Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию - Карен Хорни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем мстительнее обсуждаемые требования, тем более сильной становится инертность. Бессознательные аргументы в этом случае примерно такие: «Кто-то другой виноват в моих бедах – пусть он все исправляет. Что же это будет за исправление, если я буду все делать сам?» Разумеется, так говорить может только тот, кто утратил конструктивный интерес к жизни. Менять что-то в своей жизни – это не его дело, это дело кого-то другого или судьбы.
Требования представляют значительную субъективную ценность для пациента, об этом говорит упрямство, с которым пациент держится за свои требования и защищает их при психоанализе. Он раз за разом возвращается на один из многочисленных рубежей защиты. Во-первых, у него нет никаких требований, и непонятно, к чему все эти разговоры с психоаналитиком; а во-вторых, если и есть, то все они рациональные. Пациент продолжает защищать субъективные основания требований, служащие для их оправдания. Когда же он, наконец, понимает, что у него на самом деле есть требования и что они не вписываются в реальность, видимый интерес к ним ослабевает: они неважны или как минимум безвредны. Но то, что их последствия для него многочисленны и ощутимы, он не может не замечать. Например, они приводят его в состояние раздражительности и недовольства; было бы куда лучше, если бы он не ждал манны небесной, а брал бы все в свои руки. Эти требования парализуют его душевные силы. Он не может закрыть глаза и на тот факт, что, по сути, он ничего не выигрывает от своих требований. И правда, постоянно давя на других, можно иногда заставить их уступить своим высказанным или невысказанным требованиям. Но даже если так, от этого кто-то будет счастливее? А что касается его требований к жизни вообще, то они все равно бесполезны. Считает он себя исключением или нет, на него распространяются законы психологии и биологии. Его требование быть совершенством во всех отношениях не меняет его ни на йоту.
Понимание и вредных последствий требований, и их внутренней тщетности само по себе еще не оказывает воздействия и не убеждает. Надежды психоаналитика, что высокий уровень понимания поможет искоренить требования, часто не сбываются. Психоаналитическая работа ослабляет требования. Но они уходят вглубь, а не исчезают. Дальнейшая работа дает глубинное озарение – в недрах бессознательных иррациональных фантазий пациента. На уровне интеллекта он понимает тщетность своих требований, но бессознательно он упорно верит, что для волшебной силы его желаний невозможного нет. Его желания сбудутся, если он будет хотеть достаточно сильно. Если он будет достаточно твердо настаивать, чтобы все шло, как он хочет, все так и пойдет. Если он еще не прав, то не потому, что он хочет невозможного, – а именно в это психоаналитик заставляет его поверить, – а потому, что он хочет недостаточно сильно.
Такая безоглядная вера добавляет еще одно осложнение в явление в целом. Мы уже видели, что требования пациента нереалистичны, так как он присваивает себе несуществующее право на все виды привилегий. Мы видели также, что некоторые его требования откровенно фантастичны. Теперь нам стало ясно, что в основе – ожидание чуда. И теперь мы по-настоящему можем понять, до какой степени требования служат необходимым и неизбежным средством актуализации идеального Я пациента. Их смысл не в том, чтобы доказывать его превосходство достижениями или успехом, – они обеспечивают ему необходимые доказательства и алиби. А доказать он должен, что стоит выше законов психики и природы. И пусть даже он опять и опять видит, что другие отвергают его требования, что закон писан и для него, что он досягаем для обычных неприятностей и неудач, – все это не доказывает отсутствия у него неограниченных возможностей. Это доказывает лишь то, что с ним до сих пор творится несправедливость. Но он будет защищать свои требования, и в один прекрасный день они будут выполнены. Эти требования – гарантия его грядущей славы.
Теперь мы понимаем, почему пациент почти с безразличием смотрит на вред, который эти требования причиняют ему в жизни. Он не отрицает, что этот вред есть, но он несоизмеримо мал по сравнению с грядущей славой. У них вид человека, который убежден, что с полным правом может претендовать на богатое наследство; вместо конструктивных усилий по устройству своей жизни он вкладывает всю энергию в борьбу за свои права. Тем временем реальная жизнь теряет для него интерес; он пренебрегает всем, что могло бы сделать его жизнь стоящей, его не пугает даже нищета. Надежда на будущие возможности все более и более становится единственным светом в окошке, которым он живет.
Невротик попадает в худшее положение, чем подобный гипотетический наследник. Внутри у него затаилось чувство, что, обнаружив интерес к себе и своему развитию, он лишится прав на будущие достижения. Это логично, если учитывать все его предпосылки, ибо в таком случае воплощение идеального Я действительно утратило бы смысл. До тех пор, пока он одержим своей целью, его будет пугать иной путь. Выбор этого пути означает, что невротику предстоит увидеть себя простым смертным, который изнемогает под тяжестью своих проблем, и ему предстоит взять на себя ответственность за них и признать, что только он сам и никто другой может перерасти их и развить именно свои способности и таланты. Эта перспектива наводит на него страх, ибо ему начинает казаться, что он лишится всего. Он может настолько близко рассматривать возможность этого пути – пути к здоровью, насколько он стал уже достаточно силен, чтобы расстаться с решением, легшим в основу самоидеализации.
Сложно понять до конца упорство требований, пока их рассматривают только как безобидное выражение претензий на то, что невротик, с его возвеличенным образом Я, считает обязательным, причитающимся ему, или как понятное желание того, чтобы его многочисленные компульсивные потребности были удовлетворены другими. Упорство, с которым невротик вцепляется в некую установку, – неопровержимый признак того, что эта установка выполняет
