9 дней - Павел Сутин

Санитар подозвал товарища, и они понесли Шилова в шатер. Я пошел вслед поглядеть, как работают господа хирурги. В шатре вкруг четырех столов по углам тускло светили керосиновые лампы, висел кислый, густой дух пота, крови и карболки. Доктор Ежов ушивал резаную рану ефрейтора Шуравина, отчаяюги, первого песенника в батальоне. Шуравин давеча вызвался с Вишняком, своим неразлучным дружком, заклепал две пушки и получил удар ятаганом в горло. Ежов при виде носилок с Шиловым велел: «Васютович, смени инструмент!». Санитар взял в узел простыню с инструментами, вывалил их в таз и споро перестелил инструментальный столик. Ежов громко сказал: «Господа, глаза! Васютович, поддай карболовой!». На лицо Шилову положили мокрую тряпку, хирурги зажмурились. Санитар, часто жамкая каучуковой клизмой, распылил карболовую. С Шилова стащили сапоги, разрезали гимнастерку и исподнее. Ежов наложил маску Эсмарха и стал капать эфир. В шатер, придерживая полог, заглянул капитан Шкуренко и спросил бодро: «Господа, справляетесь?» — «Покуда справляемся, — ответил Соснин. Он производил ампутацию голени по методике профессора Пирогова (Алексей Никифорович на минувшей неделе доходчиво описал мне эту операцию). — Алексей Никифорович, я час назад в одиночку, не поверите ли, выполнил резекцию тонкой кишки. Наложил ранорасширитель и превосходно управился один. Васютович только немного помог». Надобности оставаться в хирургической мне не было, но тут меня настигла тяжелая усталость после трехчасового ожидания атаки и ночного боя, и я без сил опустился на парусиновый раскладной стул.

«Владимир Александрович, хотите спирту? — заметив меня, спросил Соснин. — Васютович, наведи». Санитар поднес мензурку, я выпил и ободрился.

Ежов, дожидаясь, пока уснет Шилов, сказал: «У нас, хочу сказать, с турками постыдное неравенство. “Бердан” первой модели — это совершеннейшая архаика. Времен очаковских, с позволения сказать, и покоренья Крыма. А у турок — “Пиподи” и “Мартини”. На шестистах-семистах шагах мы лупим в белый свет, а магометане с той же дистанции выбивают, как в тире. Вы заметили, господа, как прибыло пулевых за последние месяцы? Пулевых теперь втрое больше, чем осколочных со штыковыми».

«Гоглидзе, про дренажи не забываете? — спросил Шкуренко. — Что вы сейчас выполняете, Ираклий Гедеванович?»

«Экзартикуляцию локтевого сустава, господин капитан, — откликнулся Гоглидзе. — Дренирую рану всякий раз. Васютович, ты полоски заспиртовал?»

«Точно так, Ираклий Гедеванович, — ответил санитар, забрасывая в мешок окровавленные разрезанные сапоги. — Ленточный дренаж помещен для стерилизации в спиритус вини».

«А спиритус вини некоей частью своей помещен в Васютовича, а после разбавлен ашдвао, дабы не видно было недостачи», — проворчал Соснин.

Шкуренко сказал: «Федор Андреевич, я сейчас поработаю с Коростылевым на сортировочной площадке, а после помоюсь. Вы покуда оперируйте этого, а на осколочное грудной клетки я встану к вам на крючки». «Занятный у вас там, в Киевском университете, жаргон, Алексей Никифорович», — добродушно сказал Ежов, склонившись над Шиловым. «Во всяком университете свой жаргон, Федор Андреевич. Вы, я знаю, в Дерпте оканчивали курс, с буршами? Там поди тоже были особенные словечки?». «Были, конечно же. Но ваши словечки, Алексей Никифорович, очень емкие…

— Итак, там встретились два Вовкиных предка, — сказал Бравик. — Да, любопытно.

— Капитан Шкуренко в сентябре 1878-го был награжден Орденом Святой Анны третьей степени. Но вот что странно, толстый: после этого Шкуренко словно исчез. В апреле 1879 года сороковая пехотная дивизия вернулась к месту постоянной дислокации, в Саратов. Жители и отцы города устроили героям Карса и Эрзерума торжественную встречу, в «Хрониках Имеретинского полка» она описана в деталях. На смотру генерал Шатилов вручал награды офицерам и низшим чинам. Неоднократно в этой связи упомянуты фельдфебель Вишняк, ефрейтор Шуравин…

— Ген, не надо с ятями и фитами. Не заходись.

— Так вот, о капитане Шкуренко на тот момент уже нет ни слова. В апреле 1879-го фамилия Шкуренко уже нигде не встречается — ни в полковых и дивизионных документах, ни в саратовских газетах. Как будто он исчез. И не погиб даже, и не умер от болезни, а просто исчез. Последнее упоминание о нем встречается в приказе генерала Лазарева номер сто девяносто по Карскому отряду русских войск от 16-го сентября 1878-го. Там отмечена заслуга Шкуренко в предотвращении эпидемии тифа в дивизии. А после — все. Как отрезало. Больше ни единого упоминания.

— Мало ли, при каких обстоятельствах мог потеряться человек. Да еще в те времена.

— Офицер — это не портсигар и не болонка, он не может «потеряться». В сохранившихся документах нет никаких упоминаний о гибели капитана Шкуренко. О его смерти от ранения или болезни. О его выходе в отставку или переводе в другую часть. Он просто исчез, как будто его и не было.

— Война есть война. Пропасть бесследно мог не то что человек — полк.

— Это при коммуняках полки пропадали, а в те времена…

— Да не идеализируй ты те времена, ради бога. Усатые чудо-богатыри и интеллигентные офицеры, игравшие на роялях… Трогательная белогвардейщина.

— Говори что хочешь, но человек исчез. Был, и нету.

— Ерунда. Ты надергал с сайта документов и теперь разводишь конспирологию. Шкуренко твой мог отбыть в родовое имение или помереть от пневмонии. А ты думал, что в Главном военном архиве зафиксирован каждый чих? — Бравик пренебрежительно махнул пухлой ладонью. Потом он, словно вспомнив о чем-то, спросил: — Кстати, а как он выглядел?

— Юферев пишет «энглизированный». Фигура гимнаста и нос с горбинкой. Еще я нашел в «Хрониках» ту фотографию, которую мы вчера открыли.

И Гена подал Бравику распечатку. Понизу изображения шла строчка:

Военные лекарi 40-й пехотной дiвизии Карского Отряда Русскихъ Войскъ.

Когда они спустились к машине, Бравик похлопал по карманам и сказал:

— Черт, забыл футляр от очков… Дайка ключ, я быстро.

Гена дал ему ключ от квартиры, а сам завел двигатель и стал протирать стекла. Бравик поднялся на восемнадцатый этаж, открыл дверь, прошел на кухню и взял со стола распечатку страницы с фотографией врачей сороковой дивизии. Там, приосанившись, застыли люди в мундирах. Крайний во втором ряду был снят в профиль. Лицо еле угадывалось, фотография выцвела еще за десятки лет до того, как ее отсканировали в Главном Военном архиве. Бравик снял очки и, озабоченно сопя, рассмотрел распечатку. Потом он сложил лист вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака.

— Ты зачем поднимался? — спросил Гена, выехав на Котельническую набережную.

— Забыл футляр от очков.

— Ничего ты не забыл.

— Хотел еще раз взглянуть на врачей.

— И что?

— Так, догадки.

— Скажи-ка, а чем это Вовка так пугал Шевелева?

— Пугал?

— Шевелев сказал тебе, что Вовка иногда его просто пугал.

— Он пугал Шевелева своими дикими выходками.

— Чушь. Я в жизни не видел человека уравновешеннее, чем Вова.

— И тем не менее.

Шевелев подлил Бравику чаю и сказал:

— Я Вову знал неплохо. Мы познакомились в восемьдесят седьмом, в Шхельдинском альплагере. За ним всякое водилось, человек был непростой. А иногда просто с цепи срывался. Я только ему мог такое оставить без последствий.

— Не понимаю. Володя был уравновешенным человеком.

— Это точно — уравновешенным. Но выходки допускал совершено дикие.

Солнечным февральским днем, стоя у верхней опоры чегетской однокреселки, Шевелев пристегнул лыжи к рюкзаку и стал медленно подниматься к «Балде». Всю ночь шел снег, теперь «Балда» пышно белела, на ней еще не было ни одного следа. Внимательно рассматривая северный цирк, Шевелев медленно шел наверх.

И тут его позвали:

— Паш!

Шевелев обернулся — его догонял Гаривас. Он шел налегке, его твинтипы «Scott» лежали на снегу, в ста метрах ниже.

— Куда собрался? — подойдя, спросил Гаривас.

— Не понял… Ты ж в Тырнауз поехал?

— Они с Трушляковой за час до этого поехали в Тырнауз. Я сам видел, как они садились в машину. Их Рустам повез, на белой «девятке». У Вовы сдох аккумулятор для камеры, а мы собирались на следующий день пройти от Гара-Баши до обсерватории, Вова хотел поснимать. Но у него аккумулятор совсем сдох, его хватало минут на двадцать. И они с Ксюхой поехали купить аккумулятор.

— С кем?

— Ксюха Трушлякова. Безумная девушка, досочница, ходит, дура, в одиночку всякими краями… Вова поехал в Тырнауз, и она с ним, за компанию. Она к нему неровно дышала, это все знали. Так вот. Часа в два мы с Фридманом и Дудкиным поднялись наверх. Собирались пройти от «Балды» до «Погремушки».