Богач, бедняк... Том 2 - Ирвин Шоу

– В комнате мне нечего делать, – сухо ответил Билли. – И я не намерен ни перед кем отчитываться.

Рудольф заметил, что мимо них шли группами, смеясь, дурачась и громко разговаривая, ребята, но ни один из них не подошел к Билли, и ни одному из них он не сказал «Привет!». Да, плохи дела. Гретхен не зря опасалась. Все может быть значительно хуже, чем она думает.

Он обнял одной рукой Билли за плечи. Никакой реакции.

– Ну, поехали, – сказал он. – Покажешь дорогу.

Они ехали по школьной территории, теперь радующей глаз, Рудольф и угрюмый мальчик рядом с ним на переднем сиденье. Они ехали мимо красивых зданий и спортивных площадок, на строительство которых было затрачено столько интеллектуального труда и финансовых средств для того, чтобы подготовить этих молодых людей к полезной счастливой жизни в будущем, и этим занимались специально отобранные, преданные своему делу люди, такие, как миссис Фервезер. Рудольф лишь удивлялся, что заставляет одних людей пытаться учить чему-то других.

– Я знаю, почему тот человек не дал свою машину отцу на прошлой неделе, – сказал Билли, принимаясь за свой бифштекс. – После ланча со мной, выезжая со стоянки, он врезался в дерево и помял крыло. Он еще до ланча выпил три мартини, а после – бутылку вина и два стакана виски.

Юность беспощадна. Хорошо, что Рудольф ничего сейчас не пьет, кроме воды.

– Может быть, у него были какие-то неприятности, – попытался заступиться за бывшего шурина Рудольф, стараясь не разрушить остатки любви между отцом и сыном.

– Да, мне тоже так кажется. У него постоянно возникают неприятности. – Билли налегал на бифштекс. Кажется, то, от чего он так страдает, никак не сказалось на его аппетите. Здесь в ресторане подавали вкусную, чисто американскую еду – бифштексы, омары, морские моллюски, ростбиф, теплые бисквиты – и разносили ее красивые официантки в скромной фирменной одежде. Большой, шумный зал, столики, застеленные скатертями в красную клетку. Тут было немало учеников из их школы. За каждым столом по пять или шесть мальчиков с родителями одного из них, который и пригласил сюда своих приятелей, воспользовавшись посещением родителей. Может быть, когда-нибудь и он, Рудольф, возьмет своего сына из школы, привезет с его друзьями в ресторан и угостит их всех отменным ланчем. Если Джин согласится выйти за него замуж, это вполне возможно лет через пятнадцать. Каким он сам будет через пятнадцать лет, какой будет она, каким будет их сын? Таким же, как Билли, замкнувшимся в себе, молчаливым меланхоликом? Или же открытым, веселым парнем, как вон те, сидящие за соседними столиками?

Будут ли в то время существовать такие же школы, в ресторанах подавать такую же вкусную еду, а отцы по пьянке врезаться в деревья? На какой риск, однако, шли эти милые женщины и чувствующие себя сейчас вполне комфортно отцы, гордо сидящие за столиками со своими сыновьями, пятнадцать лет назад, когда война только кончилась, а зловещее атомное облако еще плыло над планетой?

Может быть, сказать Джин, что я передумал?

– Ну а как кормят в школе? – спросил он просто так, чтобы нарушить затянувшееся за их столиком молчание.

– Все о’кей, – односложно ответил Билли.

– Ну а как ребята?

– Ничего. Правда, не совсем. Я не могу слышать эти их ужасные разговоры о том, какие их отцы «важные шишки», они постоянно хвастаются друг перед другом, что их папаши обедают с самим президентом, дают советы ему, как управлять страной, что они летом отдыхают непременно в Ньюпорте1, что у них чистокровные лошади и собственная конюшня, как для их сестер закатываются роскошные балы по случаю совершеннолетия, которые обходятся родителям в двадцать пять тысяч долларов.

– Ну а ты что говоришь, когда слышишь эти разговоры?

– Ничего, молчу. – Билли бросил на него враждебный взгляд. – А что я должен говорить? Что мой отец живет в обшарпанной однокомнатной квартире, что его уволили с трех работ за последние два года? Или о том, как он замечательно водит машину, особенно после обеда? – Билли говорил спокойным, ровным тоном, с поразительной, не по годам, зрелостью.

– Ну, ты бы мог рассказать о своем отчиме.

– А что он? Его уже нет. Но даже до его смерти в школе его имя было известно не больше шести ученикам. Они что-то о нем слышали. Здесь считают, что люди, которые ставят пьесы в театре или делают кинофильмы, все с приветом.

– Ну а учителя? – спросил Рудольф, отчаянно надеясь, что хоть сейчас услышит от него что-то одобрительное.

– Я не имею с ними ничего общего, – сказал Билли, намазывая маслом тушеную картофелину. – Я делаю свои уроки, и все.

– Что с тобой, Билли? – Уже пора говорить с ним напрямую. Он слишком мало его знал, чтобы ходить вокруг да около.

– Это мать попросила вас приехать ко мне, не так ли? – бросил на него вызывающий, проницательный взгляд Билли.

– Ну, если хочешь знать, она.

– Мне жаль, если я ее расстроил, – сказал Билли. – Не нужно было посылать то письмо.

– Почему же? Ты правильно сделал, что послал. Что с тобой происходит, Билли?

– Не знаю. – Мальчик прекратил жевать, и Рудольф заметил, что он с трудом пытается сдержаться, не дать измениться спокойному тону своего голоса. – Меня раздражает все вокруг. Я чувствую, что если я останусь здесь, в этой школе, то умру.

– Ты, конечно, не умрешь, не выдумывай, – резко возразил Рудольф.

– Разумеется, нет. Но я чувствую, что это возможно.

Юношеский пылкий вздор, подумал Рудольф. В этом все дело. Но ведь и чувства – это вполне реальная вещь.

– Да, конечно, – согласился с ним Рудольф. – Продолжай, говори, не стесняйся.

– Это место не для меня, – продолжал Билли. – Я не хочу, чтобы меня учили, воспитывали и в конечном итоге превратили в такого человека, каким станут все эти ребята, когда вырастут. Я видел их отцов. Многие из них учились в этой школе двадцать пять лет назад. Они точно такие, как их дети, только старше, вот и все. Они дают советы президенту страны, указывают, как ему поступать, и даже понятия не имеют, что Колин Берк был великий человек, они даже не знают, что его уже нет в живых. Мне здесь не место, Руди. Моему отцу тоже здесь не место, как и Колину Берку. Если я останусь здесь, то через четыре года учителя сделают меня таким же, как они, а я этого не хочу. Не знаю, право…– Он уныло тряхнул головой, и прядь волос упала на высокий лоб, унаследованный им от отца. – Боюсь, вы думаете, что я несу чепуху. Может, вы думаете, что я соскучился по дому, или думаете, что я, как мальчишка, раздосадован тем, что меня не выбрали капитаном школьной команды, или что еще…

– Я вовсе так не думаю, Билли. Не знаю, прав ты или не прав, но в любом случае у тебя есть причины. – Соскучился по дому, мелькнуло у него в голове. Потом из всей фразы всплыло в сознании только одно слово – «дом». Чей дом он имел в виду – отца или Берка?

– Я должен в обязательном порядке посещать церковь, – продолжал Билли. – Семь раз в неделю притворяться, что я христианин. Но я не христианин. Моя мама – не христианка, отец – не христианин. Колин был атеистом. Почему же я должен отдуваться за всю семью, смиренно слушать все эти проповеди? «Будь всегда праведным, у тебя должны быть только чистые мысли, не помышляй о сексе. Наш Господь Иисус Христос умер, чтобы искупить грехи наши». Тебе понравилось бы по семь раз в неделю выслушивать весь этот вздор?

– Не очень, – признался Рудольф. Этот мальчик на самом деле здесь прав. Атеисты явно оказали свое влияние на религиозное воспитание своих детей.

– А деньги, – продолжал Билли, чуть понизив свой страстный голос, когда мимо проходила официантка. – Откуда берутся деньги на мое аристократическое дорогостоящее образование, когда Колин умер?

– Об этом тебе нечего беспокоиться, – сказал Рудольф. – Я пообещал твоей матери об этом позаботиться.

Билли злобно посмотрел на Рудольфа, словно тот только что признался ему, что вступил в заговор против него.

– Я не настолько вас люблю, дядя Рудольф, чтобы позволить себе взять у вас деньги, – вдруг откровенно признался он.

Его слова потрясли Рудольфа, но он сумел взять себя в руки и спокойно продолжал разговор. В конце концов, Билли всего четырнадцать лет, он еще совсем ребенок.

– Почему же ты меня не очень любишь? – спокойно спросил он.

– Потому что ваше место – здесь. Можете посылать сюда своего сына, а не меня.

– Ну, я не стану отвечать на эти твои слова.

– Мне жаль, что я так сказал, они у меня вырвались. Но я был с вами искренним. – На его голубых, с длинными ресницами глазах, глазах Эбботта, показались слезы.

– Благодарю за честность, – продолжал Рудольф. – Но обычно мальчишки твоего возраста умеют скрывать свои истинные чувства по отношению к своим богатым дядям.

– Ну что я здесь делаю, на другом краю страны, в то время, когда моя мать одна проливает слезы день и ночь? – вдруг вновь торопливо заговорил Билли. – Погиб такой человек, как Колин, и что мне прикажете теперь делать? Свистеть, восторженно орать на трибуне на каком-нибудь идиотском футбольном матче или слушать проповедь какого-то бойскаута в черном облачении по поводу того, как всех нас спасет Иисус? – Обильные слезы текли по его щекам, он промокал их носовым платком, продолжая говорить напористо, резко. – Если вы не заберете меня отсюда, я убегу. Я все равно буду рядом с матерью и постараюсь помочь ей как смогу.