Ночь длиною в жизнь - Тана Френч

Номер шестнадцатый оказался в совершенно плачевном состоянии: на ступеньках крыльца глубокие борозды — рабочие вытаскивали камины; кованые перила кто-то уволок, или Король Недвижимости их тоже продал. Гигантская вывеска «Строительные работы П. Дж. Лавери» рухнула вниз, к подвальным окнам; никто не почесался вернуть ее на место.

— Что будем делать? — поинтересовался Кевин.

— Сориентируемся на месте, — неопределенно ответил я. Мы шли по следу Рози, пытаясь понять, куда он нас приведет. — Там разберемся, да?

Кевин пинком распахнул дверь и, нагнувшись, осторожно вгляделся в сумрак.

— Главное — в больницу не загреметь.

Прихожую пересекали причудливые тени, переплетающиеся там, где призрачный свет сочился со всех сторон: из неплотно прикрытых дверей пустых комнат, через грязное стекло лестничной площадки, сверху, из лестничного колодца — вместе с холодным сквозняком. Я достал фонарь. Я хоть и не участвую больше — официально — в оперативной деятельности, но по привычке готов ко всему. Я и куртку кожаную предпочитаю потому, что она никогда не оттопыривается, а в ее карманах умещается все необходимое: Дактилоскопическая Диди, три пластиковых пакетика для улик, блокнот и ручка; перочинный нож, наручники, перчатки и плоский, мощный фонарь. Полицейский «кольт» в специальной кобуре удобно прячется на пояснице, за ремнем джинсов, подальше от посторонних глаз.

— Серьезно, — сказал Кевин, с подозрением разглядывая темную лестницу. — Мне это не нравится. Тут чихнешь — и все рухнет.

— Мне в отделе имплантировали радиомаячок в шею. Нас откопают.

— Правда?

— He-а. Кев, возьми себя в руки, ничего с нами не случится. — Я включил фонарь и вошел в номер шестнадцатый.

Вокруг нас колыхались облачка пыли, копившейся десятилетиями, ступени зловеще скрипели, но выдержали. Я начал с гостиной верхнего этажа — там я нашел записку Рози, и там, если верить моим родителям, поляки обнаружили чемоданчик. Громадная зазубренная дыра осталась на месте вывороченного камина; стену рядом испещряли поблекшие надписи, разъяснявшие, кто плюс кто, кто гей и кому куда следует отправиться. На камине, отправленном куда-нибудь в роскошные особняки Боллсбриджа, остались и наши с Рози инициалы.

На полу высились груды мусора: пивные банки, окурки и пустые пакеты, и все под толстым слоем пыли — теперь у ребятни есть места получше, и деньжата водятся; приятно, что к мусору добавились использованные презервативы. В наше время они были под запретом; если повезло попасть в ситуацию, когда они пригодились бы, ты брал риск на себя и следующие несколько недель сидел как на иголках. Все углы под потолком затянула паутина; в щелях оконных рам свистел холодный ветер. Со дня на день эти окна исчезнут, проданные какому-нибудь мерзкому дельцу, жене которого захотелось немного восхитительной трогательной старины. Я сказал почему-то тихим голосом:

— В этой комнате я лишился невинности.

Кевин посмотрел на меня, собираясь задать вопрос, но сдержался и заметил:

— Для скачек есть масса мест поудобнее.

— У нас было одеяло. И потом, удобство — не главное. Я бы не променял эту дыру на пентхаус «Шелбурна».

Кевин поежился.

— Господи, жуткое место.

— Считай, что это атмосфера. Путешествие по волнам памяти.

— Имел я это путешествие! Я стараюсь держаться подальше от волн памяти. Ты же слышат Дейли. Помнишь воскресенья в восьмидесятые? Тоска, да и только: месса, а потом этот чертов воскресный обед — вареный окорок, жареная картошка и капуста!

— Сладкое не забудь. — Я провел лучом фонаря по половицам: несколько небольших дыр, несколько расщепленных концов, никаких следов ремонта — да тут любая починка торчала бы как больной палец. — Мусс «Радость ангела», год за годом, на вкус как известка с клубникой, а попробуй не съесть… «В Африке дети голодают!»

— Ага. А потом целый день нечем заняться, мерзнешь без толку на перекрестке или в кино смотаешься, если повезет, а иначе сиди с предками… По телику вообще ничего, кроме очередной проповеди о том, что от контрацепции слепнут, — да и то приходится крутить чертову антенну, пока сигнал поймаешь… Иногда к вечеру воскресенья я так изводился от скуки, что начинал мечтать о школе.

На месте камина ничего не осталось; в дымоходе — птичье гнездо наверху и многолетние потеки белесого помета. Чемоданчик в дымоход помещался с трудом, тело взрослой женщины упрятать туда невозможно даже на время.

— Жаль, братишка, что ты тут не тусовался. Такие дела творились — секс, наркотики, рок-н-ролл!

— Пока я дорос до всех дел, сюда уже никто не ходил, одни крысы шастали.

— Как же без них! Они добавляли атмосферы. Пошли дальше.

Я двинулся в следующую комнату. Кевин не отставал.

— Микробов они добавляли! Ты уже смылся, а тут по всему дому кто-то ядом посыпал — Псих Джонни, наверное; он всегда ненавидел крыс, потому что побывал в окопах или где там… В общем, крысы заползли в стены помирать… Вонь стояла — хуже, чем в свинарнике. Мы бы померли от тифа.

— По мне, так нормальный запах. — Я снова обшарил фонариком все вокруг, подозревая, что тупо гонюсь за прошлогодним снегом. Одна ночь с любимыми родственниками — и пожалуйте, безумие обволакивает меня со всех сторон.

— Ну да, потихоньку выветрилось. Мы все перебрались на угол Коппер-лейн, пустырь там помнишь? Конечно, хреново — колючая проволока, зимой яйца отмораживаешь, летом полно крапивы, — но там околачивались ребята с Коппер-лейн и Смитс-роуд, так что и выпивка перепадала, и поцелуйчики… Да что угодно. Так что сюда мы уже и не возвращались.

— Много потеряли.

— Ага. — Кевин с сомнением огляделся, засунув руки в карманы и прижимая куртку поплотнее к телу, чтобы ничего не коснуться. — Я переживу. Тошнит меня от этой фиговой ностальгии по восьмидесятым: ребятишки со скуки выли, с колючей проволокой играли, в вонючих крысиных норах трахались… Чего хорошего-то?

Кевин стоял, щеголяя лейблами «Ральф Лорен», шикарными часами и стильной стрижкой, полный благочестивого негодования и не имеющий ни малейшего отношения к этому месту. Вспомнилось, как мой младший братишка — тощий, вихрастый пацан в моих залатанных обносках — бегал по номеру шестнадцатому, не задумываясь о том, что место неприглядное.

— Понимаешь, дело в другом, — заметил я.

— Например? В чем прелесть — потерять невинность в хреновой дыре?

— Я не говорю, что вернул бы восьмидесятые, будь моя воля, но ты утрируешь. Я здесь никогда не скучал. Никогда. Вот тебе информация к размышлению.

Кевин пожал плечами и пробормотал еле слышно:

— Понятия не имею, о чем ты.

— А ты подумай, может, и поймешь. — Я пошел в дальние комнаты, не дожидаясь Кевина: наступит на гнилую половицу — его проблемы. Братишка, обиженно сопя, последовал за мной.

Ничего интересного в задних комнатах, ничего интересного в комнатах первого этажа, не считая гигантского скопления бутылок из-под водки, — видно, кто-то постеснялся их в мусорку выбрасывать. На верхней ступеньке подвальной лестницы Кевин заартачился.

— Ни за что. Я туда не пойду. Фрэнк, я не шучу.

— Каждый раз, как ты говоришь «нет» старшему брату, Бог убивает котенка. Пошли.

— Шай однажды запер нас внизу, — вспомнил Кевин. — Тебя и меня; я совсем мальцом был, помнишь?

— He-а. Поэтому тебя здесь плющит?

— Не плющит меня ни хрена. Просто я не понимаю, зачем хоронить себя заживо — и без всякого чертова смысла.

— Тогда подожди снаружи, — ответил я.

Кевин мгновение подумал и затряс головой. Он шел за мной по той самой причине, по которой я взял его с собой: старые привычки не исчезают.

Я бывал в этом подвале всего раза три. Городская легенда утверждает, что когда-то Мясник Хиггинс перерезал горло своему глухонемому братцу и зарыл бедолагу в подвале, с тех пор Колченогий Хиггинс и бродит, тянет гниющие руки и хрипит, прогоняя прочь тех, кто вторгается в его владения. Братьев Хиггинс наверняка выдумали озабоченные родители, и никто из детей в привидения не верил, хотя в подвал мы лазать побаивались. Туда изредка забирались Шай и его приятели — показать, какие они крутые, — или парочка, позарез жаждущая перепихнуться. Приличные ребята кантовались наверху: блоки «Мальборо» и дешевые двухлитровые бутыли сидра, тонюсенькие самокрутки с травкой и покер на раздевание, ни разу не доходивший до конца…

Когда нам с Живчиком Хирном было по девять, мы подначивали друг дружку — кто дотронется до дальней стены подвала; еще смутно помню, что несколько лет спустя я заманил туда Мишель Ньюджент, надеясь, что она с перепугу схватится за меня, а то и обнимет. Ни черта не вышло; даже в том возрасте я гулял с девчонками, которых так просто не напугаешь. А однажды Шай запер нас с Кевином внутри и ушел, наверное, на час; а казалось — на несколько дней. Кевину было года три, не больше, и он так перепугался, что даже не визжал, а просто обмочил штанишки. Я уговаривал его, что все будет в порядке, пытался вышибить дверь, сорвать доски, которыми были заколочены окна, и обещал, что вырасту и до смерти поколочу Шая.