День дурака - Иосип Новакович

– Вот дерьмо! – воскликнул Иван и несколько других его коллег, а парень в грязных очках тем временем обвел взглядом всех сидевших за столом (особенно внимательно посмотрев на Ивана), вытащил блокнот и начал что-то строчить – возможно, всего лишь памятку, что нужно не забыть в хозяйственном магазине. Но Иван и те, кто кричал «Дерьмо!», быстро ушли из кабака, заподозрив, что обо всем, что они только что сказали, в тот же вечер станет известно полиции.

Иван думал, что его личное дело уже очень пухлое, скорее всего, оно напоминает правдивый роман, написанный с изрядной долей воображения и рисующий его не главным героем, а скорее врагом главного героя – это роман без главного героя. Все эти шпики просто обязаны быть писателями, но для них не находится ниши в литературе. Если бы у них была какая-то отдушина, то они бы уносились в своих мечтах, как рассеянные ребятишки, и писали бы книги, чтобы пассажиры поездов, застрявших в снегах, не умерли со скуки. И не важно, каким бессодержательным и идиотским было это досье, Иван знал, что оно угрожает его благополучию. Ему хотелось бы пробраться в полицейский участок, выкрасть папку и сжечь ее. Папка была полна антител, направленных против него, и обращалась с ним как с чужеродным организмом, бактерией.

Придя домой, он выпил еще пива, и был горд своей оригинальной мыслью. Качество идеи можно оценить по тому, как долго вы ее излагаете. Иван излагал свою метафору достаточно долго и был уверен, что мог бы продолжить и развернуть свою мысль, поэтому сел на диван, гладил свою ободранную темно-серую кошку и продолжал думать о связи между органами, политическими и человеческими. И если тело было метафорой для обозначения страны, то Ивану подумалось, что Югославия была метафорой для обозначения его самого – различные республики не могут поладить между собой, как и его органы. Он рыгнул и сказал: «La Yougoslavie, с'est mob [3]. To ли услышав произношение, то ли учуяв запах пива, кошка зарычала и недовольно затрясла своим распушенным хвостом.

11. Иван пытается стать уникальным

Иван мог бы быть доволен собственной жизнью, если бы не зацикливался на том, чтобы стать кем-то выдающимся. Раз он не мог стать сильным мира сего, то, по крайней мере, мог быть уникальным. И все было бы отлично, Иван получил неплохое образование, у него неплохая работа, он неплохо проводит время в барах, что еще может хотеть мужчина?

Стать лучшим – по меньшей мере лучшим в шахматах.

Иван ходил в шахматный клуб, где играл с недоучками, исключенными из школы, государственными обвинителями, учителями, полицейскими – другими словами, всеми, кто вел праздную жизнь. Большинство членов клуба играли блиц. Пятиминутные партии были достаточно короткими, чтобы исключить неприятную необходимость думать, но достаточно длинными, чтобы развить интуицию, память и умение просчитывать на несколько шагов вперед. Сеансы проходили в продолговатой комнате с грязными дощатыми полами, на высоком голубом потолке были нарисованы летящие утки, сверху свисали две медных люстры с маленькими лампочками, напоминающими свечи. На столах подрагивали башенки, составленные из монет и напоминавшие покосившуюся Вавилонскую башню.

В отапливаемой углем комнате, окутанной голубоватым табачным дымом, витала какая-то тревога, поскольку кто-нибудь постоянно подкашливал, чихал, сморкался и вытирал свой красный нос. Ссоры возникали в основном потому, что игрок с силой ударял по часам, еще не сделав хода. Игрок, сидевший правой рукой к часам, выигрывал в пятидесяти одном проценте случаев, поскольку он не тратил липшее время на то, чтобы нажимать на кнопку.

Иван, который считал время своим личным врагом, ненавидел часы. Тем не менее он боялся сделать неверный ход, и ему нужна была помощь времени, чтобы изучить расположение фигур на доске, а его противники злились оттого, что приходилось ждать. Иван совмещал свое параноидальное мышление с агрессией. Чаще всего его соперником оказывался Петр, друг детства. Обычно партии затягивались. Потрогав половину своих фигур, они наконец делали ход, резко стукнув фигурой по пустой клетке, чтобы напугать противника, или же начинали вертеть фигуру на доске, словно закручивали шуруп, при этом полагалось холодно пронзать соперника взглядом. Перед тем как сделать ход, они обменивались репликами:

«А теперь спокойненько так походим» (перед объявлением шаха).

«Я научу тебя покорности, так как, очевидно, твоим мамочке с папочкой это не удалось».

«Давай-ка теперь возьмем твоего короля за яйца, посмотрим, мужик он или нет».

«У тебя какая-то похотливая королева, давай ее моя пешечка приласкает сзади».

«Теперь тебя даже Карпов не смог бы спасти».

«А я и не знал, что у тебя коэффициент умственного развития ниже среднего».

Однажды вечером Петр смахнул все фигуры тыльной стороной ладони так, что они разлетелись по комнате, и заорал на Ивана:

– Ты слишком долго думаешь!

Иван презрительно улыбался в ответ.

Однако самодовольный учитель математики постоянно обыгрывал Ивана в пух и прах, унижая его еще и тем, что читал сербские политические газеты, напечатанные кириллицей, пока Иван ломал себе голову, как бы получше организовать защиту. Учитель никогда не уставал играть с плохими игроками, потому что наслаждался победами, поэтому Иван перестал ходить в шахматный клуб. Вместо этого он приходил к Петру в таверну под названием «Погребок». Отец Петра покинул этот мир весьма традиционно – у него остановилось сердце, и таверна досталась Петру.

Несколько лет назад Петр пытался стать профессиональным футболистом, и хотя он определенно был гениальным спортсменом, но так и не добился места в команде, даже на скамейке запасных в «Динамо». Оказалось, что для рассмотрения кандидатуры необходимо подкупить администрацию, а у отца Петра не было на это денег. Некоторым удавалось попасть в команду исключительно благодаря таланту, но только не Петру. Потом он захотел стать поэтом и всю свою молодость провел, усердно блюя в различных кабаках Загреба вместе с другими поэтами и пианистами (хотя вообще-то специализировался на социологии). После такой школы Петр комфортнее всего чувствовал себя именно в баре.

Петр и Иван предавались воспоминаниям о детстве, и больше всего любили вспоминать о неудаче с флажками.

– Посмотри, как я тут все украсил! – сказал Петр, показывая на большой флаг Югославии на стене. – Вообще-то это не шутка, я очень люблю Югославию!

– А что тут любить? – Иван решил, что Петр издевается. Хотя Иван и верил, что у него много общего с Югославией в метафорическом плане, но тем не менее обижался на свою страну.

– Чем старше я становлюсь, тем сильнее люблю родину, – ответил Петр. – Я тут в прошлом месяце ездил в Германию к твоему брату. Катался в мягких вагонах, ждал, когда загорится зеленый свет, хотя вокруг не было ни одной машины, и смотрел на бесцветных немок. Бруно работает с восьми утра до пяти вечера, и к тому времени, когда он возвращается домой, на улице уже темно и сыро. И он действительно работает, так что сил хватает только на то, чтобы посмотреть телевизор перед сном. Он сказал мне, что все так живут А теперь посмотри на нас, у нас здесь бесконечный праздник! Как я могу не любить Югославию? Еще по стаканчику? За счет заведения!

– Ну, если ты настаиваешь. И все-таки – зачем ты повесил флаг на стену? Очень по-канадски, я читал, что канадцы повсюду развешивают свои флаги: дома, в барах, церквях, чуть ли не задницы ими обматывают.

– Посмотри, какой он красивый, как сочетается красный с синим.

– Это два противоположных цвета – самый теплый и самый холодный, а вместе они значат борьбу и ненависть. Отвратительно!

– Опять ты за свое! – весело воскликнул Петр.

Иван посмотрел другу в лицо. Теперь, когда они не играли в шахматы, Иван мог смотреть на Петра по-дружески. Петр отрастил густую черную бороду, в его волосах поблескивала седина, а в глазах, спрятанных под стеклами круглых очков в золотой оправе, светилась настороженность.

– И как мой брат? – спросил Иван. – Он мне не пишет.

– Ну а ты сам-то ему пишешь? Почему не съездишь к нему?

– У меня все еще нет паспорта. И мне его не выдают из-за политической судимости.

– У тебя нет знакомых в окружной конторе?

– Есть, конечно, но это лишь уменьшает шансы на успех.

– Так дай им на лапу.

– Я не умею. Кроме того, ты же знаешь, мне не нужно путешествовать. Кант никогда не уезжал из Кенигсберга, но это не помешало ему стать великим мыслителем. Так что мне не нужно путешествовать.

– А кто хочет становиться великим мыслителем? Думать вредно для здоровья, от этого голова болит и язва открывается.

– Разумеется, если ты не привык думать. Больно бывает от всего, если не тренироваться. Если бы я сейчас поднимал тяжести, то, скорее всего, вывихнул бы плечо. Как там Бруно?