Анархизм: от теории к практике - Даниэль Герен

Уже потому, что общественные услуги представляют общенациональный интерес, они, разумеется, не могут управляться только рабочими объединениями или только местными коммунами. Прудон уже пытался разрешить это затруднение, «уравновешивая» рабочее управление «общественной инициативой», суть которой он, впрочем, пояснил слишком расплывчато. Так кто же будет управлять общественными услугами? «Федерация коммун», — отвечают либертарии; «Государство», — хотелось бы ответить «авторитариям».

На Брюссельском конгрессе Интернационала в 1874 г. бельгийский социалист Сезар де Пап попытался достичь компромисса между двумя конфликтующими точками зрения. Местные общественные службы должны были отойти к коммунам с тем, чтобы они управлялись местным административным органом, созданным рабочими синдикатами. Общественные службы более крупного масштаба должны были, по его мысли, управляться региональной администрацией, состоящей из людей, назначенных федерацией коммун и находящихся под управлением региональной палаты труда. Общественные службы общенационального масштаба управляются «государством рабочих», то есть государством, «основанным на союзе свободных рабочих коммун». Анархисты с подозрением относились к этим двусмысленным организациям, но де Пап усматривал в этом недоверии лишь недоразумение: в конце концов, разве это не было просто спором по поводу терминов? Если это было так, то он бы удовлетворился тем, что отложил слово «государство» в сторону, сохраняя и даже развивая то, что называлось этим словом, «под любым другим, более приятным названием».

Но большинству анархистов показалось, что доклад на Брюссельском конгрессе ведет к восстановлению государства: по их мнению, по логике вещей «рабочее государство» должно неизбежно превратиться в «авторитарное государство». А если вся ссора представляет собой, действительно, лишь игру в слова, то они не понимают тогда, зачем нужно окрестить новое общество без правительства тем самым именем, которое служило для обозначения того, что предстояло отменить. Позднее, на конгрессе в Берне в 1876 г. Малатеста признал, что общественные службы непременно нуждаются в единой и централизованной организации, но отказался признать необходимость управления ими сверху, со стороны государства. Его оппоненты, как он считал, путают государство с обществом, «живым органическим телом». В 1877 г. на всеобщем социалистическом конгрессе в Генте Сезар де Пап признал, что пресловутое рабочее или народное государство «действительно, в течение некоторого периода, будет являться лишь государством наемных работников». Но это «будет лишь переходным периодом в силу обстоятельств», по истечении которого этот докучливый некто обязательно расстанется со своими орудиями труда и передаст их непосредственно рабочим объединениям. Такая перспектива, столь же далекая, сколь и проблематичная, не успокоила анархистов: государство никогда не отдаст того, чем оно однажды завладело.

Федерализм

Резюмируем: будущее либертарное общество должно было иметь двойную структуру — экономическую, в форме федерации самоуправляющихся рабочих объединений, и административную, в форме федерации коммун. Оставалось только увенчать, а вместе с тем и соединить воедино все это здание в целом с помощью концепции, которая могла бы быть распространена на весь мир, — федерализма.

По мере того как мысль Прудона становилась более зрелой, в ней стала выделяться и преобладать федералистская идея. Один из его последних трудов был озаглавлен «О федеративном принципе», и мы уже знаем, что в конце своей жизни он охотнее называл себя федералистом, чем анархистом. Мы больше не живем в эпоху античных полисов, которые, кстати, уже в те времена объединялись между собой на федеративных принципах. Проблема нашего времени заключается в необходимости управления большими странами. «Если бы размеры государства, — замечает Прудон, — никогда не превышали границ города или коммуны, я бы предоставил каждому полную свободу выбора, и этим все было бы сказано. Но не будем забывать, что речь идет об огромных агломерациях территорий, в которых города, местечки, поселки и хутора исчисляются миллионами». Не может быть и речи о том, чтобы общество распалось на микромиры. Необходимо единство.

Но «авторитарии» стремятся к управлению такими локальными группами по законам «завоевания». «Я же считаю, — возражает им Прудон, — что в силу самого закона единства, это абсолютно невозможно».

«Все эти группы (…) являются нерушимыми организмами (…), которые не могут быть лишены их суверенной независимости, равно как и житель города не может, в силу того, что он выступает в качестве гражданина, лишиться своих прерогатив свободного человека. (…) Все, чего можно достигнуть, (…) — это создать непримиримый антагонизм между общим суверенитетом и каждым из частных суверенитетов, заставить одну власть восстать против другой; одним словом, воображая, что развиваешь единство, создавать раскол».

При такой системе «унитарного поглощения» городки или естественные группы будут «всегда приговорены к исчезновению в лоне более крупного населенного пункта, агломерации, которую можно назвать искусственной». Централизация, заключающаяся в «удержании в рамках правительственного нераздельного владения групп, которые природа создала автономными», представляет собой «для современного общества подлинную тиранию». «Это система, характерная для империализма, коммунизма, абсолютизма», — распаляется Прудон, добавляя одно из тех обобщений, на которые он был большой мастак: «Все эти слова — синонимы».

Напротив, единство, истинное единство, централизация, истинная централизация, были бы нерушимы, если бы правовая связь, договор о взаимопомощи и обоюдности, пакт о федерации были бы заключены между различными территориальными единицами.

«Централизация общества свободных людей (…) обуславливается и обеспечивается договором. Социальное единство (…) есть результат свободного объединения граждан. (…) Для того чтобы нация проявилась в своем единстве, необходимо, чтобы это единство было централизовано (…) во всех его функциях и правах; нужно, чтобы централизация осуществлялась снизу вверх, от окружности к центру, и чтобы все функции были независимы и управлялись каждая по себе. Централизация тем сильнее, чем больше множатся ее очаги».

Федеративная система является противоположностью правительственной централизации. Власть и свобода, два вечно борющихся принципа, вынуждены всегда идти на соглашение друг с другом. «Федерация разрешает все трудности, возникающие из соглашения между свободой и властью. Французская революция заложила предпосылки нового порядка, секретом которого обладает ее наследник, рабочий класс. Этот новый порядок, новое устройство, заключается в следующем: объединить все народы в «конфедерацию конфедераций»». Выражение употреблено неслучайно: «всемирная конфедерация» было бы слишком огромно; нужно, чтобы крупные объединения федерировались бы между собой. И любящий прорицать Прудон провозглашает: «Двадцатый век откроет эру федераций».

Бакунин лишь развил и усилил федералистские идеи Прудона. Подобно Прудону, он признавал превосходство федеративного единства перед единством «авторитарным»: «Когда ненавистная мощь государства больше не будет принуждать личности, объединения, ассоциации, коммуны, области, районы жить вместе, они будут гораздо более тесно связаны и образуют значительно более живые, более реальные, более мощные единства, чем те, что их заставляют образовывать сегодня под одинаково давящим и изнурительным для всех гнетом государства». Авторитарии «вечно смешивают (…) формальное, догматическое и правительственное единство с единством живым и реальным, которое может возникнуть лишь из наиболее свободного развития всех личностей и всех коллективов и из федеративного и абсолютно свободного союза (…) рабочих ассоциаций в коммуны, а затем коммун в регионы, регионов в нации».

Бакунин настаивает на необходимости промежуточного звена, своего рода эстафеты, между коммуной и национальным федеративным органом: на провинции или регионе, свободной федерации автономных коммун. Но не надо думать, что федерализм приведет к изоляции, к эгоизму. Солидарность неотделима от свободы. «Коммуны, оставаясь абсолютно автономными, ощущают себя (…) солидарными между собой и, ни в чем не умаляя своей свободы, тесно объединяются». В современном мире моральные, материальные и интеллектуальные интересы создали реальное и мощное единство между различными частями одной нации и между разными нациями. И именно это единство переживет государство.

Федерализм, однако, — это палка о двух концах. Во время Французской революции федерализм жирондистов[57] был реакционным, роялистская школа Шарля Морраса[58] выступала в защиту «регионализма». В некоторых странах, таких как США, федеральная конституция использовалась теми, кто лишал цветное население гражданских прав. Бакунин считал, что только социализм может придать федерализму революционное содержание. По этой причине его испанские последователи выказали не очень большой энтузиазм в отношении буржуазной федералистской партии Пи-и-Маргаля,[59] который называл себя прудонистом, и даже в отношении ее «кантоналистского» левого крыла в период краткого и неудачного существования республики 1873 г.