Мой дядюшка Освальд - Роальд Даль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На ферме все было готово. Я выскреб бычью сперму из мешка, смешал ее со своим раствором из снятого молока, яичного желтка и глицерина и заполнил получившейся смесью двести пятьдесят резиновых соломинок по половине кубика в каждой. На деле все это даже проще, чем на словах. Соломинки всегда стоят у меня рядами в металлическом штативе, и я использую обычно капельницу. Я на полчаса поставил штатив на лед, затем на десять минут поместил в контейнер с парами жидкого азота. И под конец опустил его в термос с жидким азотом. Весь этот процесс был закончен, прежде чем вернулся мой брат со своей коровой. А теперь у меня было достаточно спермы призового фризского быка, чтобы оплодотворить двести пятьдесят коров. Во всяком случае, я на это надеялся.
— И это сработало? — спросил я.
— Сработало фантастически, — сказал А. Р. Уорсли. — На следующий год херефордские коровы моего брата начали телиться полуфризскими телятами. Я научил его проводить искусственное осеменение и оставил на его ферме канистру с замороженными соломинками. Теперь, мой дорогой Корнелиус, три года спустя, едва ли не каждая корова его стада является помесью херефордской и племенного фризца. Его удои выросли процентов на шестьдесят, и он продал своего быка. Единственная беда, что соломинки у него кончаются. Он хочет, чтобы я сходил с ним в новое опасное путешествие к быку лорда Сомертона. Честно говоря, такая перспектива приводит меня в ужас.
— Тогда вместо вас схожу я, — предложил я.
— Ты не будешь знать, что нужно делать.
— Просто схватить его пипиську и засунуть в мешок, — сказал я. — Вам только и останется, что сидеть на ферме и быть готовым заморозить сперму.
— Ты умеешь ездить на велосипеде?
— Я поеду на своей машине, — сказал я. — Это вдвое быстрее.
Я только что приобрел новейший «моррис каули континенталь», машину, во всем превосходящую «де-дион» моих парижских дней. Его корпус был шоколадно-коричневый, а обивка из настоящей кожи. Он имел никелированную фурнитуру и даже водительскую дверь. Я очень гордился своей машиной.
— Я привезу вам сперму буквально за секунду, — сказал я.
— Превосходная идея, — сказал Уорсли. — Но ты правда согласен это сделать?
— С восторгом, — подтвердил я.
Вскоре я его покинул и поехал назад в Тринити. Мой мозг буквально гудел от мыслей, порожденных рассказом Уорсли. Не было никаких сомнений, что это потрясающее открытие, и когда он его опубликует, весь мир назовет его великим. Возможно, он был даже гений.
Но все это меня не слишком волновало, волновало меня следующее: как мне сделать на этом миллион фунтов? Я ничуть не возражал, чтобы одновременно разбогател и Уорсли, он это вполне заслужил. Но на первом месте стояли интересы вашего покорного слуги. Чем больше я об этом размышлял, тем больше приходил к убеждению, что где-то буквально за углом меня ждет баснословное богатство. Но быки и коровы вызывали у меня сильное сомнение.
Эту ночь я провел без сна, в глубоких раздумьях. Я могу показаться читателю моих дневников весьма легкомысленным человеком, однако это касается только мелких проблем; когда же на кону стоят мои главные интересы, я способен к весьма сосредоточенным размышлениям. Где-то около полуночи у меня появилась мысль. Она меня сразу же прельстила по той простой причине, что в ней сочетались две вещи, увлекавшие меня больше всего, — соблазнение и совокупление. Она увлекла меня еще больше, когда я сообразил, что она связана с огромным количеством соблазнений и совокуплений.
Я встал с кровати, надел халат и принялся делать заметки. Я исследовал проблемы, которые должны были возникнуть. Я думал, как их можно разрешить. И в конце концов пришел к определенному выводу, что эта схема будет работать. Она обязана сработать.
Была тут единственная закавыка. Нужно было убедить Уорсли принять участие в моей затее.
8
На следующий день я нашел его в колледже и предложил отужинать вместе со мной.
— Я никогда не ужинаю вне дома, — сказал он. — Меня ждет дома сестра.
— Но это же деловой ужин, — возразил я. — От него зависит все ваше будущее. Скажите ей, что это жизненно важно, как оно в действительности и есть. Я собираюсь сделать вас богатым человеком.
В конце концов он согласился.
В семь часов вечера я сопроводил его в «Синего вепря», что на Тринити-стрит, и сделал заказ для нас обоих. По дюжине устриц на каждого и бутылку «Кло Вуго Блан» (очень редкое, кстати, вино). Затем вполне достойный ростбиф и хорошее «Вольнэ».
— Вы, Корнелиус, живете на широкую ногу, — сказал Уорсли.
— Я иначе не привык, — ответил я. — Вы любите устриц?
— Люблю, и очень.
Официант открывал устриц у стойки бара, а мы наблюдали, как он это делает. Устрицы были колчестерские, средних размеров и довольно толстые. Другой официант принес их нам. Винный официант открыл «Кло Вуго Блан», и мы начали есть.
— Я вижу, вы жуете устриц, — сказал я.
— А что же еще с ними делать?
— Глотать их целиком.
— Это просто смешно.
— Совсем наоборот, — возразил я. — Когда ешь устриц, главное удовольствие в ощущении, как они проскальзывают в горло.
— Не верю.
— И огромное удовольствие дает сознание, что ты глотаешь их еще живыми.
— Я предпочитаю об этом не думать.
— О, об этом необходимо думать. Если хорошенько сосредоточиться, можно даже почувствовать, как живая устрица корежится у тебя в желудке.
Никотиновые усы А. Р. Уорсли начали дрожать; они напоминали нервную щетинистую гусеницу, прилипшую к его верхней губе.
— Если присмотреться получше к некоторой части устрицы… вот здесь, — показал я, — можно заметить еле заметное движение пульса. Вон он, видите? А затем, когда вкалываешь вилку… вот таким образом… плоть устрицы двигается. Она в страхе отдергивается. То же самое, когда выдавливаешь на нее лимон. Устрицы не любят лимонный сок, как не любят, чтобы их протыкали вилкой. Они отдергиваются, они дрожат. Теперь я проглочу вот эту. Красавица, не правда ли?.. Ну вот, она спускается по пищеводу… несколько секунд я буду хранить неподвижность, чтобы полностью ощутить, как она мягко движется в моем желудке.
Щетинистая гусеница на верхней губе Уорсли стала дергаться еще сильнее, его щеки заметно побледнели. Он медленно отодвинул тарелку с устрицами в сторону.
— Я закажу вам копченую семгу.
— Спасибо.
Я заказал ему семгу и переложил оставшихся устриц на свою тарелку. Он был теперь тихий, пришибленный, что мне, собственно, и требовалось. Да кой черт, мужик в два раза меня старше, и я что есть сил стараюсь размягчить его, прежде чем сделать ему роскошное предложение. Если мне хотелось иметь хоть малейшие шансы убедить его согласиться на мой план, я был просто обязан хорошенько его размягчить и крепко взять в свои руки. Немного подумав, я решил размягчить его еще сильнее.
— Я вам рассказывал когда-нибудь про свою старую нянюшку? — спросил я.
— Я думал, вы хотели поговорить о моем открытии, — сказал Уорсли; подошедший официант поставил перед ним тарелку с копченой семгой. — Совсем другое дело, — сказал он. — Весьма аппетитно выглядит.
— Когда мне исполнилось девять лет и меня отдали в школу-интернат, родители отпустили мою милую нянюшку на пенсию. Они купили ей маленький домик в сельской местности, и там она и жила. Восьмидесяти пяти, если не больше лет, она была поразительно крепка для своего возраста. И она никогда ни на что не жаловалась. Но однажды моя мама пошла навестить нянюшку и увидела, что та выглядит совсем больной. Она стала ее строго расспрашивать, и в конце концов нянюшка призналась, что у нее страшные боли в желудке. «А давно они появились?» — спросила мама. И нянюшка не сразу, но призналась, что они у нее уже несколько лет, только теперь стали совсем невыносимыми. Мама вызвала ей врача, и врач отправил ее в больницу. Ее просветили рентгеном и обнаружили нечто крайне необычное. Как раз посреди ее желудка располагались примерно в трех дюймах друг от друга два маленьких непонятных объекта. Такие полупрозрачные шарики. Никто в больнице не понимал, что это может быть такое, и они решили обследовать ее, сделав операцию.
— Надеюсь, это не будет вашим очередным неприятным анекдотом, — сказал Уорсли, жуя свою семгу.
— Это просто потрясает воображение, — ответил я. — Эта история обязательно вас заинтересует.
— Тогда расскажите дальше.
— И когда хирург ее вскрыл, чем, по-вашему, оказались эти два круглых объекта?
— Не имею представления.
— Это были глаза.
— Это в каком же смысле глаза?
— Хирург смотрел в два круглых, немигающих, довольно оживленных глаза. И эти глаза смотрели на него.
— Чушь какая-то.
— Ни в коем случае, — возразил я. — И кому, по-вашему, они принадлежали, эти глаза?