Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

К тому времени Моль с Надькой тоже были лицеистками. Надька за Молью таскалась навроде как Колька за Блондином. Моль хоть и училась тоже раньше в классе коррекции, но без причины не плакала и не смеялась. Просто родители потеряли ее однажды, нашлась в притоне. С тех пор и пошло.

А тут Моль скорешилась с Блондином. Колька с Надькой обнюхались: ну дык. И получилось две пары. А все из-за того, что Моль однажды не захотела шампанского, предпочтя ему чистый спирт…

Не торкнуло.

Выпили по второй.

Первым не выдержал Колька.

— Догнать надо, — угрюмо пробубнил он.

— Вот и догоняй, мля, — рявкнул Блондин.

И вдруг сам рванул в лес.

— Чего он? — хихикнула Надька.

— Машина вроде едет. Помнишь, как прошлый раз…

Надька помнила.

Машина тогда оказалась милицейской, и Моль в течение пятнадцати суток подметала тротуар в окрестностях памятника Ленину. Время от времени туда приходила мать и била Моль полотенцем.

— А вдруг не машина. Помнишь, тогда…

Это было еще до расставания на лето. Блондин застукал Моль с поличным в сарайке и долго бил и таскал за жидкие волосы по огороду. Моль засадила Блондина на пятнадцать суток. Он грузил кирпичи в окрестностях памятника Ленину. Время от времени туда приходил отчим Моли и бил Блондина кулаком под дых…

— Ты посиди тут, лады?

Надька хихикнула и кивнула.

Через час она перестала хихикать и собралась идти следом за друзьями, но задремала.

Во сне к ней приходила Моль и грозила пальцем. Плакала и, чего не бывало раньше, гладила по голове.

Через два часа Надька замерзла, проснулась, подкинула веток в огонь и снова задремала.

Через три часа она окончательно проснулась, потому что замерзла нестерпимо, веток в костер подбрасывать не стала, а пошла следом за всеми в темный лес…

Когда Блондин рванул следом за Молью, с ним произошло то, чего он никак не мог добиться на протяжении всей попойки в лесу. Моча, щедро перемешанная с C sub 2 /sub H sub 5 /sub OH, стукнула ему в голову, и, пробежав метров сто, Блондин зашатался и рухнул в кусты. Он еще пытался ухватиться за ветки и встать, но лишь перекатился со спины на бок. Тут силы покинули его, он уронил голову в мох и захрапел.

И не слышал, и не чувствовал, как пронесся в метре от него преданный Колька, который, при всем благородстве своих порывов, совсем не ориентировался в лесу, да и не только в лесу — и потому ломанулся гораздо правее того направления, в котором побежала Моль.

Провалившись через двадцать минут по колено в болотину и почуяв неладное, Колька бросился обратно, снова отклонился, окончательно заплутал и прокричал что есть силы:

— А-а-у-у-у…

Но, представив себе ярость Блондина, покой которого он мог потревожить, закрыл рот и, продолжив искать выход, побежал в направлении, которое подсказал ему невесть откуда взявшийся внутренний голос.

Лишь когда Надька, дрожа от холода и озноба, вышла к Блондину, найдя его по храпу, и ее сбил с ног какой-то грязный, оборванный, безумный человек, в котором она не сразу признала Кольку, стало понятно, что милый нашелся.

Разбудить Блондина не получилось, поэтому, оттащив друга от лужи блевотины, Колька с Надькой вернулись к костровищу, развели огонь и стали мучительно греться.

Часам к шести утра они заклевали носом, но тут у Надьки запиликал мобильный и одновременно из чащи показался дрожащий от холода и не только от холода Блондин.

— Алло! — крикнула Надька в трубку.

Но телефон разрядился.

У Блондина сотик как таковой отсутствовал. У Кольки он разрядился еще вечером и за неделю до этого был отключен за долги.

Издав горлом торжествующий рык, Блондин вытащил из рюкзака разведенную полторашку со спиртом. Веселье продолжилось…

Проснувшись часов через десять, трое подумали, что пора бы, наверно, двигать домой. Блондин уверенно вывел всех на шоссе, до которого было всего ничего: пятнадцать минут скорым шагом. Через полчаса приспела попутка. Спустя еще полчаса Блондин, Колька и Надька приехали в город и разбрелись по домам с общим желанием — поспать.

Но дома их уже ждали.

Блондину — отчим малолетней любовницы, Надьке — мать подруги, Кольке — участковый задали с порога один и тот же вопрос:

— Где Моль?

И все, и всем ответили на этот вопрос другим вопросом:

— А разве она не дома?

— Нет, — ответили каждому из них.

Тут Надька хихикнула, Колька заплакал, а Блондин выпалил соленые, но только не капли, а словечки, коих не сыскать ни в одном словаре мира.

После этого Надька на некоторое время выпала из истории.

А вот Блондин и Колька, напротив, активно в нее впали.

Стырив у отца из гаража допотопный «Минск», Блондин свистнул через забор кореша, топнул по кикстартеру и умчал Кольку к месту даже не вчерашнего, а сегодняшнего еще веселья.

По дороге их обогнала одна машина с мигалкой. Потом вторая.

Однако, доехав до свертки, с которой сутки назад четверо еще представителей непопулярной и, безусловно, исключительной, а также исключенной из реестров современных социологических исследований группы двинули в лес, двое идущих по своему собственному вчерашнему следу недоуменно переглянулись, благо мотоцикл стоял в стороне, а они, шагая по асфальту, изучали местность.

Мимо проезжал трактор.

— Стой! — махнул рукой Блондин.

— Слышь, батя, — обратился к старику, сидящему за рулем, Колька. — Куда все менты едут?

— Дык о-он тады, — показал старик рукой дальше вдоль по дороге. — Нашли там чтойт кого.

— А… далеко? — каким-то детским голоском пискнул Блондин.

— Дык недалео-око, километров десиить.

Старенький и видавший виды мотоцикл «Минск» никогда до этого не переживал подобной трансформации в быстролетную птицу.

Но смерть обогнала «Минск» еще в первой серии.

Свернув по какому-то непонятному наитию с основного шоссе на проселочную дорогу, Блондин и Колька где-то через час подлетели к кортежу, перед которым стояло человек пятнадцать народа. Продравшись через них, Колька завыл в голос, а Блонин попятился, бросился бежать, но замер на полушаге и медленно, точно ему на ноги навесили пудовые гири, вернулся.

Вдавленная лицом в грязь, мертвая, у обочины лежала Моль.

Лейтенант Иванов простудился еще накануне вечером.

Лейтенанта прохватило ветерком на берегу порожистой реки, где он отдыхал вместе с семьей.

Простуда была ерундовая — насморк. И обращаться с ней в поликлинику, стоять в огромных очередях — совсем не хотелось.

Поэтому лейтенант вышел на дежурство.

Он патрулировал шоссе в окрестностях города.

Иванов вяло и апатично штрафанул двух «гонщиков». Заставил «подышать в трубочку» одного подозрительного подростка, ехавшего на своем скутере слишком близко к середине дороги. Проверил документы у водителя машины с надписью «Огнеопасно» и у шофера какой-то газели…

Почему Иванов тормознул тот красный жигуль, он и сам не мог себе объяснить.

С «газелью» еще не разобрался, как вдруг, неожиданно для себя, маханул палочкой.

Жигуль выезжал из города и послушно остановился.

И водила был в норме.

И техосмотр у него был пройден.

И перегаром не пахло.

И зрачки были как зрачки, а не что-то эквивалентное старым монетам.

Вот только желание вытряхнуть этого стриженного с фиксой из машины и сделать так, чтобы за руль он сел как минимум не скоро, преследовало Иванова даже тогда, когда жигуль скрылся из виду, удаляясь от развеселого местечка, названного далекими предками Воронье Поле.

Инспектор впал в апатию и за оставшиеся четыре часа смены проверил еще пару машин, въехавших в город с разных сторон.

БМВ и КамАЗ.

И ничего вроде бы особенного. Но что-то не давало ему покоя.

А Иванов был натурой тонкой, чувствительной.

Перед школой милиции, а точнее, полугодовыми курсами он закончил физмат. С трудом удержался от поступления в аспирантуру, но до сих пор тайком от самого себя нет-нет да и представлял доцента Иванова, профессора Иванова, вещающего с кафедры МГУ или чего попроще, но так, чтобы ему внимали умные, адекватные, интересные люди, а не всякое быдло с трудноразличимой синей «мушкой» около верхней губы, о значении которой знают лишь те, кто провел за колючкой лет дцать: по ту или эту сторону проволоки.

Ни доцентом, ни профессором Иванов так и не стал. Но интуиция обманывала его редко.

Моль торкнуло по-своему.

Она не утратила возможности передвигаться на своих двоих, но несколько потерялась во времени, пространстве и, главное, в голове.