Великая русская революция, 1905-1922 - Дмитрий Лысков

Дореволюционная карточная система отразила эволюцию всей общественной и государственной политики в области продовольственного снабжения — от достаточно мягких и половинчатых мер первого периода войны, к жесткому регулированию по мере нарастания кризиса в экономике. Действия правительства развивались от попытки регулировать цены, через запреты вывоза продуктов за пределы определенных областей, к угрозам реквизиций и, наконец, к принудительной продразверстке.

Так, циркуляром Министерства внутренних дел от 31 июля 1914 года губернаторам предлагалось «озаботиться изданием в установленном порядке обязательных постановлений, регулирующих цены на предметы первой необходимости, и использовать всю полноту принадлежащей им власти для борьбы со спекуляцией, нередко развивающейся на почве общественных бедствий»[80].

Цены, установленные таким образом для розницы и опта, получили наименование местных такс. Одновременно в обиход вошли понятия обхода такс (спекуляции) и мер по борьбе с ними. Таковых существовало две: полицейский контроль и общественный[81].

Местная таксировка цен, однако, как отмечал Кондратьев, «брала лишь последние звенья в цепи процесса образования цен. И так как она совершенно не затрагивала первых и основных звеньев этой цепи (цен производителя и перекупщика — Д.Л.), она ни в коем случае не могла приостановить и даже задержать общий рост цен».

В этих условиях в марте 1915 года в России были введены твердые цены на хлеб при его закупке для армии. Однако правительство рассматривало подобный шаг как меру крайней необходимости. Большой урожай 1915 года вселял определенный оптимизм, в результате чего летом 1915 года твердые цены были отменены[82].

Оптимистические надежды, однако, были мало обоснованы. Рост цен продолжался, городские, земские и кооперативные круги тем же летом выступили с требованием об установлении имперских твердых цен (для закупки) и такс (для торговли) по всей стране[83]. Дальнейшее развитие ситуации привело к новому введению твердых цен на все зерновые в период с начала октября 1915 года до начала февраля 1916-го.

Другой мерой по преодолению кризиса являлся запрет вывоза продовольствия за пределы той или иной местности. Характерно, что запреты устанавливались не только для районов избытков, но и для районов недостатков. В первом случае делалось это с целью облегчения заготовки продовольствия для армии, во втором — в надежде на самообеспечение жителей данной территории. Использовались запреты и в качестве меры по борьбе с ростом цен[84].

В довоенное время и в первые месяцы войны запреты вывоза продовольствия, фуража и других продуктов могли быть установлены только в местностях, объявленных на военном положении. Вводить запреты могли только командующие армиями. 29 августа 1914 года указом Николая II это право было расширено также и для местностей, находящихся на чрезвычайной охране. Право вводить запреты получили командующие военных округов. С 17 февраля 1915 года запреты вывоза стало возможным вводить на любой территории по согласованию военных и гражданских властей.

«По стране прокатилась волна запретов вывоза продовольственных и кормовых продуктов, — пишет Кондратьев. — Трудно указать местность, где бы в той или иной форме не практиковались запреты»[85].

17 августа 1915 года, с образованием Особого совещания по продовольствию, право вводить запреты вывоза получил председатель Совещания. Военная власть отныне могла вводить запрет только по согласованию с ОСО. В этом вопросе было установлено единоначалие.

Аналогичную эволюцию претерпело право на реквизиции — прямое отчуждение продуктов с выплатой владельцу лишь части твердой цены за него. Применение реквизиций предусматривалось для военных властей в прифронтовых областях, а затем и для гражданских властей по всей стране при невозможности осуществить заготовку обычными средствами.

Не существует сведений о широком применении реквизиций до Февральской революции, создавшей первые вооруженные продотряды. По данным Кондратьва лишь 0,1 процент заготовок на театре военных действий пришелся на этот метод в первый период войны[86]. Есть данные о 50–60 случаях применения реквизиций за октябрь 1915 — февраль 1916 гг.[87]. В целом же реквизиции оставались методом психологического давления, постоянной угрозой для торговцев и хозяев, отказывавшихся продавать хлеб по твердым ценам.

Но по мере разрастания кризиса, снижения посевных площадей, крушения транспортного сообщения и рынка продуктов, разрыв между вольными и твердыми ценами все увеличивался. Государственная программа заготовки оказалась под угрозой. Выход был найден в продовольственной разверстке — системе принудительного изъятия хлеба у крестьян по твердым ценам в объемах, необходимых государству.

Суть предложенной министром земледелия А. А. Риттихом 29 ноября 1916 года системы состояла в том, что государственное задание по заготовке продовольствия спускалось («разверстывалось») по линии Особого совещания на губернский уровень, далее — на местный и т. д. вплоть до конкретных хозяйств. В обратном направлении по той же цепочке, по истечении назначенного времени (6 месяцев), должно было поступить зерно в обозначенных количествах.

Были предусмотрены как бонусы, так и штрафы. Районы, до начала разверстки выполнившие государственный план по заготовкам, от разверстки освобождались. Перед теми же, кто уклонялся от разверстки или не мог поставить нужного количества зерна, всерьез вставала угроза реквизиций[88].

Те немногие исследователи, кто берется сегодня судить о риттиховской разверстке, подчеркивают ее лояльный к крестьянину характер: за хлеб платили, т. е., фактически, покупали его, в отличие от времен Октября. Разверстка была если не в теории, так по факту добровольной — после ее неудачи реквизиции не были применены, и Риттих в стенах Думы обещал, что и не будут.

А. И. Солженицын в «Красном колесе» говорил о риттиховской разверстке как об идее «активного призыва населения к добровольным поставкам», подчеркивая ее эффективность: «с августа по декабрь, смогли купить только 90 миллионов пудов, а за декабрь — январь Риттих умудрился купить 160 миллионов»[89]. В действительности же активная пропагандистская кампания, которая сопровождала разверстку, призывая проявить патриотизм и уверяя, что хлеб пойдет на нужды обороны, носила исключительно вспомогательную функцию. Она была направлена на облегчение процесса разверстки, но не более того.

Во-первых, крестьянина никто не спрашивал, хочет ли он, и готов ли продать хлеб, разверстанный из центра на его хозяйство. Он просто был обязан его отдать. Во-вторых, компенсацию за изъятый хлеб ему выплачивали исходя из твердых цен, которые утрачивали всяческое значение из-за инфляции. Напрасно А. И. Солженицын подчеркивает, что Риттих купил эти 160 миллионов пудов хлеба — с торговлей это не имело ничего общего.

Надо сказать, что и Временное правительство, как и большевики позже, точно так же платили крестьянам за изъятое продовольствие. Разница с риттиховскими временами заключалась исключительно в масштабах катастрофы в экономике — от трехкратного роста вольных цен к тысячекратному.

Кроме того, существует представление, что риттиховская разверстка была направлена в первую очередь на торговые запасы зерна. Это не так — торговые сети от разверстки были как раз освобождены[90], а сама разверстка осуществлялась по сети, созданной ранее Министерством земледелия и Особым совещанием под лозунгом «лицом к производителю». То есть по сети, направленной в обход посредников, непосредственно к крестьянским хозяйствам.

Неудачи риттиховской разверстки совершенно очевидно были связаны с несовершенством аппарата заготовок, существовавшего на тот момент. Внесла свой вклад и политическая обстановка в стране. Собрать удалось куда меньше запланированных 772 100 тыс. пудов хлеба[91]. Попытка заставить крестьянина отдать хлеб для армии и города при помощи административного приказа и пропагандистской кампании вызвала глухое сопротивление деревни. Нет никаких сомнений, что будь аппарат совершеннее, а политическая ситуация спокойнее, не случись революции, Риттих довел бы идею разверстки до конца.

В нашем же случае, уже после Февраля, оставалось лишь переходить к реквизициям. Что и было осуществлено с первых же дней революции[92], а к лету 1917 года дошло уже и до отправки вооруженных отрядов в деревню[93]. Но сама риттиховская разверстка, прерванная революцией, осталась, конечно, вне критики.