Ромео, Джульетта и тьма - Ян Отченашек

Кто?

Тот, с чердака. Сегодня его увели.

Большевик.

Серьезно? Откуда вам известно?

— Это знают все. Такой старый дом… Тут вмешался вконец измученный портной.

Когда уважаемый желает… получить костюмчик?..

Как можно скорей, хозяин! Через неделю можно? Отлично! На примерку приду через три дня. Договорились.

И он вразвалку, как старый медведь, направляется к выходу, вытирая затылок пестрым платком и криво усмехаясь.

— Отлично поболтали, правда? Ну, до скорого.

И вдруг Рейсек быстро поворачивается на каблуках. Тут происходит неожиданное: он шагает к двери, что ведет в комнату Павла.

Прежде чем кто-либо успел опомниться, Рейсек схватился за ручку, нажал ее.

Никто не тронулся с места. Только Павел. Он поднялся, бледный как полотно. Никто не заметил этого. Нащупал за спиной большие портновские ножницы, сжал их в кулаке так, что побелели суставы. Сейчас! Он, сузив глаза, следил за рукой на дверной ручке. Птица! Рука опять нажала на дверь. Ударить! Наброситься сзади, всадить изо всех сил ножницы под ребра, резать, рубить эту руку! Тело напружинилось для бешеного прыжка.

Отошел!

Павел вздохнул.

Ручка не поддалась. Рейсек обернулся, виновато улыбаясь, перебегая испытующим взглядом с одного на другого, смущенно пожал плечами.

Выход здесь, извольте вот сюда, — учтиво пролепетал портной.

Ах, да! Черт возьми! Перепутал двери. Это от жары! Жара!

Он вышел. В мастерской воцарилась гробовая тишина. Молчание. Духота.

Подмастерье опомнился первым. Его лицо приняло обычное язвительное выражение.

— Вот видишь, — кивнул он на двери, — вот у тебя и новый заказчик.

Портной уткнулся в блокнот, будто его интересует только мерка. Он вертится, передергивает плечами.

Что? Воротничок жмет?

Ну… ну… эхм… хм…

— И ты будешь шить ему это барахло? — налетает на него без долгих предисловий подмастерье и с отвращением стучит пальцем по материалу.

Обороняясь, портной разводит руками:

— Ну что я? Что опять — я? Сошью, не сошью! Голову надо иметь на плечах, а ты все со своими разговорчиками. Это тебе не в карты играть.

Ах, вот оно что! Пускай хоть человечью кожу несет, а ты будешь шить ему пиджак на двух пуговках?!

Ты что, рехнулся? — лепечет, едва дыша, мастер. Чепек остается Чепеком. — Да это была бы провокация, если б…

Значит, сошьешь?

Пойми же ты бога ради! Что мне делать?

— Накласть в штаны! Тебе лучше знать! Ты здесь хозяин. Пусть они жиреют за счет нашего «благоразумия»? Эх, ты! Одно слово — ремесленничек!

Но обычная перебранка не началась, ее остановил звук упавших на стол портновских ножниц.

«Это был лишь сон», — думал Павел с облегчением. Действительность, живая и теплая, здесь, возле него. К ней можно прикоснуться. Протяни руку, погрузи пальцы в ее волосы, потрогай ресницы, дотронься до губ, коснись их своими губами.

Он спасся от страшного сна, вернулся к самому себе. Но что-то осталось. Все события дня видоизменяются, превращаясь в безумные символы. Неясные предостережения из неизвестности. Кажется, ты в западне. Она не видна, но ясно ощутима.

Ты спишь?

Нет.

Павел повернул голову, взглянул на небо. Оно безмолвно и не манит к полету. Звезды по законам вселенной сгруппировались в созвездия, он может их все назвать по именам, они холодно мерцают, неизменные, равнодушные, немые. К чему они, эти звезды!

Что с ним сделают? — послышалось из тьмы. Павел поднялся на локтях.

Ты видела?

— Да. Его тащили под окнами. Один из тех остановился и закурил. Он был бледный, тощий, может быть, больной; на правой руке перчатка, наверное, там у него рана.

Он видел тебя?

Нет. Я спряталась за одеялом.

Хорошо, — кивнул Павел. — Правильно сделала.

Кто это был?

Откуда я знаю.

Нет, тот, которого увели.

— Ах, этот! Художник из мансарды. Ты его знаешь — это он играл на гитаре.

— Такие печальные песенки.

— Когда-то он певал и другие. Говорят, от него ушла жена. Не знаю. Ничего я не знаю. Всякое болтают.

Почему его забрали?

В доме говорят — коммунист…

А за что их преследуют?

Наверное, за то, что и в России коммунисты. Они борются против немцев. Но больше я об этом ничего не знаю. Никогда не интересовался.

Русские их в конце концов разобьют? Как ты думаешь?

Уверен. Обязательно разобьют! Но когда это будет?

— А за что они преследуют нас?

Потому что они звери. Выдумали расовую теорию. Как в средневековье. Тогда выдумали гетто.

Но ведь сейчас не средневековье. Сейчас двадцатый век.

Павел горько усмехнулся.

— Правда. Двадцатый. Но мы живем в удивительное время. Мне это не приходило в голову, пока я не встретил тебя. Встретил — и сразу прозрел. Их протекторат — это ловушка, понимаешь?

Он умолк, лег навзничь. Нашел в темноте Эстер и прижал к себе. Гладил по волосам, пропускал непослушные пряди между пальцами, пытаясь сосредоточить свои мысли только на ней. Не получалось.

Павел… — проговорила девушка тихо.

Что?

А что происходит там, снаружи?

Вопрос прозвучал как-то особенно умоляюще. Павел забеспокоился. Выпрямился, протянул руку и включил лампу. Стало светло. Он повернулся к ней с нарочито равнодушным лицом.

— Ничего!.. Ты о чем? Не понимаю, — бормотал он без всякой последовательности, избегая ее взгляда. Но увидел ее глаза и понял: девушка что-то знает. В ее словах был страх.

— Что ты знаешь? — спросил он беспокойно.

— Не много. Только то, что ты обманываешь меня. К чему?

Он обхватил ее плечи, сжал и слабо встряхнул. Ткнул пальцем в молчащий приемник и начал укоризненно:

— Слушала, признавайся! Чертов ящик, его давно

пора вышвырнуть за окно. Я просил тебя не делать этого. Почему вы все такие любопытные? Люди в доме разные. Может быть, и не плохие, все — конечно, нет, но они боятся. Над нами живет один, он примазался к немцам. Мне придется это несчастное барахло унести. Ты совершенно не соображаешь! Здесь ты в безопасности. У меня! Что делается там, тебя не касается, пойми это наконец.

— Касается! И тебя тоже. Ты это знаешь!

— Что я знаю? Что знаю, господи боже мой?..

Она разрыдалась, прижала его к себе. Обхватила руками его голову. И все, что в последние дни давило ее сердце, разом вырвалось наружу. Павел освободился из ее объятий, сел. Слушал, стиснув зубы, катая между пальцами бумажку. Он рылся в карманах, разыскивая хоть какой-нибудь окурок. Не нашел. Руки у него дрожали.

— Я больше не могу молчать, Павел… Это было бы нехорошо. Я знаю все, слышишь? Все… И то, что тебя расстреляют, если меня найдут, и твоего папу, и маму, всех… Мне хочется кричать от страха… за себя…. Но с тобой этого не должно, не должно случиться…

— Молчи!.. Успокойся!..

— Сегодня я видела их… Я уже больше не могу. Не могу! Я люблю тебя, люблю больше, чем себя, я с ума сойду от страха! Я так люблю тебя… Но я уже не могу… не смею быть среди людей… А ты… ты должен жить… Понимаешь? Павел!..

Он оборвал ее выкрик. Эстер в припадке отчаяния извивалась под его руками, но он не отпускал ее, пока она не успокоилась. Девушка уткнулась лицом в подушку, рыдания сотрясали ее тело. Павел сел на стул рядом, стиснув голову руками, пустым взглядом уставился на черный чемоданчик.

Что ты хочешь делать?

Уйти! Сейчас же… Сегодня…

Нет! — выкрикнул он. — Не разрешу!

Я должна, Павел! Неужели ты не понимаешь?

— Нет. Не понимаю! И не желаю понимать. Тебя сейчас же схватят.

Если меня найдут здесь, они убьют и тебя.

Если тебя не будет, мне все безразлично!

Павел! — крикнула она.

— Это правда. Я так чувствую. Не хочу! Это все равно что смерть. Хуже. Если тебя не будет, я не хочу ничего знать, ничего слышать, ничего чувствовать. Мир, в котором мы живем, не стоит того. Почему мы не родились в другое время? У нас было бы небо над

головой. Обыкновенное небо. Недавно мы вместе дышали. Помнишь? Вместе! И мне было хорошо. Дышать только для себя одного — бессмыслица. Вдохнуть ни для кого, выдохнуть ни для кого, раз-два, тупая, ненужная работа. Для идиотов. Тьфу! Спасибо… не желаю!

Ты не прав, Павел!.. Я… я хочу жить!..

Я тоже. Тысячу раз! Но без тебя — нет!

Слова вылетали с упрямством отчаяния, с мрачным бешенством, которого Эстер до сих пор за ним не знала. Он ударял кулаком по колену.

— Знаешь, что самое страшное? Самое страшное — ни на что не надеяться. Чего тогда можно ждать? Что люди опять начнут вспарывать друг другу животы? Швырять огонь на головы? Гетто! Прогресс, техника — и средневековье! Как могли люди дойти до этого? Ведь это же джунгли! Даже если в них есть центральное отопление! Тошнит от всего… Вот именно такими и представляю себе последние дни человечества. Всюду тьма…

Но должен быть и свет.