Стратегии счастливых пар - Валентин Бадрак

Представляется важным, что с первых лет жизни Швейцера животные были такими же равноправными обитателями его мира, как и люди. Ощущение страданий животного с раннего детства было в нем особенно обострено. Взрослым он со щемящей тоской вспоминал одну и ту же жуткую картину: крестьянина, который гонит на живодерню хромую, спотыкающуюся лошадь, безусловно знающую о приближающемся насильственном конце. Эти ощущения с годами переплелись в нем с осознанием демонических устремлений человечества, ощущением приближающегося духовного Армагеддона, выражающегося в отказе от личностной этики, позитивного мышления и вообще стремления к совершенствованию личности. Это сформировало одну из мотиваций решения организовать для себя иную форму деятельности, выскользнув из лап хаоса и абсурдно меняющегося, слепнущего мира, движущегося навстречу духовному вырождению.

Борис Носик, автор обширного биографического исследования жизни Альберта Швейцера, обращает внимание на важный штрих – иерархию идеалов в представлении будущего мыслителя: «Отец, Иисус, Бах, Гете». Тот факт, что отец оставался в представлении Швейцера первым авторитетом, во многом объясняет прикладной характер его деятельности и утилитарность творческих изысканий. Отец был, прежде всего, живым человеком, стоящим в ряду признанных символов; отец дал ранним исканиям сына строгую привязку к жизни – ценность представляло лишь то, что можно реально применить. Это была та пуповина, которая всю жизнь удерживала его в зоне действий человека, не позволяя нырять в глубь утопических иллюзий. Но именно отец открыл Альберту истины трех самых важных для него плоскостей бытия: Бога, лишенного чудес, но наделенного человеческими принципами; музыки (например, небесное звучание органа) и неоспоримых истин литературы. Духовная непорочность и естественная чистота того простого мира, в котором рос Альберт Швейцер, породила его высокую восприимчивость, которая оказалась наиболее важным фактором формирования его особого миропонимания. С одной стороны, он «вместе со своими тремя сестрами и братом счастливо провел юношеские годы», с другой – с детства начал представлять панорамные визуальные картины всего того, что чувствовал. Он не был отменным учеником в школе и априори, в силу совершенной зачарованное™ свободой, не мог мыслить рамочными категориями, подобно послушно зубрящему церковные догмы семинаристу, видящему в учителе первого пророка. Альберт Швейцер, в восемь лет прочитавший данный отцом Новый Завет и в столь юном возрасте нашедший множество несоответствий в книге, которую другие всю жизнь воспринимают как не подлежащую сомнению аксиому, очень рано усомнился в том, что во всем можно полагаться на учителя. И все-таки стоит оговориться, что в раннем возрасте по степени влияния на восприимчивую натуру мальчика на первом месте была музыка. Звуки рояля и органа, подаренные отцом, навсегда покорили его душу, очаровывая и окрыляя всякий раз, когда он мог впитывать и поглощать их всем своим существом; с детства музыка стала самой желанной пищей для души и оставалась универсальной микстурой от самой безумной усталости до конца дней. «С пяти лет отец стал давать мне уроки на стареньком рояле… В восемь, едва мои ноги стали доставать до педалей, я начал играть на органе», – вспоминал Швейцер. Это не могло не отразиться на восприятии всей картины мироздания, отношении к людям. Его этические принципы оказались следствием определенной гармонии расположения частиц в непринужденно сформированной системе. Как великолепный парк может быть создан при условии наличия мудрого дизайнера и свободно развитой природы, так и миропонимание Альберта формировалось под влиянием нескольких потоков сокровенной информации: безудержной свободы и религиозного милосердия, ослепляющей сознание музыки и бередящих душу книг.

От матери Альберт унаследовал не только поразительную скрытность, но и невероятную стойкость к трудностям. Среди переживаний детства биографы отмечали не столько то, что он «рос в скромном достатке», сколько его удивительную для раннего возраста реакцию на финансовые ограничения семьи. Вместо того чтобы поддаваться почти повальному для юношей и девушек влечению выглядеть симпатично и щеголевато, он напрочь искоренил в себе такие импульсы. Ему ненавистна была даже мысль, что из-за него родители будут испытывать дополнительные трудности и отказывать себе в необходимом. Альберт нарочно ходил в одежде, из которой давно вырос; перешитое отцовское пальто он отказывался надевать, чтобы не произвести на окружающих впечатление, что он из состоятельной семьи. Первоначально он убедил себя, что в бедности нет ничего порочащего; позже, когда создал для себя систему ценностей, вообще перестал придавать значение одежде и быту. Однажды узнав о мучительных попытках матери вести хозяйство за гроши, Альберт Швейцер отказался придавать значение материальному в своей жизни. Бесконечные заботы бедной матери о том, чтобы дети выглядели прилично, вызывали в нем обостренную неприязнь ко всему, что можно приобрести за деньги.

Еще одним кирпичиком, образующим сложную незаурядную личность, оказалась вынужденная ранняя самостоятельность. В возрасте десяти лет Альберт Швейцер, чтобы продолжать учебу, столкнулся с необходимостью оставить семью и жить у довольно строгих родственников. Не имея собственных детей, дядюшка и его ершистая супруга сосредоточились на племяннике, очевидно, намереваясь вышколить его, как балетного танцора. Наслаждению свободой пришел конец; бесшабашное времяпрепровождение сменилось напряжением воли под неукоснительным напором чисто немецкой требовательности. По всей видимости, на растущую в нем мотивацию к учебе повлияли сразу несколько взаимосвязанных факторов. Во-первых, упорство со стороны родителей, которые не имели средств оплачивать его учебу, но договорились с родственниками о своеобразной помощи; для ответственного и жалостливого мальчика была невыносимой мысль принести в семью позор. Во-вторых, неожиданно встреченный на жизненном пути учитель, который «научил правильно работать и придал уверенность в своих силах», на всю жизнь оставшись в памяти «образцом того, как следует выполнять свой долг». Наконец, книги. Если мать открыла ему благородных рыцарей Вальтера Скотта, то гимназистское время у родственников, несмотря на щемящую тоску по семейному теплу, подарило знакомство с литературными столпами. Альберт даже не постеснялся сотворить идола для себя – Гете. Он рос впечатлительным мальчиком с тонкой, ранимой и абсолютно не воинственной душой. Ощущения беспросветной бедности наряду с отсутствием жажды обогащения, а также яркий свет знаний и познанное в ранние годы чувство красоты гнали его туда, где он мог бы обрести себя, раскрыться, стать кем-то. Однозначно, это должно было быть место, стоящее на прочных сваях основательных знаний.