Иван-Царевич и С. Волк - Светлана Багдерина

И тут же крикнул:

— Марьяна, господам в нумера водички в кувшинах поставь, а то поди, небось, ночью им попить захочется с твоих перецев-то! Да кружки не забудь, растяпа!

— Почему она у вас все время молчит? — спросил Иван.

— Да немая она от рождения, вот, из милости только взял, душа у меня добрая, от того и страдаю, от доброты своей да доверчивости.

— Взял, да не прогадал, — полупьяно ухмыльнулся Волк. — С такой стряпухой от постояльцев, поди, отбоя нет?

И только тут он заметил, что те немногие крестьяне, что сидели в общем зале с вечера, потягивая наливку, куда-то уже запропали, а за окошками — чернота непроглядная, и только слышно, как где-то во дворе работники задают корм скоту да носят воду.

— Слушай, Сергий, кажется мы немного припозднились, — ткнул Иван его локтем в бок. — Хозяева уже спать хотят, да и нам пора, мне кажется…

— Все, все… Уходим. По коням, Иванушка! Айда за мной, на боковую!

Снилась отроку Сергию пустыня Самум. Палящая жара — снаружи и изнутри. Воды! Воды! Хоть каплю воды! От невыносимого зноя плавился песок и тек по каменному дну золотистыми ручьями. Попробовал Серый отхлебнуть из того ручья — и слезы брызнули из глаз — обжигающий вкус перца опалил ему рот и глотку, и в желудке разгорелся перцовый пожар, мгновенно охвативший все тело…

С душераздирающим стоном Волк сел в кровати.

— Хозяин… Каналья… Чтоб тебя на том свете так потчевали…

И тут он вспомнил про кувшин, который должен находиться где-то тут, в комнате — он ясно помнил, как вчера вечером пан Козьма приказал немой служанке… да, Марьяне… принести и поставить им в комнаты по кувшину с водой. И по кружке. Впрочем, если он доберется до кувшина, то кружка ему не понадобится. В этом он был абсолютно уверен.

Чиркнув спичкой, Серый сразу обнаружил свечку, кувшин и кружку. Все было заботливо расставлено на прикроватной тумбочке — только руку протяни. Подпалив фитилек, Серый с блаженно улыбкой предвкушения ухватил кувшин двумя руками, и вдруг ему почудилось… или нет… что из-за стены, из Ивановой комнаты, доносятся какие-то непонятные звуки. То ли топает кто-то, то ли что-то падает… Кто-то вскрикнул…

Отшвырнув кувшин в угол, одним прыжком очутился он на ногах и, подхватив на ходу свой меч, как был, в одной рубахе, кинулся в коридор. Толкнул дверь номера Ивана — заперто. Изнутри. Как он ему и наказывал.

— Иван! — громким шепотом позвал Волк.

Никто не отозвался. До слуха Серого донеслась какая-то возня, сдавленный хрип, что-то с грохотом упало.

Не раздумывая больше ни секунды, Серый разбежался, и изо всех сил налетел на дверь плечом. И присел.

«Сломал!!! О-у-у-у!!! Больно-то как! Ой-е-е-е!!!»

Дверь даже не дрогнула.

Тогда, перехватив меч в здоровую руку, парнишка сделал то, что надо было делать сразу, подскажи ему это основательно залитые сливянкой мозги.

В считанные секунды дверь и запиравшая ее изнутри щеколда были изрублены в щепы. С мечом наготове, ворвался Серый в комнатку, сделал несколько выпадов, упал, перекатился в угол, вскочил на ноги, выставив меч вперед, и огляделся.

Никого.

Комната была пуста. На полу валялась опрокинутая тумбочка.

При слабо мерцающем огоньке свечи он еще раз внимательно оглядел все вокруг. Ни одной живой души. И ни следа Ивана.

Откуда-то снизу доносился шум и топот — наверно, потревоженный хозяин или работники собирались прибыть на место происшествия. Если тут что-то произошло. Что же здесь произошло? Где царевич?

— Иван! — еще раз позвал Серый, и чуть не взвизгнул.

В голую коленку ему ткнулось что-то холодное и влажное.

— М-ме!

В коридоре послышался топот нескольких пар ног. У комнаты Серого шаги приостановились, как будто люди заглядывали внутрь, потом дверной проем загородила чья-то массивная фигура, потом еще одна, и еще.

— Эй, где вы там? — рявкнул голос пана Козьмы.

— А добавить «господа хорошие»? — не удержался Серый.

И тут же пожалел об этом.

Что-то просвистело в сантиметре от его щеки. Отчаянно звякнуло разбитое стекло у него за спиной.

Арбалеты!

— Целься лучше! Давай следующий!

Вторая стрела вонзилась в подоконник. Если бы Волк еще стоял там, она пригвоздила бы его намертво. Но мгновением раньше, все еще сжимая в левой руке меч, он в сальто вылетел из окна, выбивая спиной остатки стекла, и пропал во тьме.

С первыми лучами солнца начиналось утро в Леопольдовке. Орали петухи. Хлопали ворота, выпуская скотину на пастбище. Хлопал кнут пастуха. Хлопала глазами тетка Серапея, недоверчиво разглядывая сушившееся на веревке во дворе белье. Или, вернее, то, что от него осталось.

Резкий, ушераздирающий звук, какой обычно издает циркулярная пила при распилке дерева кебрачо, заставил петухов умолкнуть, ворота — распахнуться настежь, а пастуха — подпрыгнуть и выронить кнут.

— Украли-и-и-и-и-и-иииии!!!!!…..

Немая девка Марьяна, стряпуха и прислужница с постоялого двора «Козьма Скоробогатый», с покупками вышла из деревни. Когда она проходила мимо ореховых кустов, росших как раз на полпути между деревней и двором, кто-то сильный и ловкий заломил ей руку за спину, приставил к горлу что-то острое и затащил в зеленые насаждения. Она обреченно вздохнула и приготовилась к самому лучшему.

— Не оборачивайся, — дохнули ей в ухо перегаром. — Ты родом не из этой деревни? Если «да» — кивни, «нет» — мотни головой.

Марьяна осталась неподвижной.

— Ну, гово… В смысле, кивай! Из этой или… А, понял. Попробуем по другому. Ты родом из другой деревни?

Кивок.

— Родственники там остались?

Качание.

— Ладно, все равно. Слушай меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас ты, никуда не заходя, отправишься в свою родную деревню, где бы она не находилась, или в любую другую, или к черту на кулички, и вернешься сюда, если захочешь, не раньше, чем через неделю. О нашей встрече никому не… А, ну, это и так ясно. Ты меня поняла?

Кивок.

— Ты это сделаешь?

Качание.

В голосе зазвучала сталь.

— Или через минуту ты уходишь из этих мест на все четыре стороны, или через две минуты я отрежу тебе голову. У меня сегодня очень плохое настроение, ей Богу.

Из-под лезвия выступили капельки крови.

— Ты мне веришь?

Энергичный кивок.

— Ты сделаешь, как я тебе сказал?

Два энергичных кивка.

— Гут.

Пан Козьма оторвался от пересчитывания денег и уставился на робко топтавшуюся в дверях девочку лет четырнадцати-пятнадцати в застиранном сарафане и рубашке, размеров на пять больше, чем их хозяйка. Темно-русые волосы были заплетены в нелепую косичку с мышиный хвостик, перетянутую кожаным ремешком.

— Ну, чего тебе?

В ответ на него глянули широко распахнутые доверчивые серые глаза.

— Вы — пан Козьма?

— Да, я. Что ты хотела?

— Я — четвероюродная сестра вашей прислужницы Марьяны. Я только этим утром пришла в Леопольдовку, чтобы разыскать ее и сообщить одну очень важную новость из дома — ее единственная прабабушка при смерти, и хотела бы повидать свою правнучку перед тем, как навеки закроются ее слепые очи. Я встретила Марьяну, когда она выходила из лавки, и она сразу же, не теряя ни минуты, помчалась в родную деревню.

— Да?

— Да, и очень быстро, она не хотела бы опоздать, чтобы потом навеки корить себя, что была недостаточно тороплива.

— Ну, и?…

— Перед тем, как умчаться прочь, она попросила меня передать вам вот это, — и девочка протянула корзину с товаром толстому трактирщику.

— Попросила?

— Ну, не то, чтобы попросила, а сунула корзину мне в руки и толкнула в направлении вашего хозяйства, — пояснила девочка.

— Я и не знал, что у нее есть родня, — проговорил пан Козьма, перебирая и пристально рассматривая покупки.

— Вот, есть…

— А сдача где?

— Какая сдача? — огромные глаза излучали искренность и непонимание.

Трактирщик внезапно выбросил вперед руку и схватил девочку за запястье.

— Такая сдача. Тридцать копеек. Она ее тебе не передала разве?

— Н-нет…

— Или передала? — изогнувшись всей тушей, пан Козьма впился взглядом в испуганное лицо девчушки.

— Нет, она мне ничего не передавала, честное слово!

— А откуда я знаю, может, ты врешь. Г-гы! Честное слово! — почему-то толстяка это рассмешило.

— Нет, дяденька, я правду говорю. Она отдала мне корзину, сказала… ну, объяснила, что вернется не раньше, чем через две недели, и убежала…

— Вернется, значит, говоришь… А, может, не вернется. А тридцать копеек моих пропадут. И готовить-стирать-убирать кто мне тут будет? Где я еще возьму такую д… такого делового работника, а?

— Не знаю, дяденька…

— Не знаю… — ворчливо передразнил ее трактирщик. — А я вот знаю. Раз ты ей родственница, раз по твоей милости я ее лишился на две недели, и тридцати копеек тоже, вот и будешь ты за нее это время отрабатывать. И тридцать копеек.