Дело академика Вавилова - Марк Поповский

"Поиск читателей" не всегда, однако, оборачивался для сотрудников только благостной стороной. Тот, кто по лени и нелюбопытству уклонялся от чтения, встречал в лице директора института решительного противника. Вавилову ничего не стоило объявить на ученом совете: "Я вчера просматривал журнал посетителей нашей библиотеки и убедился, что доктор наук (такой-то) не был там три года. Давайте попросим профессора объяснить нам свое поведение" 7. Сотрудницу, которая подала ему для публикации недостаточно квалифицированную статью, Вавилов отчитывает еще более резко: "Чувствуется, что вы не видели литературы, которая есть в Ленинграде. Это по меньшей мере неудобно, ибо она есть, и я, по крайней мере, ее видел и знаю. Это раз навсегда надо исправить и вообще библиотеки Ленинграда надо знать" 8. Последнее слово ученый подчеркнул трижды. Для него исследователь, который не знает, что есть в библиотеках, подобен малограмотному.

Рассказ о книгах и книголюбах привел нас к новой теме: какова она школа ученого, каковы принципы, в которых исследователь воспитывает своих спутников и продолжателей? Удивительная эта материя - научная школа!

Трудно представить себе искателя, который втайне не мечтал бы сплотить коллектив научных единомышленников, продлить себя в этом мире делами и энергией своих учеников. А между тем даже самым блестящим звездам науки не всегда это удавалось. Почему?

Вильгельм Оствальд говорит, что школу, коллектив учеников вокруг себя создают только романтики. Классики якобы склонны к лабораторному одиночеству.

Но мне кажется, что секрет успешного образования научных школ надо искать не в этой формуле. Догадываюсь (повторяю, это только догадка), что школа, коллектив научных единоверцев прежде всего отражает нравственное лицо учителя. В характере хорошего научного шефа я бы искал прежде всего такие трудноизмеримые величины, как совесть, честность, любовь. Да, да, любовь к людям, к ученикам. И деликатность. И трудолюбие... И... впрочем, вернемся к нашему герою. И попробуем довериться профессору Оствальду, который настойчиво утверждает, что молодой романтик, при всех равных обстоятельствах, будет все-таки лучшим учителем, нежели исследователь классического типа. Для Николая Вавилова, кстати сказать, вывод этот вполне подходит.

Вокруг него всегда было тесно: в Петровке в годы студенчества, потом на Селекционной станции у Рудзинского, затем в Саратове. Едва получил кафедру, как именно у него оказалось больше аспирантов (тогда они назывались по-другому), чем у старых профессоров. А через три года, в двадцать первом, Вавилов привез в Петроград уже совершенно определившуюся школу поборников закона гомологических рядов, единомышленников по части географического подхода к розыскам культурных растений. Сейчас уже едва ли возможно сосчитать число вавиловских научных "детей", "внуков" и "правнуков". Несомненно одно: школа Вавилова - едва ли не самая многочисленная в истории русского естествоиспытания. По крайней мере, несколько сот человек возросли в науке под непосредственным влиянием Николая Ивановича, его идей, его взглядов, его личности. И личности...

"Я часто задумываюсь над тем, что такое было в нем, в этом искреннем, даже подчас наивном человеке, что заставляло делать все по его воле. Только очень мелкие и злобные лица пытались, и то исподтишка, выступать против... Но девяносто пять процентов окружающих его сотрудников беспрекословно и с радостью выполняли все его указания" 9. Чувство удивления, которое звучит в словах старинного друга Вавилова Лидии Петровны Бреславец, повторяется и в письме другого близкого к Николаю Ивановичу человека - саратовского профессора земледелия Николая Максимовича Тулайкова. "Управлять людьми Вам удается как-то очень легко, несмотря на то, что количество их исчисляется всегда многими сотнями. Умение подойти к человеку и умение извлечь из него все, что он вообще может дать, - талант, данный Вам в изобилии. Умея это сделать, Вы еще лучше умеете внушить своим сотрудникам желание сделать также все, на что они способны" 10.

Впрочем, ни профессор Л. П. Бреславец, ни профессор H. M. Тулайков в ВИРе не работали и наблюдали Вавилова-учителя как бы со стороны. А что вспоминают о вавилонском "управлении" коренные вировцы?

Жизненный уклад ученого годами оставался неизменным. Если его не вызывали по делам в Москву, то, как правило, в десять-одиннадцать утра Николай Иванович Вавилов появляется в вестибюле института со своим до отказа набитым портфелем. Здороваясь, никогда не перепутает и не забудет имени-отчества сотрудника, с удовольствием перебросится дружелюбной шуткой со старым приятелем - институтским привратником. Похоже, что он вовсе не торопится усесться за свой директорский стол. Охотно заходит в читальный зал просмотреть свежие поступления или забежит на несколько минут в какой-нибудь отдел ("Вы знаете, что в Чили вышла книга по хлопчатнику? Не слыхали? Так поспешите в библиотеку и прочтите сегодня же!"). Потом беседы с сотрудниками, аспирантами, приезжими гостями, во время которых из-за высоких белых дверей директорского кабинета плывет густой баритон и раздается без различия возраста и должности обращение "батенька". ("Видел, видел вашу работу, батенька. Явно удалась. Старайтесь". Или: "Подготовьте материальчик, батенька, что нового, какие мысли, а мы забежим и вас провентилируем".)

"Вентиляция" напоминает нечто среднее между экзаменом для профессоров и симпозиумом по всем аспектам изучаемого в отделе растения. Обстановка самая непринужденная, даже с шуточками, но тому, кто не знает литературу, не видит в работе перспектив, приходится туго от прямых беспощадных вопросов директора.

Собрания и заседания в ВИРе с легкой руки Николая Ивановича длятся не более пятнадцати-двадцати минут (исключение делается для ученых советов). Единственное сборище, которое продолжалось подолгу, - обед, или, точнее сказать, ужин, ибо начинался он не раньше семи вечера. Обедать к себе домой директор тащил не только сотрудников, приехавших с опытных станций ("Ну где же Вы, батенька, сыщете себе прокорм в такое время?"), но и ленинградцев-вировцев, с кем не успел договорить или решить какое-нибудь институтское дело. Тут за столом дебатировались все проблемы подряд: от новейших биологических теорий до хозяйственных промахов на отдаленной станции. Посетители засиживались до полуночи, зато все остальное время хозяин дома считал уже своим личным: с двенадцати ночи, усевшись в кабинете, начинает он просмотр новой литературы, работу над очередной монографией, сборником, статьей.

Летом программа несколько меняется, но не перестает быть столь же насыщенной. В шесть утра Вавилов уже шагает по росным полям опытной станции в Детском Селе под Ленинградом и громко выражает свое удивление, если в этот, мягко говоря, ранний час не застает на делянках руководителя эксперимента, А если события переносятся на опытную станцию ВИРа куда-нибудь на юг - Отрада Кубанская, Майкоп, Дербент, - то директор института не стесняется поднимать научных сотрудников и пораньше. "Жизнь коротка, друзья, завтра в четыре утра прошу пожаловать..."

В годы вавиловского директорства такой напряженный ритм жизни никого не удивлял.

"Сижу я как-то в конце августа 1928 года в институте, - рассказывает генетик А. И. Купцов. - Смеркалось. Зажег лампу. Вдруг входит Николай Иванович: "Милый мой, мне для "Земледельческого Афганистана" нужно снять веточку масличных крестоцветных. Доставьте-ка их из Детского Села". "Хорошо, говорю, завтра они у вас будут". - "Да не завтра, а сейчас надо!" - "Но ведь скоро девять часов, в Детском Селе я буду в десять-одиннадцать, вернусь около полуночи, даже за полночь, кто же будет фотографировать в это время?" - "А я уже договорился с Александром Сидоровичем (фотографом), он обещал к утру все сделать". - "Ну, тогда хорошо". Еду в Детское. Разыскиваю и бужу нужных сотрудников, зажигаем фонари, едем на коллекцию. Веточки выбраны, срезаны, доставлены фотографу. Часам к десяти утра Вавилов рассматривает готовые снимки и доволен, они сразу же идут в цинкографию. Вот при таком темпе работы за месяц-два был создан капитальный труд "Земледельческий Афганистан"".

Сегодня трудно вообразить в стенах того же ВИРа ситуацию, описанную профессором Александром Ивановичем Купцовым. Но в 20-30-х годах в Ленинграде такая "трудовая" ночь казалась вполне естественной. "Работали мы не по часам, - вспоминает одна из старейших учениц и сотрудниц Николая Ивановича Е. А. Столетова. - Часто, проходя мимо здания ВИР, можно было видеть и в двенадцать и в час ночи освещенные окна: в это время Николай Иванович и сотрудники работали по своему доброму желанию. Мы не любили выходных дней. В выходные мы старались проникнуть в здание института с черного хода. Бывший комендант здания Яковлев ворчал на нас: "Хоть бы в выходные дни посидели дома да отдохнули..." Я вспоминаю, как, бывало, поздно вечером Николай Иванович прибежит к нам в отдел и кричит: "Ну, переплетчики, что нового у вас? Рассказывайте!" А то вбежит с корзиной пирожных, уговаривает: "Берите больше, самые свежие, только из кондитерской" 12.