Бумеранг судьбы - Татьяна де Росней
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медсестра с озабоченным видом входит в палату. Перед собой она толкает тележку. Пришло время измерить давление и проверить швы. Медсестра просит нас на время покинуть комнату. Мы ожидаем в коридоре, напряженные и смущенные. Отец, похоже, взял себя в руки, но его нос все еще красный от того, что он плакал. Я пытаюсь придумать, чем бы его подбодрить. И ничего не приходит на ум. Я внутренне посмеиваюсь над ситуацией: надо же, отец и сын, встретившись у постели выздоравливающей дочери и соответственно сестры, не могут найти общих тем для разговора!
Слава тебе, Господи! В моем заднем кармане вибрирует телефон. Я быстрым шагом выхожу на улицу, чтобы ответить. Это Астрид. Ее голос дрожит. Я ее успокаиваю: Мел выберется, нам очень повезло. Когда Астрид предлагает приехать вместе с детьми, чистейшая радость пронзает меня, как электрический разряд. Да, я никак не могу расстаться с надеждой, что, может, она меня еще хоть немного любит. Я не успеваю ответить, как в трубку врывается взволнованный голос Арно. Я знаю, что он очень привязан к тете. Когда он был маленьким, они с Мелани часто гуляли в Люксембургском саду, притворяясь матерью и сыном. Арно это очень нравилось. Ей тоже. Я ему объясняю, что Мелани придется какое-то время побыть здесь, потому что у нее гипс от шеи до талии. Арно хочет ее видеть, Астрид их привезет. Мысль о том, что мы снова будем вместе, как настоящая семья, совсем как в старые времена, когда еще не было этого обмена детьми на пороге с неизменными замечаниями типа «и не забудь на этот раз напоить его лекарством!» или «пожалуйста, распишись в дневниках», рождает у меня желание запеть и даже станцевать. Астрид снова берет трубку и спрашивает, куда ехать. Отвечая, я пытаюсь скрыть радостное волнение. Она передает трубку Марго. Я слышу мягкий, высокий, женственный голос дочери:
– Папа, передай Мел, что мы ее очень любим и скоро приедем.
И она дает отбой, прежде чем я успеваю поговорить с «номером три» – возбужденным Люка.
Я зажигаю сигарету. У меня нет никакого желания возвращаться в больницу и разговаривать с отцом. Потом с удовольствием выкуриваю вторую. Они приедут. С Сержем или без?
Вернувшись в палату Мелани, я замечаю Жозефин, нашу сестру по отцу, которая стоит, прислонившись к стене. Должно быть, она приехала с отцом. Я не ожидал увидеть ее здесь, они С Мелани никогда не были особенно дружны. Сам я с Жозефин почти не общаюсь. В последний раз мы виделись много месяцев назад, на Рождество, на авеню Клебер. Мы спускаемся в кафетерий, расположенный на первом этаже. Мелани нуждается в отдыхе. Наш отец сидит в своей машине и говорит по телефону.
Жозефин худенькая и красивая, словно сошла со страницы глянцевого журнала. На ней джинсы с заниженной талией, кеды и майка цвета хаки. Ее светлые волосы коротко подстрижены, что называется «под мальчика». От матери она унаследовала желтоватый оттенок кожи и тонкие губы, от отца – карие глаза.
Мы зажигаем сигареты. Мы оба курим, и это, скорее всего, наша единственная точка соприкосновения.
– Здесь можно курить? – тихо спрашивает Жозефин, наклоняясь ко мне.
– Здесь никого нет.
– Что вы вдвоем делали в Нуармутье? – интересуется она, глубоко затягиваясь сигаретой.
Она не признает окольных путей. Всегда идет прямо к цели. И мне эта ее черта нравится.
– Сюрприз на день рождения Мел.
Жозефин наклоняет голову, потягивая свой кофе.
– Вы ездили туда, когда были детьми, да? С вашей матерью?
Ее тон и ее деликатность заставляют меня посмотреть на нее с большим вниманием.
– Да. С матерью, отцом и его родителями.
– Вы никогда не говорите о вашей матери, – продолжает она.
Жозефин двадцать пять лет. И она не глупа. Тщеславна? Бесспорно. И ребячлива. Мы родственники по крови, но никогда не чувствовали, что являемся членами одной семьи.
– Мы вообще редко друг с другом разговариваем, ты заметил? – говорит она.
– Тебя это не устраивает?
Она теребит кольца на своих пальцах. Сигарета свисает с губ.
– Если честно, то да, меня это не устраивает. Я ничего о тебе не знаю.
Кафетерий заполняется клиентами, и на нас бросают возмущенные взгляды, потому что мы курим. Мы гасим наши «Мальборо».
– Я уже не жил на авеню Клебер, когда ты родилась, ты забыла?
– Нет. Но ты ведь все равно мой единокровный брат. И я приехала, потому что это кое-что для меня значит. Мне нравится Мел. И ты тоже.
Я меньше всего ждал от нее такого признания, поэтому какое-то время сижу буквально с открытым ртом.
– Мухи налетят, Антуан, – насмешливо говорит Жозефин.
Я от души смеюсь.
– Расскажи мне о своей матери, – продолжает она. Никто никогда о ней не вспоминает.
– Что ты хочешь узнать?
Она поднимает бровь.
– Все.
– Она умерла в 1974 году от разрыва аневризмы. Ей тогда было тридцать пять лет. Мы вернулись из школы и узнали, что ее увезли в больницу. И она уже была мертва. Ни папа, ни Режин никогда не рассказывали тебе об этом?
– Нет. Продолжай.
– Это все.
– Нет, ты не понял. Расскажи, какой она была.
– Мелани на нее похожа. Невысокая зеленоглазая брюнетка. Смешливая. Она была очень веселая и компанейская, и рядом с ней все мы были очень счастливы.
Мне кажется, что отец перестал улыбаться после смерти Кларисс, а женившись на Режин, вообще забыл, что это такое Но как сказать такое Жозефин? И я предпочитаю промолчать Я уверен, что она не хуже меня знает, что ее родители живут каждый по своему сценарию. Мой отец видится со своими друзьями-адвокатами на пенсии, проводит время в своем кабинете за книгами или делает записи, без конца на что-то жалуется. Режин же терпеливо переносит его плохое нас настроение, играет в бридж в женском клубе и делает вид, что на авеню Клебер все в полном порядке.
– А ее семья? Ты с ними видишься?
– Они умерли, когда Кларисс была ребенком. Это были простые люди, крестьяне. Еще у нее была старшая сестра, они с ней очень редко виделись. После смерти нашей матери ее сестра ни разу не объявлялась. Я не знаю даже, где она живет.
– Как ее девичья фамилия?
– Элзьер.
– Место рождения?
– Она родилась где-то в Севеннах.[8]
– С тобой все в порядке? – неожиданно задает вопрос Жозефин. – У тебя странное выражение лица.
– Все в порядке, спасибо, – отвечаю я с недовольным видом. И добавляю после паузы: – Вообще-то ты права. Я устал. Да еще он приехал…
– М-да. Вы не очень ладите, да?
– Не очень.
Это правда, но только наполовину. Потому что когда была жива Кларисс, мы с ним отлично ладили. Это он первым стал звать меня Тонио. Мы были очень близки, но я никогда не переходил границ дозволенного, будучи от природы тихим ребенком. Мы не играли в футбол, не занимались по выходным чем-то сугубо мужским, до усталости и пота. Вместо этого мы гуляли по соседним улицам, рассматривая дома, часто ходили в Лувр, где я любил бывать – в той его части, где представлена египетская коллекция. Иногда, блуждая среди саркофагов и мумий, я слышал шепот: «Это тот самый адвокат Франсуа Рей?» И я гордился тем, что мы идем рука об руку, гордился, что я – его сын. Но это было тридцать лет назад.
– Он лает, но не кусается, – произносит Жозефин.
– Тебе легко говорить, ты его любимица, его маленькая радость.
Она охотно и даже чуть кокетливо это признает.
– Не всегда легко быть чьей-то маленькой радостью, – тихо замечает она.
И уже громче спрашивает:
– А твоя семья?
– Они скоро приедут. Ты их увидишь, если побудешь еще немного.
– Супер! – восклицает она, немного переигрывая восторг. – А как твоя работа?
Зачем она прилагает столько усилий, чтобы поддерживать этот неожиданный разговор? Жозефин никогда ни о чем меня не спрашивала, если не считать сигарет. Моя работа – последнее, о чем я хочу говорить. При одном воспоминании о ней меня начинает тошнить.
– Я все еще архитектор и все еще не слишком этому рад.
И, не дожидаясь, когда она спросит почему, выпускаю залп встречных вопросов:
– Ну, а как у тебя? Есть парень, работа? Ты все еще встречаешься с хозяином ночного клуба? Работаешь на дизайнера и Марэ?
Я не считаю нужным упоминать о женатом мужчине, с которым у Жозефин в прошлом году была интрижка, и о долгих месяцах, которые она провела без работы, сидя перед DVD-проигрывателем в кабинете отца или объезжая магазины на черном «мини-остине» своей матери.
Неожиданно на ее лице появляется улыбка, больше похожая на гримасу. Жозефин руками убирает волосы назад и откашливается.
– Антуан, я была бы тебе очень признательна, если бы ты… – Она замолкает и снова прочищает горло. – Если бы ты одолжил мне денег.
Она смотрит на меня в упор. Взгляд у нее одновременно умоляющий и дерзкий.
– Сколько тебе нужно?
– Ну, тысячу евро.
– Ты попала в затруднительное положение? – спрашиваю с голосом типичного paterfamilias.[9] Обычно я так разговариваю с Арно.