему голландской графини, дочери короля». Диадему Эдуард в припадке гнева бросил в огонь.

Его маленькому сыну претили воинственная атмосфера двора и суровый, буйный нрав отца. Эдуард II не был маменькиным сынком, он вырос сильным, красивым мужчиной, обожал верховую езду. Он был образованнее, чем большинство магнатов при дворе, любил поэзию и театр. Ходили слухи, что его канцлер и архиепископ Кентерберийский Уолтер Рейнольдс первоначально привлёк его внимание своим талантом ставить драму. Став королём, Эдуард завёл себе маленький оркестр.

По мере того, как Эдуард рос, его занятия всё меньше и меньше казались подходящими для рыцаря, а уж наследника престола и подавно: гребля, плавание и даже подсобные работы, такие как рытьё рвов и стрижка изгородей, — все эти занятия, сами по себе безвредные, считались неподходящими для будущего короля. Королевские счета, например, показывают, что была произведена выплата Роберту, «его шуту», когда Эдуард нечаянно ушиб его во время забавы в воде в феврале, — безусловно, странное время года, чтобы плавать, и во всяком случае не то развлечение, от которого средневековые мужчины и женщины получали удовольствие. Ему явно больше нравилось общество крепких молодых работников, чем упитанных рыцарей двора. «Недооценивая общество магнатов, — писал летописец, — он якшался с фиглярами, певцами, актёрами, возчиками, землекопами, гребцами, моряками и другими, кто занимался физическим трудом». После страшного поражения, которое его армия потерпела от шотландцев на поле битвы при Баннокберне в 1314 г., один из слуг короля, Робер ле Мессаже, сплетничая с помощником судебного пристава в Ньюингтоне в Кенте, рассуждал, что вряд ли можно ожидать от Эдуарда победы в битвах, если он столько времени проводит «бездельничая или занимаясь рытьём окопов и другими неподходящими делами». «Если бы он столько времени уделял оружию, — замечал другой летописец, — сколько сельским занятиям, Англия могла бы процветать, а его имя звенело бы по всей земле».

Ещё более противоестественным и шокирующим было его всепоглощающее увлечение молодым сквайром при дворе его отца, Пьером Гавестоном, отец которого, беарнский рыцарь Арнольд де Гавестон приехал в Англию в 1296 г. и получил королевское покровительство. Пьер был красивый, остроумный, блестящий молодой человек, близкая дружба с которым освободила Эдуарда от ледяного одиночества в королевском доме и, возможно, придала ему некоторую уверенность в себе, которой у него не было. Но хотя Пьер и его отец первоначально были дружески приняты самим королём, их кровь считалась недостаточно благородной, чтобы он стал близким приятелем принца, тем более когда Эдуард и Гавестон демонстрировали свою близость перед двором. Эдуард, замечает сэр Томас Грей, «был слишком фамильярен с близкими друзьями, стеснялся незнакомых и слишком исключительно любил одну личность». «И когда королевский сын его увидал, он настолько в него влюбился, он вступил с ним в долгую связь, и захотел и решил связать себя нерушимыми узами привязанности с ним на виду у всех смертных».

Отношения между его наследником и молодым рыцарем озадачивали и беспокоили короля. Тесная дружба между мужчинами была признанной особенностью средневекового общества. Современник сравнивал дружбу Эдуарда и Гавестона с дружбой Давида и Ионафана, истинное оправдание мужской близости в Писании. Но такая близость, которая, как заявлялось в англо-норманнской поэме «Амис и Амиль», могла быть даже важнее верности к жене, основывалась на полной взаимности и исключала любой намёк на физическую близость. Если существовала физическая близость, в которой один партнёр был активен, а другой пассивен, это составляло противоестественный акт и явное нарушение законов морали. Каковы бы ни были подозрения современников, они едва ли решались высказать их, пока Эдуард был жив. И только после его смерти автор хроники из Мелсы мог категорически заявить, что Эдуард «безудержно предавался содомскому греху, и всю жизнь не было ему удачи и милости».

Каковы бы ни были подозрения Эдуарда I, он хотел избавиться от Гавестона, тем более что вёл переговоры о женитьбе сына на французской принцессе. Когда весной 1307 г. сын его, сильно осмелев, попросил отца даровать его другу графство Понтье, реакция короля была яростной. «Подлец, презренный мальчишка, как смеешь ты, который никогда ничего не завоевал, раздавать земли? Богом клянусь, если бы я не боялся расколоть королевство, тебя следовало бы лишить наследства». Он двинулся на сына, схватил его за голову, вырвал с корнем волосы. 26 февраля он издал указ об изгнании Гавестона из королевства и приказал сыну никогда больше не видеться со своим фаворитом. Через несколько месяцев, 7 июля 1307 г., несдержанный король-воитель умер в последнем походе против непокорных шотландцев.

Эдуард II тут же отменил указ своего отца, чем немедленно вернул своего любимчика Пьера де Гавестона, вызвав его обратно ко двору, сделав графом Корнуэльским (6 августа 1307 г.) и наделив обширными поместьями, среди них и землями, которыми владел министр его отца Уолтер Лэнгтон, епископ Ковентри, который однажды сделал Эдуарду резкий выговор за его непотребный образ жизни.

Из соображений удобства оба мужчины женились. Гавестон — на племяннице короля Маргарите де Клер, сестре молодого графа Глостера, богатой наследнице; она родила от Гавестона дочь. Эдуард женился, как уже договорился его отец, на двенадцатилетней дочери французского короля Изабелле. Эдуард действительно был бисексуален, так как у него от жены было два сына и две дочери и ещё незаконный сын Адам. Однако именно на Гавестона Эдуард изливал свою любовь, причём до такой степени, что люди задумывались, не был ли он жертвой чёрной магии. Гавестон, жизнерадостный и безразличный к неодобрению магнатов, радовался своему новому положению.