Дебри - Роберт Уоррен

— Я был в доме, — спокойно проговорил Адам. — Это огромный дом на Пятой авеню, неподалеку от Тридцать девятой улицы.

Джед Хоксворт, видимо, хотел возразить. Его нижняя челюсть слабо дернулась. Или дрогнули губы под усами? Но если он и собирался заговорить, Адам опередил его.

— Видите ли, дом такой шикарный, что его пытались ограбить бандиты. Но нападение было отбито.

Хоксворт отвернулся. Его узкие плечи ещё больше сгорбились, адамово яблоко болезненно выпирало, ещё острее торчал между поникшими усами упрямый подбородок.

Немного погодя он сказал, глядя на дорогу:

— У меня могла быть своя плантация.

Еще немного погодя сказал:

— Я мог бы поднять её. Мог разбогатеть. Мой папаша не умел управлять плантацией. У него не было хватки.

Он ещё помолчал, на этот раз дольше, потом сказал:

— Но я сбежал.

Они проехали полмили, прежде чем он снова заговорил, полмили размеренной, неторопливой иноходи по горячей белой пыли. Не глядя на Адама, Хоксворт сказал:

— Знаешь... Когда война закончится, подамся в Каролину. Хочу вернуться в Пичем-Каунти, в Северную Каролину. Из мятежников скоро повыпустят их жирные кишки, и они останутся с носом. Будут отдавать свои угодья чуть ли не задарма, только забирай. Я хочу выкупить землю, много земли. Скуплю половину Пичем-Каунти в Северной Каролине и найму уйму мятежников, чтобы её обрабатывали. От восхода до восхода. И чтобы ниггеры — надсмотрщики. Ага, заведу себе ниггеров, чтобы присматривали за этими сукиными детьми мятежниками, и чтоб от восхода до восхода.

Он погрузился в мечты. Потом встряхнулся.

— Ага, — сказал он, — и ведь пойдут наниматься, эти их полковники, генералы их, и тому подобное.

Чуть погодя добавил:

— Ага, человек на все идет, когда наступают голодные времена.

Как будто Адама Розенцвейга вообще не существовало. Фургон катился вперед сквозь белую пыль. Прошло ещё некоторое время, прежде чем Джед Хоксворт заметил его присутствие. Он натянул поводья. Лошади остановились.

— Слазь, — сказал он, — иди прокатись с ниггером. Человек имеет право подумать. Хоть изредка.

Это случилось в тот вечер, когда они разбили лагерь у ручья.

Большой фургон ждал впереди. Когда вторая повозка приблизилась, Джед спрыгнул и жестом велел Адаму пересесть, занять его место и взять поводья.

— Жди, — бросил он и ступил в белую пыль. Он обогнул фургон, свернул направо, к западной стороне обочины, и вошел по колено в придорожные травы, белые, как привидения. Зашагал по траве, поднимая до пояса белую пыль, потом спрыгнул в пересохшую канаву, появился вновь и взял курс к каменному дому, оставшемуся ярдах в двухстах позади. Дом стоял в стороне от дороги на склоне холма, увенчанного гребнем далекого леса, — дом средних размеров, двухэтажный, из твердого серого камня, с черепичной крышей. К дому примыкали две выкрашенные в красный цвет пристройки — каменный хлев и большая конюшня, а может, это был второй хлев. На стенах обеих пристроек висели какие-то покосившиеся вывески с непонятными надписями. Интересно, подумал Адам, что они обозначают.

Он пригляделся к придорожной траве. И понял, почему они остановились. Здесь протекал ручей или рукав небольшой реки. Он выбегал из дубовой рощи и сворачивал к югу, держась вдоль дороги. На той стороне ручья дубы расступались, образуя поляну, поросшую травой — гладкой, темно-зеленой, даже на вид прохладной и мягкой. На дальнем краю поляны ручей падал с покрытого мхом серого камня в небольшой водоем, издавая нежный звук, который во внезапной после лязга повозок тишине склонившегося к закату дня отчетливо доносился досюда. В поисках выхода из водоема вода пробила русло через поляну и бежала, то и дело скрываясь в зарослях сердечника. Дальше по дороге, шагах в десяти, горбился каменный мост, осыпающийся, но ещё крепкий, а за мостом петляла заросшая травой колея, приглашая путника под сень леса.

Джед Хоксворт вернулся, взобрался на козлы рядом с Адамом, взял поводья и, направив фургон к левой обочине, чтобы дать лошадям развернуться, пересек каменный мост. Деревьям — большим дубам — жилось тут привольно, они росли, далеко отступая друг от друга. Фургон покатился к поляне по старой просеке под гигантскими, нависшими ветвями. На опушке Джед Хоксворт бросил поводья и буркнул:

— Слазь, приехали.

Спрыгнул на землю, отошел к ручью и уселся на камень. И принялся читать газету.

Когда Адам и Моис подготовили место для привала, Джед подошел к ним.

— И палатки вытаскивайте, — велел он. — Мы здесь побудем. Хозяйка дома позволила, — он отвернулся и помолчал. Потом нехотя добавил: — Янки[18] наступают. Они в Виргинии. Похоже, старина Мид готовится к сражению. Не стоит соваться туда перед боем.

Он сухо рассмеялся, но быстро оборвал смех.

— Да, не слишком удачный выйдет бизнес — бросить фургон и все товары задарма отдать мятежникам, когда янки побегут.

Он сплюнул и сунул в рот кусок прессованного табака.

— Эти янки, черт их дери, — сказал он, — похоже, завели себе привычку драпать быстрее, чем наступать.

Он сложил газету, сунул в карман и вернулся на свой камень полировать складной нож. Адам подошел.

— Можно посмотреть газету? — попросил он.

Джед без слов отдал газету, и Адам, отойдя на несколько шагов, сел на корточки читать. Да, Мид был в Виргинии. Он собирался дать бой. Адам поднял глаза на зеленые деревья, но ничего толком не видел, ни о чем не думал.

Он услышал голос Моиса.

— Эй, ты, Кривуля, чего поделываешь? Мечтаешь о Виргинии?

Как играющий в войну мальчишка, с неподражаемым актерским мастерством Моис поднял невидимую винтовку и пальнул в сторону леса.

— Пиф-паф! — сказал Моис. — Пиф-паф!

Вдруг Адам почувствовал, что негр смотрит прямо на него. Он больше не улыбался. Адам не знал, что заняло место этой улыбки. Но Моис резко поднялся и подошел к нему. Он стоял над Адамом, худой, но сильный, мышцы плеч бугрились под ситцевой, в красную клетку, рубахой, лицо обращено вниз с неясным выражением, которого Адам раньше не замечал.

— Сынок, — сказал негр, — ты не позволяй старине Моису сердить тебя. Не позволяй ему залезать к тебе в печенки. Этот негр — дитя Божие, он просто забавляется!

И взорвался неудержимым смехом, мотая головой из стороны в сторону.

Потом перестал смеяться. Нагнулся и дружески потрепал Адама по плечу.

— Да, сынок, — сказал он, — ты кокни одного за старину Моиса. Кокни одного южанина за старину Моиса.

Он отвернулся и отошел к очагу, который сооружал из найденных в ручье камней. Уложил один-два камня и поднял глаза.

— Угу, — сурово сказал он, — по мне, так можешь всех их поубивать.

Адам перевел взгляд на деревья. Сумерки наступали. Все глубже и глубже уводили деревья, один за другим смыкались тенистые своды прохлады и сумрака, манили все дальше, к той потаенной точке, где тень начинала слипаться в сплошную тьму. Глядя в глубину леса, Адам думал о тишине. Он думал о покое. Он думал о Времени, которое уводит все глубже в сумрак, в покой и прохладу.

Потом он внезапно подумал о лесах Виргинии. Ты входишь в чащу, там, далеко, в Виргинии, и что там? Да, что там?

Должно быть, какое-то внезапно возникшее или, наоборот, прерванное движение заставило Адама, стоявшего по колено в ручье с мылом в руке, поднять глаза. Он увидел, что Моис устроился мыться на самом мелководье, но у негра было по меньшей мере одно преимущество перед Адамом — кальсоны, которые даже во время купания ему не позволила снять какая-то ненормальная стыдливость. Моис в это мгновение застыл с открытым ртом и вытаращенными глазами, и вдруг Адам понял, почему. На берегу стояла женщина, девушка, тоже замершая от удивления, рот её принял форму маленькой буквы "о", чтобы издать возглас, который она в растерянности так и не озвучила. Девушка была рослая, в длинном голубом платье, соломенного цвета волосы заплетены в косу и уложены вокруг головы, одной рукой она прижимала к боку толстого ребенка, другой удерживала в равновесии почти плоскую плетеную корзину с высокой горкой пурпурного винограда, а за её спиной громоздилась в беспорядке листва — полупрозрачная зелень, озаренная золотом, пронзенная последними сквозными лучами солнца.

Адам в этот миг тоже почувствовал, что примерз к месту, что стоит с раскрытым ртом, он вздрогнул, как будто освобождаясь от чар, отвернулся и бросился в ручей вниз лицом. Ударившись о воду, он даже сквозь всплеск услышал негромкий, резкий вскрик девушки, возглас наконец вырвался из этих округленных губ. Он вынырнул, скорчившись в воде, так что одна голова торчала над поверхностью, и оглянулся. Девушка исчезла.

Но слева за кустами, ближе к лагерю, раздавалось бормотание голосов. Наверное, девушка обнаружила сидящего на камне Джеда Хоксворта и прервала процесс полировки ножа. Адам вылез из воды и, содрогнувшись от легкого ветерка — грустного предвестника приближающейся осени и ночи, поспешил натянуть одежду.