Под Солнцем Матроса Селкирка - Владимир Малов

- Постой, постой, - снова начал Мартелл, но Дуглас лишь отмахнулся.

- Да мы слепцы, если не поняли этого сразу же! Какая-то цивилизация создала здесь постоянную выставку, о которой все знают. Все спешат прикоснуться к этому виду искусства, еще не ведомого землянам.

Грант тоже встал. Догадка, которая крутилась у него в голове, почти сформировавшаяся...

- Искусство, - повторил он, словно пробуя это слово на слух. Искусство...

- Конечно! - вскричал Дуглас. - Я не вижу другого объяснения! Видимо, на пути развития цивилизации, а вернее, личности наступает момент, когда мало уже просто музыки, просто живописи, и искусство становится иным, поднимается на более высокую ступень. Оно становится всеобъемлющим, невидимым, уже не нужен предмет, которым воздействует художник, - картина или рояль. Оно просто входит в сознание. Как, чем это достигается, я не знаю. А может быть, у них никогда и не было ни музыки, ни живописи... Я не знаю!

- Какое-то психофизическое воздействие? - сам себя спросил Грант. - В камнях скрыто что-то такое, что открывает человеку нечто внутри него самого...

- Конечно! Ты заметил, у разных камней мы испытывали разные чувства. Да и возле одного камня, должно быть, разные существа тоже чувствуют по-разному. Это ведь как наша музыка, которая тоже пробуждает у разных людей различные чувства.

- Но почему же именно камни?

- Да откуда я знаю! - отмахнулся Дуглас. - Это же совсем не важно! Важно то, что мы теперь знаем: существует более высокая ступень искусства! Мы соприкоснулись с ним!

Грант поворачивал в голове эту необыкновенную мысль, и перед ним вихрем вновь проносилось то, что было испытано возле камней. Искусство, пока недоступное землянам, искусство совершенно особого рода...

Лица Стингла и Четверикова, прежде нарочито бодрые, стали изумленными. Ничего не понимая, они смотрели на бешеную жестикуляцию Дугласа, на Мартелла, застывшего в своем кресле с приоткрытым ртом, на Гранта, что-то изредка отвечающего на страстные тирады историка. Потом Четвериков догадался включить связь, и в салоне загремели возбужденные голоса.

- Конечно! Это искусство совсем другое, потому что и создатели его другие! Они выше нас, они творят на совершенно другом уровне. Мы лишь прикоснулись к этому искусству, мы ничего толком не можем понять! Представь дикаря, слушающего Бетховена. Мы сейчас такие же дикари!

- А цель искусства всегда одна - пробудить в человеке добро, ненависть, недовольство собой, устремление вперед... Все правильно!

- Но почему же камни? Я все думаю - почему камни? Что может быть в них спрятано?

- Да, это потрясение, очищение...

- А камни... Да это неважно! И они специально отвели эту планету под постоянную выставку. Вся планета - музей! Для всех цивилизаций, которые знают о его существовании!

- И почему для нас камни так и оставались камнями? Почему все это можно было переживать, только когда прилетали другие?

- Может быть, их надо как-то включать... Мы не умеем... Не знаю.

- Включать... камни?

- Да это и неважно! И смотри, экспонента прослеживается здесь совершенно отчетливо. У нас на Земле искусство становится все действеннее, совершенствуясь, оно все сильнее воздействует на сознание. А здесь несравненно более высокая ступень: нечто, нам еще неизвестное, мы знакомы только с результатом, а как он достигается?..

- Видимо, все очень сложно...

- И этим объясняется, между прочим, почему на нас никто не обращал внимания! Разве ты сам, придя в музей, смотришь на тех, кто ходит рядом по залам? Разве пробуешь с ними заговорить, особенно если видишь, что они не знают твоего языка? Все они считали, что мы тоже прилетели сюда, к камням...

- Да, это объясняет...

Дуглас и Грант вдруг разом замолчали и посмотрели друг на друга. Оба почувствовали, что с их плеч словно упала огромная тяжесть, которая мешала ходить прямо. Оба знали, что если и не разобрались во всем полностью, то уж, во всяком случае, не во многом ошибаются. Здесь, пожалуй, действительно не подходила ни одна другая гипотеза. И до чего же хотелось верить, что так все и есть!

А вместе с тем взамен одной тяжести на плечи легла другая. Сознание того, как мало еще продвинулся вперед человек. Лишь случай позволил ему прикоснуться к ценностям, которыми владеют другие. Да он и не понял, по сути, ничего толком. Вполне вероятно, их рассуждения и догадки действительно сродни представлениям пещерного человека, доведись тому услышать Бетховена, Все, видимо, было неизмерно сложнее, тоньше, глубже.

Они снова опустились в свои кресла. Впереди был долгий путь к ближайшей из систем, освоенных человечеством, которая на самом деле была бесконечно далеко от Солнца Матроса Селкирка, от планеты Хуан-Фернандеса с ее камнями, созданными неизвестно кем и когда и каким образом. Зато налицо то, что уже сейчас может дать сотворенное ими человеку...

Поймав изумленный взгляд Мартелла, Дуглас ему подмигнул.

- Лувр, - повторил он уже спокойно. - Мы все, Мартелл, только что побывали в Лувре. Только в Лувре очень далеких будущих времен, до каких мы пока еще не доросли.

- Вы не устали? - прозвучал в карантинной камере неуверенный голос Стингла. - Может быть, вам лучше отдохнуть? Поговорить у нас еще будет время.

Дуглас пошевелился в кресле.

- Конечно, устали, - согласился он, вытягивая длинные ноги. - У нас ведь была такая продолжительная экспедиция! И без экскурсовода!

"Торнадо" все дальше улетал от Солнца Матроса Селкирка.