Говорящий кафтан - Кальман Миксат

Многие недовольно заворчали, когда господин Путноки распорядился привести Михая Лештяка из тюрьмы в ратушу.

Лештяк предстал перед триумвиратами немного побледневшим, но с высоко поднятой головой.

― Михай Лештяк, ― торжественно провозгласил триумвират ― вам возвращается свобода!

По залу прокатился недовольный гул.

― У вас сильный покровитель. Сам будайский визирь! ― ядовито добавил Путноки.

Лештяк ничего не ответил. Он сделал нетерпеливое движение, словно собираясь уйти.

― Не так быстро! Погодите! Будайский паша ― не папа римский, господин бывший бургомистр! Он может отпирать и запирать тюремные замки, но грехи отпускать он не может. Их следует искупать.

Воцарилась томительная тишина; все, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше.

― У границ города стоит беспощадный Олай-бек. За Крапивным озером. Он наложил на город огромную дань, которую нам надлежало переслать ему сегодня до полудня. А мы не в силах собрать ее. Так вот, Михай Лештяк, знаете, к чему мы вас приговариваем?

― Коли скажете ― буду знать!

Ехидно посмеиваясь, Балаж Путноки продолжал:

― Привезли вы нам кафтанчик. Вот мы и посмотрим теперь, на что он годится. Так что наденьте-ка его на себя и поезжайте к беку!

Сердце у Мишки сжалось. Но он тотчас же овладел собой и приказал самому себе: «Не бояться! Нельзя…»

Сердце его трепетало и голос стал глуше, бесцветнее, но на лице было выражение полнейшего спокойствия, когда он произнес:

― И что же я должен сказать беку?

― Скажете ему, чтобы он удовольствовался половиной дани, да и ту подождал бы еще день-два, пока мы ее соберем. Или же, черт возьми, предложите ему кафтан, который равнозначен пятидесяти лошадям, ста волам и почти четырем тысячам золотых. Он, верно, будет доволен, кхе-кхе-кхе, а сдачу, если дадут, привезите, милейший, и верните в городскую казну. Ха-ха-ха!

― Но ведь он меня тотчас же посадит на кол или продаст в рабство!

Путноки пожал плечами.

― Это уж ваша забота, милейший.

― Вот как?! ― с горечью воскликнул Лештяк. ― Вы действительно приговариваете меня к этому?

Затуманенным взглядом он посмотрел на триумвиров, на седовласых отцов города. А те закивали головами в знак того, что считают приговор справедливым. Нужно, мол, преподать устрашающий урок легкомысленным повесам, растранжирившим столько добра!

― Лучше отправьте меня назад в тюрьму, ― необдуманно воскликнул Лештяк, но тотчас же устыдился своих слов.

― А чего же вы так боитесь? ― язвительно спросил триумвир. ― Ведь кафтан-то на вас будет!

Эти слова вызвали взрыв всеобщего хохота. Лештяк побагровел.

― Я не из пугливых! ― гордо проговорил он. ― Когда выезжать?

― Еще до полудня. Вот только распоряжения отдам! А вы тем временем, может быть, исповедуетесь?

― Нет.

Старый портной в отчаянии бегал по городу и кричал, что это неслыханное беззаконие посылать его сына в самую пасть татарскому войску. Ведь это же смертный приговор. Без суда и защиты! «Не допустите, добрые люди, такого беззакония! Подумайте о том, как вы любили его три месяца назад. Протестуйте, возьмитесь за топоры и вилы! Идемте, я поведу вас. Скосим этот клевер-трилистник!» (В городе уже успели прозвать триумвират в насмешку «трилистником».)

Но никто и пальцем не шевельнул в защиту Лештяка.

Ведь вожди в почете лишь до тех пор, пока они у власти. Разве что в каком-нибудь окошке, где на подоконнике в горшках цвели розмарины или пеларгонии, пригорюнилась румяная мордашка какой-нибудь молоденькой брюнетки или блондинки, и печальный вздох пошевелил лепестки цветка: «Бедный Мишка Лештяк!»

Но красавицы оставались невидимыми и лишь нетерпеливо поглядывали на дорогу из своих укрытий: «Когда же он появится? О, хоть бы взглянуть на него в этом самом кафтане! Ну, чего же он так долго не едет?!»

Тем временем во дворе ратуши оседлали лошадь. Мишка легко вспрыгнул в седло, хотя и мешал ему зеленый шитый кафтан, достававший почти до пят. Лештяк даже засвистел, ставя левую ногу в стремя: пусть кечкеметцы в грустных песнях и двести лет спустя вспоминают о том, как он отправлялся в свой последний путь…

Два гайдука также вскочили на коней и с саблями наголо поскакали рядом с ним. Из города выезжали через задние ворота, выбирая боковые улицы, чтобы избежать насмешек и криков скопившихся зевак. До смеха ли тут?!

Триумвиры провожали их взглядами из окон ратуши, пока всадники не скрылись в клубящемся тумане. Путноки довольно потер руки.

― Ну, этот больше не услышит кечкеметского рога! (Звуками рога с колокольни церкви св. Миклоша в Кечкемете возвещали наступление полдня.) ― Затем, повернувшись к собравшимся гражданам, Путноки призвал: ― А мы поспешим нагрузить дань на телеги: ведь разъяренный Олай-бек сразу двинется на город, и надо, чтобы ему еще в пути встретился караван с данью.

Конники проводили Лештяка только до городской черты, как это делалось когда кого-нибудь изгоняли из города. Так им было приказано. До самого Олай-бека они все равно бы не добрались, да жаль было бы гайдуков!

Возможно, что и Лештяк не поедет к Олай-беку, а по дороге свернет куда-нибудь в сторону: мир велик, хочешь, иди на все четыре стороны. Ну и пусть, не беда, если он даже спасется бегством. Только бы не болтался тут под ногами.

Но, видно, плохо они его знали. Медленно труся по бескрайнему снежному савану в направлении Крапивного озера, Лештяк думал:

«Поеду к Олай-беку. Я должен туда поехать. Ведь если не поеду, меня навечно ославят трусом. Если же поеду, то, может быть, еще и вернусь живым. Олай-бек ― умный человек. От мертвого ему никакой пользы, а живой человек ― для него товар. Он ведь рабами торгует. В худшем случае, угонит меня в полон. Словом, поеду!»

Подхватив свисающую полу кафтана, Лештяк подхлестнул ею лошаденку, отчего бедняга задвигалась чуточку проворнее. Надо сказать, что ей повезло: еще вчера день-деньской клячонка эта вертела мельничные жернова, а сегодня вдруг стала верховым скакуном. (Триумвиры же думали: «Для татарвы и такая сойдет!»)

― На плаху, на верную смерть решили послать меня! ― шипел сквозь зубы всадник, и от жажды мести в нем закипала кровь. ― Ну, погодите! Дайте только домой вернуться…

Он погрозил кулаком и яростно лягнул лошадь, самоотверженно сносившую все удары, предназначавшиеся триумвирам. Подул пронизывающий ветер. Значит, близко озеро. Впрочем, можно было уже слышать далекий шум и гул ― это гудел татарский лагерь… Что ж, поехали, мой рысак, поехали!