Мосты - Ион Чобану

— Мне и дома неплохо, беш-майор.

Гости суетились во дворе Негарэ. Женщины сновали туда-сюда с глиняными горшками, оплетенными проволокой, с казанами капусты для голубцов, повязывали полотенцами ближайших родственников, прилаживали ленты и цветочки к уздечкам коней. Дружки получали от них белые платки, разноцветные ленты, мяту.

— Давай быстрей, Василикэ, стряхни волосы, умойся, переоденься. Народ уже собирается.

— Я мигом, тетушка Ирина.

— Знаешь, Василикэ, ранняя женитьба — что завтрак на заре. Еда не идет в глотку, беш-майор… Сыт не будешь. Но раз уж ты встрял в этот хоровод — пляши до конца… Ну, держи инструменты. Начнешь хозяйствовать пригодятся. А все же лучше бы отслужить в армии, потом бы женился… коровья образина!

— Дед Тоадер, окажите честь, войдите в дом, закусите. Доброе слово и стакан вина… Мы же соседи.

— Никакие мы не соседи, — вдруг взъерепенился старик. И накинулся на Ирину Негарэ: — Ты зачем свела с ума Петраке? Охмурила, привязала к своей юбке! Говори!

Отец не знал, как замять ссору. Во дворе собралась толпа — не протолкнешься. Негарэ зачем-то — зачем, он только один знал — пригласил на свадьбу все село, и теперь оно смотрело, как скандалят дед и посаженая мать. Хорошо, что поблизости оказался Горя Фырнаке. Он тоже пришел на свадьбу и обратился к гостям с речью, взобравшись на колодезный сруб возле завалинки.

— Братья и друзья! Господа! Это невозможно! — жестикулируя, начал долговязый Горя. — Требуются радикальные перемены. Я как инструктор допризывников получил указание приготовить к параду… трех девушек… И доставить их в национальной форме… то есть в национальных костюмах, на парад в Бухарест. Но вся работа пошла насмарку. Комиссия отвергла ваших дочек. По причине того, что они неизящные, то есть толстые. Поэтому для парада они не имеют ценности. Им подавай стройненьких, будто сквозь кольцо протянутых! А откуда их взять, почему у крестьянок фигуры плохие — это их не интересует. «Исторические»[5] партии, власти держат пахаря на мамалыге с рассолом, на борще с крапивой! Откуда тут взяться девушкам с нежной грудью, холеным, как кони, вскормленные на овсе. Да, нужны радикальные перемены.

Ума не приложу, как пробился дед сквозь этот муравейник. Одно знаю, завидев, как митингует Горя, дед перестал объясняться с Ириной, подпрыгнул на одной ноге и засеменил в сторону колодца.

— Ты что, девушек хочешь кормить овсом? Сначала ты им запретил ездить на велосипеде, теперь хочешь сунуть их мордой в мешок! Ты забрал у меня ружье! А ну слазь, не погань колодец! Чужак… Лизоблюд паршивый!..

Нет, наверно, худшего оскорбления, чем обозвать чужаком местного человека. Да еще лизоблюдом!

Горя часто замигал глазами, потерял равновесие, замахал руками, словно пытался зацепиться за воздух. Но дедушка напал так неожиданно, что Горе не оставалось ничего иного, как прыгнуть в галдящую толпу. Дедушка, невзрачный, ссохшийся от старости, искал его глазами, но видел только макушку, да еще долетали обрывки непонятных слов:

— Балласт эпохи… Тормоз прогресса…

Митря вывел на веранду музыкантов, не успевших вытряхнуть крошки из бород.

— Быстрей сыграйте что-нибудь, свадьба расклеивается! — небрежно усмехнулся он.

Митря был рад скандалу. Отец отложил его, Митрину, свадьбу до следующей осени: чем тратить деньги на пир, лучше купить землю. Но вот прошло немного времени, и для Василе нашлись деньги! Митря был обижен не на шутку. Я-то знал это: он мне излил душу и пытался сделать меня своим сторонником. Предлагал устроить такую шутку. Когда батюшка начнет благословлять: «Венчается раб божий Василе с рабой божьей Аникой…» ударить в колокола, как на панихиде. Я ему посоветовал не брать греха на душу. Ведь не вынесет Георге Негарэ такого позора! Митря как будто согласился. Негарэ драл его нещадно. Но дурную кожу сколько ни дуби толку не будет!

Теперь, когда музыка смолкла, слышен был только голос деда. Старик напомнил Горе обо всем: как тот выбил окна у корчмаря Лейбы, как издевается над собственным отцом, вырастившим его.

— Да уж, из собачьего хвоста не сплести шелкового сита!

В конце концов дедушка рассердился и на отца Гори.

— По его милости я теперь не могу взять кусочек хлеба в его доме.

Гости покатывались с хохота. Не смеяться было невозможно.

— Да будет земля пухом жене бади Вани… Как замесит опару, чтобы испечь хлеб, так потом неделю ходит по селу и хвастает: «Гляньте, какие у меня белые руки! И мыть их не надо!..» Тьфу!.. Меня хоть режьте — кусочка в рот не положу. Стакан вина и доброе слово — это еще можно, беш-майор! Что ж, пусть старого волка съедят овечки!

3

Да, Василе расставался с холостой жизнью.

Женился он на Аникуце, которую я видел как-то на пасху у Георге Негарэ. Так и случилось — как говорится, не сам ковал, какую бог дал.

Когда у родичей из Чулука было много овец, в доме Негарэ только слышно было — кум Арвинте, кума Зоица, Аникуца. Но с тех пор как судебные тяжбы поглотили стада и начались у кума Арвинте неприятности, имя его стали упоминать все реже. Теперь это родство могло только напортить, кума вспоминали втихомолку, с опаской. Его, говорят, поймали — изготовлял фальшивые монеты. А ведь лучший был гончар во всем Чулуке! Целые дни торчал он у гончарного круга, лепил, делал горшки, вазы, миски, кувшины.

Теперь, как сказал дед, от самого Арвинте останутся одни черепки. Упекли его в соляные копи на каторгу на двенадцать лет.

Бадю Василе, насколько я знаю, привлекало не имущество: то, что уцелело после суда, имуществом не назовешь. Верно сказано: озеро, возникшее от дождя, быстро испаряется.

Сама Аникуца как будто не так уж привлекала его, хотя ножки у нее с подходом, руки с подносом, сердце с покором. А главное, завидовали ей все пьющие в Кукоаре: самые закоренелые пьяницы валились с ног — Аникуца же, выпив не меньше всех их, оставалась бодренькой — как ни в чем не бывало. Ничто не могло замутить ее маленькую точеную головку — ни вино, ни выморозок — винное сердце, ни водка. Говорили мужики: как же ей захмелеть, если голова у нее с орех? Там, поди, и мозги не помещаются!

А бадю Василе, если вы хотите знать, покорила глиняная амфора.

Наведываясь довольно часто к невесте, Василе приметил громадную амфору — ведер на десять, стал отчаянно ее нахваливать, гладить. Действительно, это была отличная амфора, сработанная отцом невесты еще в молодости. Уж если он умел отливать монеты с головой короля, которые можно было отличить от настоящих только по звону, то уж амфору, конечно, изготовил прекрасную. Делал для себя — ни труда не жалел, ни материала.

— Сумеешь ты ее унести, Василикэ? — усмехнулась будущая теща.

— Отчего же нет!

В тот вечер ему подарили амфору. Да еще на четверть налили белого вина. Что оставалось делать? Из-за этой амфоры Василе едва не позабыл жениховские обязанности — больше ее ласкал и холил, чем невесту!

Теперь амфора стояла где-то на овчарне, наполненная до краев засоленной на зиму брынзой. А бадя Василе, наверно, удивлялся: «Что же будет? Женюсь? Не женюсь?» Привык он, чтобы опекун командовал им на каждом шагу: когда идти есть, когда на работу. Сегодня на вопрос Негарэ: «Что хочешь, Василикэ, хлеба или калача?» — он не ответил, как всегда, шутливо: «Можно калач… Он тоже лицо господне» — не до этого было. Дергали его со всех сторон, особенно Негарэ, все напоминал: смотри, чтоб в карманах была мелочь — молодых будут кропить водой, поздравлять, надо дать бакшиш.

Тетушка Ирина снимала с его пиджака пушинки и нашептывала на ухо:

— Когда сядешь в подводу, не забудь перекреститься на все четыре стороны.

Что ж, так принято на свадьбах: родственники должны поучать и советовать, жених — внимать и слушаться:

— Караул! Помогите!

— Горе мне!

Никто ничего не понимал. С криком бежали бабы, мужики вопили: «Забегай вперед! Держи!»

Гости кинулись со двора, хотели посмотреть хоть одним глазом, что стряслось. А визг и крик — будто волки напали.

— Чистый лизион! — смеялся мужик с усами, похожими на пшеничные колосья.

— Вот так происшествие!

— Что случилось, дед Петраке?

— Все уже кончилось. Было да сплыло…

Мы с Митрей надевали уздечки лошадям, подоспели с опозданием.

— Раз вы не хотите рассказать… — начал Митря.

— Все из-за шефа поста. Пошел в овчарню по нужде. Знаете, какой он обжора. И не заметил, что там же, на соломе, дрыхнет громадный хряк… На все село один такой. Испугалась чертова тварь и ну из-под него… Рылом уткнулась в галифе, тут оказался шеф верхом на хряке! Катается по двору с голой задницей!.. Вот и все происшествие.

Катание шефа поста на свинье, а также обилие доброго вина развеселили гостей. Хохотали даже нелюдимы, беззубые старики, прикрывавшие рот платком.