Жизнь. Милый друг. Новеллы - Ги Мопассан

Розали скрылась, все еще плача, а Жанна стала ждать. С тревогой, с щемящей болью в сердце ждала она того, о чем догадывалась, на что туманно намекал отец, — таинственного посвящения в великую загадку любви.

Она не слышала шагов по лестнице, как вдруг в дверь тихонько постучали три раза. Она затрепетала, задрожала всем телом и не ответила. Стук раздался снова, а немного погодя щелкнул замок. Она спрятала голову под одеяло, как будто к ней забрался вор. По паркету еле слышно проскрипели башмаки, и вдруг кто-то коснулся ее постели.

Она судорожно подскочила и слабо вскрикнула; открыв голову, она увидела, что Жюльен стоит перед ней и смотрит на нее, улыбаясь.

— Ах, как вы меня испугали! — сказала она.

— А вы меня совсем не ждали? — спросил он.

Она не ответила. Он был все еще в парадном костюме и хранил достойный вид красавца мужчины; и ей стало вдруг ужасно стыдно лежать в постели перед таким корректным господином.

Они не знали, что говорить, что делать, и не решались даже смотреть друг на друга в этот важный, ответственный час, от которого зависит супружеское счастье целой жизни.

Он, должно быть, смутно сознавал, сколько опасности таится в этом поединке, сколько гибкости, самообладания, сколько умелой нежности надо проявить, чтобы ничем не оскорбить чуткую стыдливость, тончайшую чувствительность девственной, вскормленной мечтами души.

Он бережно взял руку Жанны, поцеловал ее и, преклонив колена перед кроватью, точно перед алтарем, прошептал еле слышно, как будто вздохнул:

— Вы будете любить меня?

Она как-то сразу успокоилась, приподняла с подушки окутанную облаком кружев голову и улыбнулась ему:

— Я уж и теперь люблю вас, мой друг.

Он вложил себе в рот тонкие пальчики жены и приглушенным этой живой помехой голосом спросил:

— И согласны доказать, что любите меня?

Она снова испугалась и ответила, не сознавая толком, что говорит, помня только наставления отца:

— Я ваша, мой друг.

Он осыпал ее руку влажными поцелуями и, медленно поднимаясь, приближался к ее лицу, а она снова пыталась укрыться.

Но вдруг он протянул руку и обхватил жену поверх одеяла, вторую руку просунул под подушку и, приподняв ее вместе с головой жены, шепотом, тихим шепотом спросил:

— Значит, вы дадите мне местечко возле себя?

Ее охватил инстинктивный страх.

— Потом, пожалуйста, потом, — пролепетала она.

Он был явно озадачен и несколько задет и попросил снова, но уже более настойчивым тоном:

— Почему потом, когда мы все равно кончим этим?

Ее обидели эти слова, но все же она повторила в покорном смирении:

— Я ваша, мой друг.

Он тотчас же исчез в туалетной комнате; Жанна явственно слышала каждое его движение, шорох снимаемой одежды, позвякивание денег в кармане, стук сброшенных башмаков.

И вдруг он появился в кальсонах и носках, перебежал комнату и положил на камин часы. Потом шмыгнул обратно в соседнюю каморку и повозился еще немного; услышав, что он входит, Жанна торопливо повернулась на другой бок и закрыла глаза.

Она привскочила и едва не спрыгнула на пол, когда вдоль ее ноги скользнула чужая, холодная и волосатая нога; закрыв лицо руками, вне себя от испуга и смятения, сдерживаясь, чтобы не кричать, она откинулась к самому краю постели.

А он обхватил ее руками, хотя она лежала к нему спиной, и покрывал хищными поцелуями ее шею, кружевной волан чепчика и вышитый воротник сорочки.

Она не шевелилась и вся застыла от нестерпимого ужаса, чувствуя, как властная рука ищет ее грудь, спрятанную между локтями. Она задыхалась, потрясенная его грубым прикосновением, и хотела только одного: убежать на другой конец дома, запереться где-нибудь подальше от этого человека.

Теперь он не шевелился. Она ощущала на спине его тепло. Страх ее снова улегся, и ей вдруг захотелось повернуться и поцеловать его.

Под конец он, видимо, потерял терпение и спросил огорченным тоном:

— Почему же вы не хотите быть моей женушкой?

Она пролепетала, не отрывая рук от лица:

— Разве я не стала вашей женой?

— Полноте, дорогая, вы смеетесь надо мной, — возразил он с оттенком досады.

Ей стало грустно, что он недоволен ею, и она повернулась попросить прощения.

Он набросился на нее жадно, будто изголодался по ней, и стал осыпать поцелуями — быстрыми, жгучими, как укусы, поцелуями все лицо ее и шею, одурманивая ее ласками. Она разжала руки и больше не противилась его натиску, не понимала, что делает сама, что делает он, в полном смятении не соображала уже ничего. Но вдруг острая боль пронизала ее, и она застонала, забилась в его объятиях, в то время как он грубо обладал ею.

Что произошло дальше? Она ничего не помнила, она совсем обезумела; она только чувствовала на своих губах его частые благодарные поцелуи.

Потом он как будто говорил с ней, и она ему отвечала. Потом он сделал новую попытку, но она с ужасом оттолкнула его; отбиваясь, она ощутила на его груди ту же густую щетину, что и на ногах, и отшатнулась от неожиданности.

Наконец ему прискучили безуспешные домогательства, он затих, лежа на спине.

А она стала думать; в глубочайшем отчаянии от того, что наслаждение оказалось обманом, совсем не похожим на мечту, что заветные надежды рухнули, все блаженство разлетелось в прах, она твердила себе: «Так вот что, вот что он называет быть его женой?»

Она долго лежала так, в тоске, скользя взглядом по шпалерам, по старинной любовной легенде, украшавшей стены ее комнаты.

Но так как Жюльен молчал и не шевелился, она осторожно перевела взгляд на него, и что же она увидела: он спал! Он спал, полуоткрыв рот, со спокойным выражением лица! Он спал!

Она не верила своим глазам, она была возмущена в оскорблена этим сном еще больше, чем его животной грубостью. Значит, она для него первая встречная, раз он может спать в такую ночь? Значит, в том, что произошло между ними, для него нет ничего особенного? О! Она предпочла бы, чтобы он избил ее, изнасиловал снова, истерзал ненавистными ласками до потери сознания.

Она лежала неподвижно, опершись на локоть, и, наклонясь над ним, прислушивалась к его дыханию, иногда переходившему в храп.

Занимался день, сперва тусклый, потом все ярче, все розовее, все ослепительнее. Жюльен открыл глаза, зевнул, потянулся, взглянул на жену и, улыбаясь, спросил:

— Ты хорошо выспалась, душенька?

Она услышала, что он стал обращаться к ней на «ты», и ответила растерянно:

— Да, конечно. А вы?

— Ну, я-то выспался превосходно, — ответил он.

И, повернувшись к ней, поцеловал ее, а потом принялся спокойно беседовать. Он излагал ей свои планы жизни, основанной на «экономии», — это слово повторялось не раз и удивляло Жанну. Она слушала, не вполне улавливая смысл его речей, смотрела на него, и тысячи мимолетных мыслей проносились в ее голове, едва задевая сознание.

Пробило восемь часов.

— Ну, пора вставать, — сказал он, — нам неловко долго оставаться в постели.

И он поднялся первым, оделся сам и заботливо помог жене совершить туалет, ни за что не разрешив позвать Розали.

При выходе из спальни он остановил жену:

— Знаешь, между собой мы теперь можем быть на «ты», но при родителях лучше еще повременить. После свадебного путешествия это покажется вполне естественным.

Она спустилась к позднему завтраку. И день потянулся, как обычно, словно ничего нового и не произошло. Только в доме прибавился лишний человек.

Через четыре дня прибыла дорожная карета, чтобы везти их в Марсель.

После ужаса первой ночи Жанна успела привыкнуть к близости Жюльена, к его поцелуям, нежным ласкам, но отвращение ее к супружеским объятиям не убывало.

Все же он нравился ей, она его любила и снова была счастлива и весела.

Прощание было недолгим и отнюдь не печальным. Одна только баронесса казалась расстроенной; перед самым отъездом она вложила в руку дочери большой и тяжелый, точно камень, кошелек.

— Это на мелкие расходы тебе лично, как молодой даме, — сказала она.

Жанна опустила кошелек в карман, и лошади тронули.

Перед вечером Жюльен спросил:

— Сколько тебе мама дала на расходы?

Она забыла и думать о кошельке, а теперь вывернула его себе на колени. Золото так и посыпалось оттуда: две тысячи франков. Она захлопала в ладоши: «Ах, как я буду транжирить!» — и собрала деньги.

После недели пути по страшной жаре они приехали в Марсель. А наутро «Король Людовик», небольшой пакетбот, совершавший рейс до Неаполя с заходом в Аяччо, уже вез их на Корсику.

Корсика! Маки! Бандиты! Горы! Родина Наполеона! Жанне казалось, что из мира действительности она наяву вступает в мир грез.

Стоя рядом на палубе, они смотрели, как проплывают мимо утесы Прованса. Неподвижное море глубокой лазури словно застыло, словно затвердело в жгучем солнечном свете, раскинувшись под безбрежным небом почти неправдоподобной синевы.