Жанна дАрк - Дмитрий Мережковский

Новый торг начался о выдаче Девы. Тщетно герцогиня Люксембургская, кинувшись перед мужем на колени, умоляла его не бесчестить себя предательством. После долгой торговли согласился он на предложенную «цену крови» — 10 000 ливров золотом и в середине ноября выдал Жанну англичанам, а те отвезли ее в Руан, где заключили в старый замок короля Филиппа Августа, на склоне Буврейльского холма. В том же замке жил в те дни и английский король Генрих VI, больной девятилетний мальчик, тоже невинная жертва.[308]

Очень умно решили англичане судить Жанну не военным и не гражданским, а церковным судом, за «ересь» и «колдовство». «Если, — думали они, — Церковь признает, что вела войска и венчала в Реймсе Карла Валуа в короли Франции одержимая бесами ведьма, — какой будет для него и для всей Франции позор!»[309]

«In nomine Domine. Amen. — Incipit processus in causa fidei contra quondam quamdam mulierem, Johannam, vulgariter dictam la Pucelle».

«Во имя Господне. Аминь. — Суд начинается, по делу веры, над неким — некоей, в народе именуемой Девою».[310] «Некий — некая» значит: «неизвестного пола существо под видом женщины».

Этот приказ был подписан 3 января 1431 года королем Англии, больным девятилетним мальчиком: жертва судит жертву, невинный — невинную.

Два главных судьи — епископ Бовезский, Пьер Кошон, которому обещают англичане архиепископскую митру в Руане, и доминиканский приор, брат Жан Лемэтр, наместник великого Инквизитора Франции.[311]

«Мы хотим, чтобы суд наш был образцовым», — говорит епископ Бовезский, предвкушая то, что будет.[312]

«Это не наших рук дело, а Божьих: Бог покарал французов за грехи», — говорил английский король Генрих V, после страшной Азинкурской бойни, глядя на груды голых окровавленных тел. «Я вел святую войну с благословения Церкви», — скажет он и на смертном ложе.[313]

Надо было англичанам осудить и казнить Жанну, «во имя Господне», чтобы доказать, что с ними Бог, а не с французами. Если король Франции с Жанной — от дьявола, то король Англии — от Бога, и наоборот.[314]

Франции душа бессмертная — Дева Жанна — в цепях у англичан; но ошибка их в том, что эту бессмертную душу могут они умертвить.

— Если меня англичане убьют, — говорила Жанна, — то я, после смерти, буду вредить им больше, чем при жизни, и, сколько бы меня ни убивали, все, для чего я пришла, — исполнится![315]

Очень боялись англичане, чтобы французы не освободили Жанну внезапным нападением или хитростью; но, может быть, еще больше боялись, что «ведьма» знает освобождающее от цепей волшебное «слово», «заговор».[316] Жанна в цепях была им так же страшна или даже страшнее, чем на полях сражений. Вот почему посадили ее, как хищного зверя, в железную клетку, такую низкую, что в ней нельзя было стоять, и еще приковали к ней цепями за шею, за руки и за ноги.[317] И потом, когда уже выпустили из клетки, — днем надевали ей на пояс, а ночью на ноги двойную, прикрепленную к стене тюрьмы железную цепь.[318] И глаз не спускали с нее пять тюремщиков из тех английских ратных людей, настоящих разбойников, которых французы называли «кошелерезами», спавших в той же тюремной келье, где Жанна.[319]

Английские вельможи и рыцари обращались с нею не лучше, а может быть, и хуже этих разбойников.

Когда герцогиня Бедфордская, вместе с другими «опытными» женщинами, исследовала девство Жанны (по той же причине, как некогда пуатьерские судьи: потому что дьяволом растленное девство — несомненный признак «ведьмы»), то герцог Бедфордский, регент Англии (конечно, не без ведома супруги, потому что оба были слишком добродетельны, чтобы могло быть иначе), подсматривал в щелку.[320] А когда Жанна, не на суде, а в тюрьме, забывши, должно быть, с кем имеет дело, однажды воскликнула: «Будь во сто раз больше Годонов, они не получат Франции!» — то один из английских «благородных людей», «джентельменов», сэр Гемфри, констебль Англии, выхватив из ножен шпагу, ударил бы скованную девушку, если бы другой «джентельмен», граф Варвик, военный градоначальник Руана, главный тюремщик Жанны, не удержал его за руку, потому что за нее было «слишком дорого заплачено», не английской кровью, а золотом.[321]

21 февраля 1431 года, в восемь часов утра, в часовню Руанского замка, в присутствии монсиньора епископа Бовезского, Пьера Кошона, брата Лемэтра, наместника главного Инквизитора Франции, Генриха, герцога Бедфордского, архиепископа Винчестерского и кардинала Англии, а также множества французских и английских епископов, аббатов, священников, архидиаконов, каноников, мèонахов бенедиктинского, доминиканского, францисканского и других орденов, докторов и бакалавров богословия и законоведения, — введена была для первого допроса Жанна, с цепями на ногах, в мужском платье, казавшемся судьям ее невиданным «бесстыдством и мерзостью».[322]

— Жанна, думаете ли вы, что посланы Богом? — спрашивает ее епископ Бовезский.

— Лучше бы я хотела быть четвертованной, чем прийти к людям, не будучи посланной Богом, — отвечает Жанна так, как будто не судима, а судит. — Вы говорите, что вы — мои судьи. Но берегитесь… ибо я воистину послана Богом… Я знаю, что англичане будут изгнаны из Франции… я это знаю так же несомненно, как то, что вижу вас перед собой… Если бы этого Господь не говорил мне каждый день, — я умерла бы давно![323]

Дольше, упорнее и хитрее всего, со множеством судейских и богословских ловушек, допрашивали ее о посланном королю «знаке» и об открытой ему Жанной «тайне» в их первом Шинонском свидании. Сразу поняла Жанна, что судьям нужно об этом допытаться для того, чтобы обвинить не только ее, но и короля в крайнем отступлении от Церкви и в ереси злейшей — колдовстве. Тонко и твердо отличая «тайну» от «знака», говорила она только о нем, чтоб оправдать короля, а о тайне молчала, слова не проронила до конца.

— Не был ли тот знак венцом золотым, серебряным или из драгоценных камней? — спрашивали судьи, пытаясь подойти через «знак» и к «тайне».

— Этого я вам не скажу, — отвечала Жанна и, как будто смеясь над ними и дразня их, прибавила: — Знак вам нужен один, — чтоб освободил меня Господь из ваших рук: это и будет для вас вернейшим знаком![324]

— Не было ли Ангела над головой короля, когда ваши Голоса указали вам на него? — подходят судьи с другой стороны.

— Будет об этом! — отвечает Жанна так спокойно и властно, как будто не судьи, а она сама ведет допрос.[325]

— Вы должны говорить все, что знаете, — настаивают судьи.

— Нет, всего я вам не скажу, лучше отрубите мне голову! — говорит она так, что все чувствуют: как говорит, так и будет; умрет, а всего не скажет.[326]

Множество законоведов и богословов ученейших, — всего Парижского университета и всей Римско-католической церкви цвет, — собралось на эту безграмотную сельскую девочку, почти ребенка, и ничего не может с нею сделать. Ловят ее, в каждом вопросе ставят ей западню; но она неуловима для них, как птица — для гончих.[327]

— Говорит ли св. Маргарита по-английски?

— Как могла бы она говорить по-английски, не будучи на стороне англичан?

— Значит, святые англичан ненавидят?

— Любят они тех, кого любит Бог, и ненавидят, кого Бог ненавидит.

— Значит, Бог англичан ненавидит?

— Этого я не знаю; знаю только, что англичане изгнаны будут из Франции!

— Не являлись ли вам св. Катерина и св. Маргарита, у Фейного дерева?[328]

В этом вопросе, как будто невинном, — тоже западня: мнимые святые, — может быть, действительные Феи, духи нечистые.

— Как от них пахло, хорошо или дурно?

Это значит: «Не пахло ли адскою серой?»

— Очень хорошо пахло, очень хорошо! — отвечает Жанна детски просто и доверчиво. — Я их обнимала и целовала…

И вдруг опять, как будто смеется над судьями, дразнит их:

— А больше я вам ничего не скажу!

— Был ли Архангел Михаил одет или гол?

— Думаете ли вы, что Богу нечем его одеть?

— Как же вы узнавали, кто вам является, мужчина или женщина?

На этот вопрос, гнусный и глупый, — жалкий лай гончих на улетающую птицу, — Жанна могла бы совсем не ответить, но отвечает опять детски просто и невинно:

— Я узнавала это по голосам, лицам и одеждам.

— Длинные ли у них волосы или короткие?.. Нет ли чего-нибудь между волосами и венцами?

Это значит: «нет ли у них бесовских рогов?» Искренне, может быть, думают святые отцы-инквизиторы, что это могло быть; не знают наверное, было или не было; ставя ей западню, сами в нее попадаются, а она только смеется над ними.[329]