Убить или быть убитым - Джон Кризи

Тим находился около двери, разговаривая с шофером.

Доулиш спросил:

— Где Хелен?

— Мы следим за ней. Мы перехватили ее такси. Твоему другу Берту это не понравилось, но делать было нечего.

— Это твоя вторая ошибка, — сказал Доулиш. — Тебе не следовало трогать ее, Кейт.

— Но она такая хорошая козырная карта при заключении сделок. Она была с беднягой Миком, а теперь с тобой. Не могу понять, чем такие угрюмые женщины привлекают мужчин, но… видимо, миру требуются все типы людей, не так ли? — Она села на подлокотник кресла, благоухая «Лидой» и выглядя так, как будто ее вторым именем было «Обворожительность». Она открыла сумочку, вынула маленький золотой портсигар и протянула Доулишу. Было видно, что она испытывала глубокое удовлетворение.

— Никаких ядов, спасибо, — сказал он.

— Я не такая жестокая, (сак ты думаешь, дорогой.

Нарочитая интимность, прозвучавшая в слове «дорогой», заставила его понять, что оно было сказано не для него. В комнату вошел Тим. Теперь он выглядел не чопорным, а скорее напряженным, обеспокоенным, почти несчастным. Он обожал Фелисити.

— Тебе не следовало скрывать от меня Тима так долго, — сказала она сладким, как патока, голосом. — Это нечестно, дорогой. Мне кажется, он прелесть.

— Я вам не мешаю? — спросил Тим. Голос его был жестким, он смотрел мимо Доулиша в окно. Он был современным человеком, даже циником; он не питал никаких иллюзий, но считал, что Пат и Фелисити были самой счастливой парой на этой грешной земле.

Кейт сказала:

— Почему? Нет, Тим, но…

Тим вышел из комнаты. Дверь с шумом захлопнулась.

Кейт засмеялась:

— Как тебе нравится этот бумеранг, дорогой?

Она наклонилась, и он ощутил ее близость.

— Я действительно рада, что ты все еще жив. У нас со Стином никогда не было единого мнения относительно тебя. Бедный Стин.

Доулишу не нравился ее взгляд.

Лилово-синяя глубина затуманилась, глаза как бы покрылись дымкой, а за этой дымкой еле заметно светился огонь; огонь, который мог стать таким же свирепым, как и ненависть, которую испытывал к нему Стин.

— Ты ведь не любил его, правда?

Доулиш сказал:

— Его действия не могли вызвать дружеского отношения к нему.

— Ты убил его.

— Давай считать, что он покончил с собой.

— Хорошо придумано! Ты изо всех сил швыряешь человека с лестницы, ломаешь ему спину, он умирает в страшных муках, и тебя это не волнует.

— Стин знал правила игры. Он знал ставки. Я сделал ставку — и выиграл Он сделал ставку — и проиграл, — сказал Доулиш. — Ты тоже можешь проиграть. И я мог бы. Не читай мне морали, крошка. Это ты послала машину?

— Не я, это Кен. Он давно знал Стина. Он любил Стина и возненавидел тебя за то, что ты убил его. Я думаю, ты можешь работать с нами. Может быть, и хорошо, что Стина нет. Вы с ним никогда не смогли бы поладить. А ты и я сможем. Ты и Мартсон тоже.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Теперь, когда Стина нет, ты мог бы предложить Мартсону и треть.

Доулиш произнес резко:

— Я не торгуюсь. Я тебе сказал свои условия, и они окончательные. Это большие деньги. Для меня неважно, буду я иметь половину или треть, это вопрос принципа.

Он не был уверен, что деньги действительно были большими. Ему просто нужно было убедить ее, что он знал больше, чем она думает.

— Можно попытаться, — сказала она. — В чем заключается твое участие?

— Бездействующие силы полиции там, где вам нужно. Полиция ищет убийцу Райана. Он приходил туда, ты ведь знаешь об этом?

— Они бы все равно не стали слушать его. Ему нечего было сказать. Только то, что Колдер был обеспокоен. — Она засмеялась. — Бедный Джереми! Каждый день в полицию приходит множество таких дураков, как Райан.

— Они знали, что Райан прав, —заметил Доулиш.

— Почему ты гак думаешь? — мягко спросила она.

— Мне сказали в полиции, когда в первый раз просили помочь им в деле Колдера, — ответил Доулиш.

— Они не имеют представления о том…

— Они имеют представление о многих вещах. Это дело ведет Тривет, а он не дурак, Кейт. Он устроил мне сегодня утром допрос. Он хотел узнать, где я пропадал и все остальное. Я убедил его, что ничего не знаю, сказал, что меня опоили, а когда проснулся, то обнаружил, что нахожусь в одной комнате с Хелен, а потом выбрался из дома. Я сказал им, что отправил Хелен в такси, осмотрел дом, а потом ушел.

— Что еще они говорите тебе? — спросила она.

— Сказали, что у меня две ноги, которые откажутся работать, и одна рука, которую придется ампутировать, если я не подлечусь. Но долго это продолжаться не может. Он даст мне несколько дней, а потом будет снова предлагать помочь им. И тогда правда будет означать конец и тебе, и Мартсону, а чуть-чуть приукрашенной лжи — и их поиски пойдут по ложному пути. Думаю, это стоит сделки пятьдесят на пятьдесят. Иди и скажи об этом Мартсону.

— Хорошо, — мягко сказала Кейт. — Теперь вопрос в том, могу ли я верить тебе. Все это может быть ловушкой, Доулиш. Мне кажется, лучше бы ты был мертв.

— Хорошо, убейте меня. А что дальше?

— Если ты не расскажешь им, они не смогут добраться до меня или Мартсона.

— Ты так думаешь? — усомнился Доулиш. — Возможно, ты права. Но мне нравится быть непохожим на других, и я сделал так, что заговорю и после своей смерти. Я назвал тебя, Мартсона, Стина, Кена и Малигэна. Не в завещании. Я оставил письмо, которое будет распечатано после моей смерти. Иногда приходится делать совершенно очевидные вещи, ты знаешь это.

— Я поговорю с Мартсоном, — пообещала она.

— Ты помнишь, почему я спустил Мартсона с лестницы? Он не захотел вести игру по моим правилам. Первое условие совместной работы — это свобода Хелен. Я хочу, чтобы через два часа она была здесь. Если она не придет — никаких дел, и вы будете загнаны в подполье.

Она вышла. Он не слышал, как за ней закрылась дверь.

Тим Джереми вернулся через час после того, как учила Кейт. Он не был пьян, но, несомненно, был навеселе. Ленивой походкой он подошел к Доулишу, который сидел в кресле. Болели ноги, болела рука, разламывалась голова. У него не было желания оправдываться перед Тимоти.

— Прелестная Хелен уже ушла! — сказал Тим. — Я не ханжа. Но, вероятно, мой предок был викторианцем или каким-то пуританином. Кроме того…

— Забудь это «кроме того». Твой предок-пуританин не очень-то хорошо поработал.

Ему нужно было убедить Тима, что его, Тима, выводы справедливы. Если он собирается работать с Кейт, это должно быть секретом его и полиции. Никто другой не должен знать, пока. Даже Фелисити. Может быть, в этом не было логики, но он был убежден более чем когда-либо, что поступает правильно.

— Что ты имеешь в виду? — вызывающе, почти грубо спросил Тим.

— Бесконечный ряд твоих прелестных Хелен, Тим. Будь честен.

— Я избежал женитьбы. Я признавал безрассудную страсть как таковую и знал, что настоящее еще где-то за углом, за который я так и не смог завернуть, так уж случилось. — Тим был очень серьезен.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, старина.

— Я говорю о своих предках и о том, что многое в жизни не соблюдается, особенно… тобою.

— Мы мужчины. Взрослые мужчины. И живем в современном мире. — Доулиш говорил медленно, обдумывая каждое слово. — Что у тебя гам в голове, Тим?

— Послушай, Пат. — Глядя на невозмутимого Доулиша, он тоже старался быть спокойным. — Я могу простить идиотизм многим людям, но не тебе. Я люблю Фелисити и не буду стоять в стороне и наблюдать, как…

Доулиш молчал, он должен был молчать, что бы Тим ни говорил. Он никогда этого не мог даже предположить! Он знал Тима как верного друга, надежного, преданного, готового принять участие в таких делах, как это, беспрекословно признавая лидерство Доулиша. Тим был человеком, которого нужно принимать без всяких оговорок. Иногда он мог вызывать чувство жалости, так как вечно находился в состоянии или влюбленности, или разочарования, или был занят какими-то делами, или бездельничал. Два раза он был обручен, и оба раза все кончилось разрывом. Из-за своего темперамента он не мог оставаться равнодушным, когда дело касалось женщин; он просто не был убежден в том, что может быть привязан всю жизнь к одной женщине. Так по крайней мере думал Доулиш.

А оказывается, Тим был влюблен в Фелисити, и выбрал именно такой момент, чтобы сказать ему об этом!

Доулиш открыл глаза и увидел, что Тим смотрит на него, с пылающим лицом, готовый ко всему: к оскорблениям, протестам — ко всему. Лицо Тима закружилось перед ним, потом потолок, пол, мебель. Они кружились все быстрее и быстрее, сменяя друг друга, и единственным, странным, четким ощущением было: тишина там, снаружи, и жуткая какофония внутри него.

— Итак, что ты собираешься предпринять? — спросил Тим.

Доулиш сказал:

— Помоги мне добраться до кровати. Позови сестру. Прости меня, Тим. Прости за все.