Дорога на Элинор - Павел Амнуэль

Должно быть, почувствовав на себе чужой взгляд, женщина обернулась на мгновение, но лица ее Терехов разглядеть не успел — она ступила на мостовую и пересекла ее, лавируя в потоке машин.

Терехов пошел вдоль аллеи в сторону шумной улицы. Напрасно он сюда ехал, только зря время потратил. Нет, — подумал он, — не напрасно. Вообще-то он не собирался искать дом Ресовцева, разве что обнаружил бы его по чистой случайности. Ему хотелось увидеть район, где тот жил. Проникнуться аурой, почувствовать что-то, что помогло бы ему понять, на самом ли деле Ресовцев был автором «Элинора». Нет, даже не это главное. Терехов хотел разобраться в самом себе, в изменениях, которые произошли с ним за эти дни.

Странно он вел себя, нелогично. Отдал «Элинор» в издательство, потому что так сложились обстоятельства и иного выхода не было. Но почему за все эти дни ни разу не задумался над тем, что произошло с его собственным романом? Кто-то выкрал у него рукопись, заменил, и что же этот негодяй сделал после подмены? Передал диск с текстом Терехова автору «Элинора»? То есть — Ресовцеву? Но если так, то еще месяц назад Ресовцев знал — или мог догадываться, — у кого находился его роман. Почему не нашел Терехова сразу, не позвонил, не выяснил отношения?

С логикой у меня в последнее время неважно, — подумал Терехов. Если на «Вторжении в Элинор» оказалась моя фамилия, то, получив диск с файлом романа «Смерть, как видимость», Ресовцев мог обнаружить над заголовком собственное имя — и кому тогда он мог предъявить претензии? Оба они оказались в одинаковых обстоятельствах — с той разницей, что Ресовцев, по-видимому, не торопился отдавать рукопись в какое бы то ни было издательство.

И если уж быть до конца логичным, то почему я ищу дом, где жил этот человек, а не издательство, где он мог тусоваться? Наверняка он куда-нибудь обращался если не с этим своим опусом, так с другим, не может быть, чтобы этот человек написал за свою жизнь один-единственный текст, так не бывает, литературный опыт приходит с годами и с публикациями, почему я об этом тоже не подумал, у меня в каждом издательстве знакомые, с которыми говорить проще, чем со старичками у газетного киоска или с милицейским майором, подозрительным уже хотя бы по роду службы…

Наверно, он сюда для того и ехал, чтобы в голову пришла эта очевидная мысль — мысли порой лишь выглядят очевидными, а на самом деле являются в свое время, не раньше и не позже. Как смерть.

Терехов вздрогнул, подумав о смерти, — он дошел до конца аллеи и стоял теперь на том месте, где несколько минут назад видел женщину в коричневой куртке. Нужно было обладать изрядным безрассудством, чтобы перейти улицу именно здесь — машины мчались сплошным потоком, будто камни в быстрой горной реке.

На противоположной стороне улицы незнакомка прислонилась к тыльной стороне киоска и смотрела в сторону Терехова, сложив на груди руки.

Взгляд притягивал, и Терехов бросился вперед, как пловец в бурный океанский прилив. Что-то стало со слухом — он не слышал, как сигналили водители, а ведь они наверняка нажимали на клаксоны и громко выражались в адрес обезумевшего пешехода. Терехов шарахнулся в сторону от внезапно возникшего «КАМАЗа», рванулся вперед и успел выскочить на тротуар за секунду до того, как позади него на большой скорости промчалась легковушка. Почему-то мелькнула мысль: «Как я машину в милиции опишу, если я ее даже не видел?»

Слух вернулся, шум улицы, визг тормозов, но что-то приключилось теперь со зрением: женщины не было не только у киоска, но и вообще в ближайшей окрестности, будто она Терехову всего лишь привиделась, но он точно знал, что это не так — вот здесь она стояла три секунды назад, именно столько времени понадобилось ему, чтобы пересечь улицу.

Он обошел киоск — это оказалась сувенирная лавка, на прилавке стояли матрешки с лицами Путина, Ельцина, Горбачева, Ленина и почему-то Чайковского, который в этой политической компании выглядел так же нелепо, как сам Терехов, стоявший посреди тротуара и не понимавший, куда исчезла коричневая куртка.

Из темноты киоска, будто из недр просыпавшегося вулкана, появился молодой продавец, патлатый парень в джинсовом костюме, и сказал, обращаясь не лично к Терехову, а к воображаемому покупателю, среднестатистической личности, не знающей российской истории:

— Самые лучшие матрешки в Москве! Борис Николаевич, между прочим, совсем как живой, вот даже царапина на носу, это не заводской брак, он действительно поцарапался, когда в девяносто первом на танк влезал.

— Здесь женщина проходила, — выдавил из себя Терехов. — В коричневой куртке до колен…

Он не надеялся на ответ, но получил его сразу, парень даже на секунду не задумался:

— Женщина в коричневой куртке, чтобы вы знали, это Жанна Романовна Синицына, менеджер в фирме, занимающейся распространением представленной на прилавке продукции.

— Ага, — сказал Терехов, не понимая, какое отношение могла иметь стильная и удивительная женщина к этой разноцветной нелепой вампуке. — И она…

Теперь он уже точно ждал продолжения, но именно на этот раз его не последовало, продавец переставлял с места на место матрешки — Ельцина в затылок Ленину, а Путина — лицом к лицу с Чайковским, на Терехова не обращал ни малейшего внимания, будто потерял к нему интерес, поняв, что покупать тот ничего не будет, а за информацией следовало бы обратиться совсем в другое место.

Терехов собрался задать еще один наводящий вопрос (парень наверняка знал, где можно найти Жанну Романовну Синицыну), но слова не пожелали говориться, потому что затылок Терехова неожиданно занемел, как немеет нога от долгой и неудобной неподвижности. Кто-то смотрел ему в затылок, и это ощущение оказалось настолько явственным, что Терехов обернулся не сразу — поднес ладонь к макушке, пощупал, будто место, куда упирался взгляд, могло нагреться от переданной психической энергии.

Женщина в коричневой куртке стояла в шаге от него, посреди тротуара, засунув руки в глубокие карманы, и изучала Терехова, как энтомологи изучают насаженную на иглу и усыпленную эфиром бабочку — внимательно, с любопытством, но и достаточно равнодушно, будто не ожидая ни увидеть, ни узнать, ни понять ничего нового, что не было бы этой женщине о Терехове известно прежде: час, день или жизнь назад.

— Здравствуйте, — сказал Терехов, — я ищу человека, покончившего с собой два дня назад…

Почему он так сказал? Терехов не знал, произнеслось то, что произнеслось — вне его осознанного желания, будто не он участвовал в начавшемся разговоре, а Жанна Романовна Синицына взглядом вытаскивала из него фразы, которые он не собирался произносить, а она хотела услышать.