По делам его... - Песах Амнуэль

Илья не помнил, что говорил следователю. Видимо, он все сказал правильно, если Антон решил его поблагодарить. Видимо, он и потом поступал так, как было нужно: вернулся с Антоном домой, где ждали вконец измученные и ничего в произошедшем не понявшие Света с Олей, и отвез женщин в Теплый Стан — через весь город, и ничего по дороге не случилось. Ничего и не должно было случиться, потому что он ни о чем не думал, действовал, как автомат, робот с заданной программой. А потом еще обратно ехал и ждал Антона, задержавшегося в управлении. Не задержавшегося, впрочем, а задержанного — так правильнее. И все это время сидел на этом стуле и ни о чем не думал, потому что боялся думать.

Нельзя жить, когда боишься думать. И нельзя думать, когда не знаешь, какие катастрофы способна вызвать одна твоя мысль о том, что бутерброд всегда падает маслом вниз.

Илья лишь однажды приоткрыл сознание — когда Антон сказал ему «научишь» и попросил для примера зажечь газ. Это оказалось просто. Очень просто. Просто, как вздохнуть. Он ясно увидел — не глазами, а своим знанием теоремы Вязникова: где-то на юге (Франция, Италия — не понять, смутное видение, неважно) горит лес, с дерева падает пылающая ветка, и вспыхивает… нет, не трава, трава не горит, хотя вокруг бушует пламя, этот зеленый круг потом наверняка вызовет шок удивления у лесных пожарных, а здесь, на кухне Антона, порыв воздуха из раскрытой форточки… И все меняется местами — порыв воздуха в лесу отводит пламя от травяного покрова, а воздух в кухне вспыхивает и…

— А-а! — кричал Антон, ладони его уже покрылись волдырями, он сбивал пламя сначала полотенцем, потом ковриком, но этого было мало, это вообще ничто, это не поможет, нужно спасаться самим, звонить в пожарную, телефон в гостиной…

— Антоша, — сказал Илья, чувствуя спиной страшный жар и отгораживаясь от него холодом космического пространства. — Ты же хотел понять, что будет. Вот так все и будет, когда каждый узнает о теореме. Так и будет. Так…

Он повторял одно и то же, чтобы не думать, чтобы ни о чем не думать, потому что, если не думаешь, то забываешь и о том, что равновероятные события можно поменять местами, и тогда останешься жив…

Только не думать, иначе инстинкт самосохранения сделает то, чего делать нельзя, Даниил этого не простит, он знал, чего нельзя делать, а теперь его нет, и значит…

Только не думать.

Когда полчаса спустя пожарные прорвались наконец через завалы и смрад к очагу возгорания, картина, представшая взгляду бойцов, оказалась настолько поразительной, что в протоколе никто не решился описать ее в точности. Кухня в квартире следователя милиции Антона Ромашина выгорела до бетонных блоков, жар здесь, похоже, достигал минимум тысячи градусов. Тело хозяина

— скорее всего, это был Антон Ромашин, хозяин квартиры, хотя доказать это не представлялось возможным, — обуглилось и стало абсолютно непригодным для опознания. Посреди пепелища, однако, стоял совершенно целый стул, на котором сидел, глядя перед собой бессмысленным взглядом, эксперт Илья Репин в шерстяной рубашке, вельветовых брюках и черных туфлях. Он сидел прямо, будто приклеенный к стулу, — впрочем, тело и на самом деле оказалось приклеенным, во всяком случае, отодрать его от стула не смогли, так и вынесли во двор, но это было уже потом, когда труп согрелся, а в тот первый момент он был холоден, будто год пролежал в морозильной камере. Боец пожарной охраны Роман Акмошин, дотронувшийся до тела, едва не потерял палец — кожа примерзла, как это бывает, когда трогаешь глыбу сухого льда.

Эксперты пожарной охраны, работавшие на объекте, не пришли к единому мнению относительно причины возгорания. Вспыхнуло в районе плиты, но горел не газ, поскольку вентили были закрыты. Что вспыхнуло? Возможно, на плите лежал брус чрезвычайно горючего вещества, сгоревшего полностью и не оставившего следов. Таким было одно из мнений. Оно выглядело более обоснованным, нежели второе (проникновение в квартиру шаровой молнии через открытую форточку), тем более, что погибшие — следователь Ромашин и эксперт Репин — в последние недели занимались расследованием дела, в котором были замешаны сотрудники Института физики горения. Правда, привлеченные к экспертизе профессионалы из этого института упорно настаивали на том, что материалы, которыми они занимались, никогда из лабораторий не исчезали и, к тому же, к обнаруженным на пожаре результатам привести не могли. Но, скорее всего, физики лукавили, поскольку институт у них секретный, и не все тайны можно было рассказать даже официальным дознавателям из пожарной инспекции.

О ледяной мумии Репина в экспертном заключении не было сказано ни слова — эта загадка природы к возгоранию не имела, похоже, никакого отношения. Бывали и раньше случаи, когда сгорало почти все, но в пламени сохранялся нетронутым островок, будто потусторонними силами огражденный от жара, — послушать пожарных, это, хоть и очень редко, но случалось, если в квартире жил праведный человек.

— Это Бог их наказал, — убежденно сказала Маша Митрохина, выходя из ворот Ваганьковского кладбища после похорон Вязникова. Проводить его пришли человек двадцать — сотрудники института, официальное лицо из прокуратуры, не пожелавшее представиться, и несколько случайных посетителей кладбища, краем уха услышавших, что хоронят человека, убитого сотрудником милиции при весьма странных обстоятельствах: то ли убегал, то ли, наоборот, первым напал и был застрелен в порядке необходимой самообороны.

Маша шла, опираясь на руку Вити Веденеева, а справа, чуть позади, брел Долидзе, вспоминавший, как погибший в огне следователь Ромашин приходил в лабораторию и задавал дурацкие вопросы, а теперь и сам сгорел почти как Володя, только еще мучительнее, потому что Володя, похоже, умер сразу, а этот, говорят, так кричал, что слышно было на первом этаже — соседи и вызвали пожарных, услышав ужасные крики и почувствовав запах гари.

— Маша, — сказал Веденеев, — Машенька… Нету Бога, Машенька… Все — случай. Одним везет в жизни, другим нет.

— Почему? — всхлипнула Маша. — Почему всегда не везет лучшим?

Веденеев переглянулся с Долидзе и еще крепче ухватил Машу за локоть. Лучшим… О ком она говорит? О Володе или Данииле? А может, об обоих? Да и следователь этот, что Даниила застрелил, вряд ли был порядочным человеком. Говорят, что Даня и не убегал вовсе, а уж нападать на представителя власти не стал бы даже под страхом смерти. За что его так?

За что?

— Проводишь Машу, — сказал Веденееву Долидзе, — заезжай ко мне. Помянем Даниила. Случай не случай, а поговорить надо. Я не силен в математике, он мне как-то дискету оставил, теорема какая-то. Может, посмотришь?

Веденеев кивнул. У ворот кладбища взревел мотор институтского автобуса. Люди занимали места, тихо переговаривались, и никто не видел, как над забором, чуть дальше второго ряда могил, повисла лохматая, белесая, сгущавшаяся к центру спираль с плотным ярким ядром. Спираль медленно вращалась и двигалась в сторону ворот. Там, где она пролетала, чугунные штыри забора изгибались, будто проволочные, а некоторые потекли черной вязкой жидкостью.

Автобус уехал, Веденеев усадил Машу в свой «жигуль», где уже ждала Лена Криницкая, заплаканная и не желавшая ни с кем разговаривать. Минуту спустя стоянка перед воротами опустела, и когда спираль выплыла на открытое пространство, никто ее не видел, кроме кладбищенского сторожа, застывшего в испуге. Сторож был пьян, он был пьян всегда, потому что не мог равнодушно смотреть, как опускают в землю живых еще недавно людей. Он мелко перекрестился, и нечистая сила, конечно, не устояла — спираль перекосилась, сломалась, съежилась и исчезла со всхлипом.