Страницы зеркал - Вилен Виленович Тимирязев

одного из тросов. Пассажиры, числом не более двадцати, начали подниматься по украшенной красным бархатом и позолоченными канатными поручнями лестнице к крошечной черной дверке салона, только теперь стал по-настоящему понятен масштаб наполненного легким газом монстра. Публика была самая светская, речь звучала в основном немецкая. Матрос, проверяющий билеты, посмотрел на меня с известной долей подозрения, но, внимательно изучив билет, одарил приветственным «Гутен таг» и белозубой арийской улыбкой.

Салон, в котором сначала после ослепительного солнца решительно ничего было не разглядеть, поразил какой-то дворцовой роскошью – красное дерево, белый рояль в центре зала, резная бронза на иллюминаторах. Цена билета отсекала неспособных это оценить с должным спокойствием, как само собой разумеющееся. Варианты рассадки были довольно свободные – можно было занять место у иллюминатора, чем я не преминул воспользоваться, выдав в себе, безусловно, человека не искушенного, в баре, куда немедля направилась группа молодежи, у фоно или даже рядом с карточным столом – это место пока было вакантно. Довольно скоро я заметил и спутницу по очереди – она слегка кивнула мне головой и отправилась в дальний конец салона.

Реклама, скорее всего, утверждала правду – рядом со мной оказался еще один носитель белого кителя с подносом, наполненным бокалами с игристым напитком. Старт был действительно торжественным: в баре раздался залп из пробок, на улице пальнула пушка, оркестр решил превзойти в грохоте самого себя и заодно уже разогретую пивом со сливовицей толпу. В воздух полетели шапки и детские шарики. Тросы, видимо, как-то неравномерно стали отпускать, пол слегка накренился, поднос с шампанским рискнул потерять часть бокалов, но все выровнялось, стало видно, как земля подалась вниз, моторы дирижабля загудели низко, легкая дрожь прошла по корпусу – в небо!

Шампанское оказалось превосходным, земля удалялась, открывая все шире горизонт, пианист ненавязчиво заиграл неизвестный мне вальс, утро стало растворяться в тумане памяти… Внизу, впрочем, тоже появилась легкая дымка, а на горизонте даже как-то помрачнело. В рубке, куда вела дверь из салона, заработал, насколько я понял по характерному стуку, телеграф, вскоре оттуда спустился человек и, пригнувшись, с лентой в руках подбежал к паре высоких офицерских чинов, на которых я ранее не обратил внимания. Выражение их лиц исказила гримаса раздражения, они что-то тихо, но резко сказали гонцу и он, так же сгорбившись, удалился наверх. Вскоре из рубки спустился офицер, командир судна или помощник, этого я не понял, они заговорили вполголоса, так что невозможно было разобрать деталей, но видно было, что спор довольно острый, потом, дабы не мешать пассажирам, компания поднялась в рубку, закрыв за собой дверь.

Погода между тем портилась на глазах, небо над нами заволокло облаками, хотя поднялись мы довольно высоко, по иллюминаторам забарабанил дождь. Ветер усилился, наш гигантский шар стало раскачивать, моторы взвывали неравномерно. Пассажиры вели себя по-разному, публика светская приблизилась к роялю, который издавал развеселую польку, молодежь шумно чокалась в баре. У меня возникло нехорошее ощущение, что дискуссия между членами экипажа и офицерами касалась погоды, вероятно, телеграф сообщил о приближении шторма и требовании вернуться в Прагу, что никак не сочеталось с планами военных.

Через некоторое время они спустились, оба, мягко говоря, не в духе, на столе у них немедля появилась бутылка хорошего коньяку, тут же разлитая в два стакана с горкой и залпом, практически, выпитая. Наш небесный дредноут стал тем временем совершать явный маневр с целью вернуться в более спокойную гавань, что не могло пройти незамеченным у всех присутствующих, поднялся ропот. Из рубки спустился все тот же офицер и постарался максимально спокойно объяснить, что деньги, которые они потратили на путешествие, конечно всем вернут, что вечер будет продолжен и на борту достаточно самых изысканных напитков. Речь его была воспринята неодобрительными выкриками, только молодым людям в баре было безразлично в каком городе мира пьянствовать, на земле или на небе, и они тут же затянули моряцкую песенку и разбили об пол бутылку.

Мысли мои на этот счет были нечетки, в Берлине меня никто не ждал, но и в Праге оставаться намерения не было. Заказав себе коньяку, я продолжил смотреть в почерневший иллюминатор, по которому стекали струи воды и отдался вечному ветру Провидения. Ветер земной, однако, все крепчал, к натужному вою винтов добавились раскаты грома. В рубке, очевидно, знали больше, чем в салоне, офицер совершил еще несколько рейсов вверх-вниз, пока дверь оставалась открытой, треск телеграфа не прерывался ни на секунду. Лица военных расслабились по мере употребления второй бутылки, пассажиры тоже перешли на напитки крепче шампанского. Молодежь в баре стала требовать Марсельезу, в общем, видимо, дело дойдет и до мордобоя.

Качка и килевая и кормовая, если это применительно к судну воздушному, усиливалась, молнии сверкали постоянно, удары сыпались то сверху вниз, то вбок, то как-то вообще замыкаясь, сине-белые и фиолетовые сполохи сменяли друг друга, грохот полностью перекрывал захлебывающиеся винты, в какой-то момент я понял, что наш гигантский транспорт просто совершил под напором урагана поворот вокруг своей оси… Рояль прекратил играть, все постарались занять сидячее положение, стоять на ногах могли только натренированные морскими походами стюарды, они и разносили успокоительное публике. Вдруг свет в салоне внезапно померк и единственными звуками, долетающими извне, были звуки бесконечно властвующей в черном небе стихии, двигатели затихли…

Особенно пронзительно в полной темноте раздался крик. Когда салон выхватил из тьмы очередной всполох молнии, стало видно, что кричит на одной ноте женщина в белом, та, из очереди, она стояла облокотившись о рояль с широко раскрытым ртом, мертвенно-бледная в этом жутком освещении. Я бросился к ней, врезаясь на бегу в разбросанные стихией стулья. Успел вовремя – она без чувств рухнула мне на руки. К счастью, в салоне появилось некое подобие освещения – стюарды принесли маленькие электрические фонари. Мне помогли разместить ее на диване, в руках у одного из матросов оказался нашатырь, она дернулась и задышала. Остальные пассажиры напоминали скорее манекенов, такое ощущение, что крик оказал на них гипнотическое воздействие. Матросы, напротив, забегали шустрее, была сделана некоторая уборка, эти рутинные размеренные движения произвели благоприятное успокаивающее действие, во всяком случае, истерик больше не наблюдалось. К нам вышел капитан и сообщил почти будничным тоном, что мы попали в мощный воздушный поток и двигатели дирижабля не смогут с ним справиться, более того, часть нашей электросистемы повреждена молнией, но команда делает все возможное и так далее… В сухом остатке: наша неуправляемая бригантина с порванными парусами и сломанным рулем неслась неукротимым потоком куда-то на север и сделать с