День триффидов. Куколки (сборник) - Джон Уиндем

Я не рассчитывал на это, но трудно было бы найти более удачный способ отвлечь ее мысли от событий дня. Наш обход сопровождался потоками восклицаний, выражавших восхищение, зависть, удовольствие и, надо признаться, злость. На пороге комнаты, переполненной атрибутами женского снаряжения, Джозелла остановилась.

– Я буду спать здесь, – объявила она.

– Господи! – воскликнул я. Затем я сказал: – Ну что ж, о вкусах не спорят.

– Не надо ехидничать. Ведь мне больше никогда, вероятно, не представится случай поблаженствовать. И, кроме того, разве вам неизвестно, что в каждой девушке есть капелька пошлейшей кинозвезды? Вот и пусть это проявится в последний раз.

– Пусть, – сказал я. – Но я все же надеюсь, что здесь где-нибудь найдется местечко поскромнее. Избави меня бог спать в постели под зеркалом на потолке.

– Над ванной тоже есть зеркало, – сообщила она, заглядывая в соседнее помещение.

– Это было бы уже верхом разложения, – заметил я. – Впрочем, вам не придется ею пользоваться. Нет горячей воды.

– Правда, а я и забыла. Вот жалость-то! – разочарованно воскликнула она.

Остальные помещения оказались не такими сенсационными. Когда обход был закончен, Джозелла отправилась добывать одежду. Я еще раз осмотрел квартиру, чтобы выяснить, какими ресурсами мы здесь располагаем и чего у нас нет, а затем тоже двинулся в поход.

Едва я шагнул наружу, как дальше по коридору открылась другая дверь. Я замер на месте. Вышел молодой человек, ведя за руку белокурую девушку. Когда она переступила через порог, он отпустил ее.

– Подожди здесь минутку, родная, – сказал он.

Он сделал несколько шагов по мягкому ковру, скрадывавшему звуки. Его протянутые руки нашли окно в конце коридора. Его пальцы нащупали и отодвинули шпингалет. За окном снаружи я заметил пожарную лестницу.

– Что ты делаешь, Джимми? – спросила девушка.

Он быстро вернулся к ней и снова взял ее за руку.

– Я просто проверил дорогу, – сказал он. – Пойдем, родная.

Она отпрянула:

– Джимми, мне не хочется уходить. У себя дома мы хоть знаем, где находимся. Как мы найдем еду? Как мы будем жить?

– Дома, родная, еду мы и вовсе не найдем… и потому не проживем долго. Пойдем, моя радость. Не бойся.

– Но я боюсь, Джимми… Я боюсь!

Она прижалась к нему, и он обнял ее.

– Все будет хорошо, родная. Пойдем.

– Погоди, Джимми, мы идем не туда…

– Ты перепутала, дружок. Мы идем правильно.

– Джимми, мне страшно… Пойдем назад!

– Слишком поздно, родная.

Перед окном он остановился. Одной рукой он тщательно ощупал подоконник. Затем он обнял ее и прижал к себе.

– Это было слишком прекрасно и не могло продолжаться долго, – тихо сказал он. – Я люблю тебя, родная моя. Я очень, очень люблю тебя.

Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее в губы.

Повернувшись, он поднял ее на руки и шагнул из окна.

«Ты должен отрастить толстую шкуру, – сказал я себе. – Должен. Иначе останется только пить до бесчувствия. Такие вещи должны происходить сейчас повсюду. Они происходят повсюду. Здесь ничем не поможешь. Положим, ты достал бы им еды, чтобы они продержались еще несколько дней. А дальше? Ты должен научиться смотреть на это и мириться с этим. Ничего другого не остается. Или утопить себя в алкоголе.

Если не драться за свою жизнь, несмотря ни на что, выжить будет невозможно… Уцелеют лишь те, кто сумеет подчинить чувства разуму…»

Поиски всего необходимого заняли больше времени, чем я ожидал. Мне удалось вернуться часа через два. Протискиваясь в дверь, я уронил несколько пакетов. Джозелла довольно нервно окликнула меня из своей сверхженственной спальни.

– Это только я, – успокоил я ее, пробираясь по коридору со своим грузом.

Свалив все на кухне, я отправился подобрать упавшие пакеты. Перед ее дверью я остановился.

– Не входите! – предупредила она.

– Да я и не собирался, – возразил я. – Мне только хотелось узнать, умеете ли вы готовить.

– Я умею варить яйца, – отозвался ее приглушенный голос.

– Этого я и опасался. Многому же нам предстоит научиться…

Я вернулся на кухню. Водрузив керосинку на бесполезную электрическую плиту, я принялся за дело.

Когда я закончил накрывать столик в гостиной, результат показался мне вполне удовлетворительным. Чтобы довершить убранство, я поставил наготове подсвечники со свечами. Джозелла все не появлялась, но несколько минут спустя из ванной донесся плеск бегущей воды. Я окликнул ее.

– Сейчас иду, – отозвалась она.

Я подошел к окну и стал смотреть на город. Совершенно сознательно я начал прощаться со всем, что было. Солнце стояло низко. Башни, шпили, фасады из портландского камня казались белыми и розовыми на фоне темнеющего неба. Там и тут горели пожары. Облака дыма поднимались черными грязными пятнами, кое-где у их основания мелькали языки пламени. Очень возможно, сказал я себе, что после завтрашнего дня мне не видеть больше ни одного из этих знакомых зданий. Может быть, наступит время, когда кто-нибудь вновь вернется сюда, но все здесь будет совсем по-другому. Над городом поработают пожары и непогода, он будет мертв и заброшен. Но сейчас, на расстоянии, он еще может маскироваться под живой город.

Отец как-то рассказывал мне, что перед самой войной с Гитлером он имел обыкновение бродить по Лондону с широко раскрытыми глазами, поражаясь красоте зданий, которую он раньше никогда не замечал… и прощаясь с ними. Сейчас мною владело такое же чувство. Но тут было нечто худшее. В той войне выжило все-таки больше людей, чем кто-нибудь смел надеяться. А теперь был враг, которого люди не могли одолеть. На этот раз человеку угрожали не варварские погромы и злоумышленные поджоги: впереди был просто долгий, медленный, неодолимый процесс разложения и разрушения.

Я стоял и смотрел, и сердце мое все еще отвергало то, что говорил мне разум. Даже тогда я все еще был под властью ощущения, будто все это слишком велико, слишком неестественно, чтобы происходить в действительности. И тем не менее я знал, что такое происходит в истории далеко не впервые. Трупы других великих городов похоронены в пустынях и стерты с лица земли азиатскими джунглями. Некоторые пали так давно, что от них не осталось даже названий. Но для тех, кто там обитал, разрушение представлялось не более вероятным и возможным, нежели представляется мне умирание исполинского современного города…

Должно быть, думал я, это было одним из наиболее упорных и удобных заблуждений человечества: считать, что «у нас это случиться не может», что никаким катаклизмам не подвержено лично мое крошечное время и местечко в мире. Но вот это случилось у нас. Если не произойдет никакого чуда, то я взирал сейчас на начало конца Лондона. Вероятно, были и другие, такие же, как я, взиравшие на начало конца Нью-Йорка, Парижа, Сан-Франциско, Буэнос-Айреса, Бомбея и прочих городов, которым отныне предопределено пойти путем тех прежних, что заросли джунглями.

Я все смотрел в окно, когда позади послышался шорох. Я оглянулся и увидел Джозеллу. На ней было длинное красивое платье из бледно-голубого жоржета и белый меховой палантин. На простой цепочке блестели голубовато-белые брильянты; камни, мерцавшие в серьгах, были поменьше, но такой же чистой воды. Ее волосы были так убраны, а лицо сияло такой свежестью, словно она только что вышла из салона красоты. Она шла через комнату, легко ступая ногами в серебряных туфельках и блестящих чулках-паутинках. Я молча таращил на нее глаза, и под моим взглядом исчезала легкая улыбка на ее губах.

– Вам не нравится? – спросила она по-детски обиженно.

– Это чудесно… Вы очаровательны, – отозвался я. – Мне… Ну, я просто не ожидал ничего подобного.

Требовалось что-то еще. Я ведь понимал, что ко мне этот наряд не имеет никакого отношения. Я добавил:

– Вы прощаетесь?

– Значит, вы поняли. Я так надеялась, что вы поймете.

– Думаю, что понял. Я рад, что вы так сделали. Это будет очень приятно вспоминать.

Я протянул ей руку и подвел к окну.

– Я тоже прощался… со всем этим.

Не знаю, о чем она думала, пока мы стояли там плечом к плечу: это ее тайна. Мои же мысли неслись беспорядочно, калейдоскопом картин жизни, которая кончалась навсегда, или это больше походило на перелистывание огромного фотоальбома с одним всепонимающим «а ты помнишь?».

Мы долго стояли у окна, погруженные в раздумье. Затем она вздохнула. Она оглядела себя, приглаживая пальцами тонкий шелк.

– Это глупо?.. Когда горит Рим… – проговорила она с горестной усмешкой.

– Нет… это славно, – сказал я. – Спасибо вам. Этот жест… и напоминание о том, что при всех гадостях в нашем мире так много красоты. Вы не могли бы сделать… и выглядеть… прекраснее.

Улыбка ее просветлела.

– Спасибо, Билл. – Она помолчала. – Ведь я еще не говорила вам «спасибо»? Нет, не говорила. Если бы вы не выручили меня…

– Если бы не вы, – прервал я ее, – я бы скорее всего валялся сейчас в каком-нибудь кабаке в пьяных слезах и соплях. Я благодарен вам не меньше. Сейчас не такое время, чтобы быть одному. – Затем, чтобы переменить разговор, я добавил: – Кстати, о пьянстве. Вот здесь у нас имеется отличное амонтильядо и кое-что приятное на закуску. Квартира нам попалась на диво удачная.