Полтава. Рассказ о гибели одной армии - Петер Энглунд

Судить о боевом духе войска всегда трудно, но в данном случае легко себе представить, как гнет постоянных неудач, большие потери и чувство растущей слабости, вместе со все большей утратой веры в будущее, подточили боевой дух и у солдат, и у офицеров. К этому следует добавить отчаянное положение с продовольствием, все возрастающую физическую усталость — следствие постоянных мелких стычек. Шведская армия прямо-таки дошла до точки. (Жаловались все, и командование со своей стороны сделало попытку поддержать пошатнувшийся боевой дух тоже с помощью слухов: среди солдат распространяли молву, что уже идут на подмогу большие подкрепления.) Усилилось дезертирство. Дело зашло так далеко, что командир Далекарлийского полка Сигрот, участвовавший в военном совете, сказал королю, мол, он не может больше ручаться за своих солдат.

Не менее мрачным было стратегическое положение шведской армии. Маленькое войско было загнано в мешок, замкнуто в пространстве не более пяти миль шириной между Днепром и его притоками Псёлом и Ворсклой. После того как большая часть русской армии форсировала Ворсклу и окопалась, началась неделя маневрирования и обманных движений. Шведское командование безуспешно пыталось вовлечь русских в открытый бой; любой ценой оно хотело избежать необходимости атаковать противника, укрывшегося за неприступными укреплениями. 22 июня вся шведская армия построилась в ожидании атаки русских, но никакой атаки не последовало. Шведское командование также подбрасывало русским ложные донесения, где говорилось, что шведам идут на подмогу новые силы, сами же они именно сейчас слабее, чем когда-либо, эти донесения через перебежчиков должны были попасть в руки царю и соблазнить противника покинуть свои шанцы, насыпи и рвы и затеять открытую баталию. Но уловки и намеки не возымели желаемого действия. Русские упорно отказывались начать бой на шведских условиях. Их встречная стратегия была коварной и хорошо продуманной: вместо открытого боя они все больше увеличивали давление на потрепанную армию. Они старались измотать шведов беспрерывными булавочными уколами и помешать их снабжению продовольствием. Это им удалось. Давление на шведов еще больше возросло, когда русская армия подошла ближе к Полтаве, снова под защиту сильных полевых укреплений.

Как же в действительности обстояло дело с подкреплениями, была ли возможность их получить? Шведское командование прилагало большие усилия, чтобы добыть новых, со свежими силами, солдат. Ожидалось, что на восток двинутся из Польши корпус Крассау и войско польского короля. Шведский министр в Польше Вакслагер получил приказ ускорить отправку этих частей в российскую землю. Риддеръельм, губернатор Висмара, получил приказ вступить в Польшу со своими четырьмя полками, присоединить к ним гарнизоны, которые стояли в Познани и Эльбинге, а затем двинуться на Волынь и там ждать дальнейших распоряжений. Если, кроме того, удастся вовлечь в войну Турцию и ее вассальное государство Крым, шведское войско значительно усилится. В конце марта было послано письмо крымскому хану, а также через Бендеры султану в Константинополь. До прихода этих подкреплений оставалось только ждать своего часа; командование питало большие надежды, статс-секретарь Хермелин, в частности, сказал: «Мы ныне стоим на самом том пути, по коему татары обычно ходят воевать Москву. Видно, и теперь они нам компанию составят».

Пять дней тому назад все эти надежды рассыпались в прах. 22 июня, в тот самый день, когда армия стояла, построенная для битвы, полковник Сандул Кольца вернулся из своего дипломатического визита в Бендеры. Вместе с ним возвратился также письмоводитель Отто Вильхельм Клинковстрём, который ехал от командующего шведской армией в Польше Крассау. Их сопровождали и эмиссары, возвращавшиеся от татарского хана. Вести, которые привезла с собой эта группа людей, горько разочаровали шведское командование.

Корпус Крассау и войска польского короля, как оказалось, стояли за рекой Сан под Ярославом в западной Польше[17] и не могли двинуться с места. Между ними и шведской армией встал у Львова корпус русского генерала Гольца (этот корпус к тому же взаимодействовал с польско-литовским войском гетмана Сенявского). Кроме того, дорогу от Львова до Полтавы (ту дорогу, по которой должен был идти Крассау) оседлал на переходе через Днепр большой русский город-крепость Киев. Расстояние между Ярославом и Полтавой было более тысячи верст. Другими словами, всякая надежда получить подкрепления от Крассау и короля Станислава была потеряна.

Нечего также было ожидать помощи от турок или татар. Конечно, новый татарский хан Девлет-Гирей так и кипел от жажды вмешаться в игру и активно готовился к войне, но для открытого выступления против русских ему было необходимо согласие Константинополя. Султан же под давлением военной угрозы русского флота и красноречия подкупленных советников предпочел встать на мирный путь. Поэтому турецкое правительство удержало воинственного хана и не дало ему разрешения ринуться в бой; турки хотели выждать и посмотреть, что будет. Полученные вести означали, что на помощь с этой стороны в ближайшее время нечего рассчитывать.

Приказ выступить на восток дошел до Риддеръельма с его силами в Висмаре только в середине марта. От Висмара до Полтавы было полторы тысячи верст. Так что и эти подкрепления исключались.

Понимание, что помощи ждать неоткуда, и определило решение шведского командования на совете. Дальше оттягивать было бессмысленно. В своих расчетах приходилось полагаться исключительно на себя. Сидеть и в бездействии ждать было невозможно из-за недостатка продовольствия. Плохое снабжение к тому же угрожало стать еще хуже. Казаки на Украине были приверженцами греко-католической церкви, что обязывало их, как минимум, к четырем периодам поста. Как раз сейчас был второй из таких постов, и это несколько облегчало снабжение армии: поскольку население и союзные казаки потребляли меньше пищи, шведам оставалось немного больше. Но завтра, в понедельник 28 июня, пост кончался. Хотя разница, в общем, была совсем невелика, это все же означало один маленький шажок к полному краху снабжения армии. Было просто невозможно оставаться в таком положении. Сам Реншёльд высказал суждение, что ждать своего часа под Полтавой можно разве что еще несколько дней. Положение было критическим. Надо было что-то делать.

О наступлении по всем правилам нечего было и думать. Поход на Москву был невозможен из-за недостатка боеприпасов. Ядер, пуль и пороха у артиллерии и у пехоты хватало на одно-единственное большое сражение, после которого все припасы, можно сказать, кончатся. (После сражения у армии останется примерно 40 000 зарядов для личного огнестрельного оружия — 804 кг пороха разделить на 20 грамм, потребных на один заряд, — а это означает, что каждый солдат получит по 3–4 заряда; разумеется, совершенно недостаточно, поскольку при нормальной раздаче на каждого солдата приходилось примерно сорок зарядов.)

Единственной реальной альтернативой было отступление: отход в Польшу. Однако же и это было трудно осуществить, учитывая, что русская армия, целая и невредимая, находилась так близко, что шведы не смогут переправиться через Днепр под Киевом, а будут вынуждены сделать это гораздо южнее; это, в свою очередь, приведет к тому, что путь войска проляжет через большие пустоши. Такой поход через пустынные земли со всей вероятностью приведет к голодному мору, некоторые утверждали, что это кончится резней. (Примерно через сто лет Наполеон попытается осуществить такое массовое отступление, по пятам преследуемый русскими, и попытка эта, как известно, закончится грандиозной катастрофой.) Единственным способом вызволить армию из ее невыносимого положения и осуществить удачное отступление в Польшу было нанести поражение войску русского царя. Такое поражение даст шведским войскам фору и помешает русским активно преследовать их.

Возможно — хотя это всего лишь гипотеза, — что, когда король взвешивал различные альтернативы, на него оказал влияние фактор, очень далекий от разума и логики. Монарх, которому было всего 27 лет, явно ощущал неслыханную тяжесть безнадежного положения; возможно, он уже слышал взмахи крыльев приближающейся катастрофы и хотел уйти от этой огромной ответственности. Но он был человеком долга в крайнем его проявлении, и для него существовал лишь один способ бегства — смерть. Немало свидетельских голосов в войске также утверждают, что в сражении король сознательно искал смерти. Он появлялся в самых опасных местах и без удержу подставлялся русским пулям. Офицеры и солдаты шептались о том, что король хочет быть убитым. Некоторые факты указывают на то, что король в самые мрачные минуты распространял свое влечение к смерти на все войско. Когда, как упоминалось выше, один из участников совета доложил, что не ручается больше за своих солдат, непроизвольная реакция короля была очень странной. А именно, у Карла вырвались слова, что в таком случае он желает, мол, «пусть ни он сам, ни кто-либо другой из армии не вернется живым» из этого похода. Может быть, именно такие чувства заставили короля окончательно отбросить всякую осторожность и поставить все на одну-единственную карту? Может быть, в самодержавной голове монарха было видение персонального Рагнарёка;[18] вся армия должна была участвовать в его собственной гибели. (Реакцию короля можно сравнить с реакцией его отца, Карла XI, во время, мягко говоря, тревожного вступления в Сконскую войну в семидесятые годы XVII века. Тогда Карл XI пробормотал что-то вроде: «хоть бы и сгинуть там, одной лишь смерти жажду»)