Князь: Зеркало Велеса. Заклинатель. Золото мертвых (сборник) - Александр Прозоров

Утром Пахом разбудил его еще затемно, помог собраться при свете лампы. Саблю с собой сказал не брать, оставить на поясе только ножи и ложку, помог верно заправить в рукав кистень – чтобы и не вываливался, пока не нужен, и не застрял, коли понадобится, – посоветовал вместо поддоспешника надеть ферязь, вытащил из сундука зипун.

– Прочее Осип в сумки положил, – кивнул он. – Пошли.

На дворе стояли уже оседланные лошади, подворники увязывали на их спинах чересседельные сумки, крепили саадаки.

– Возвращайтесь скорее! – вышла вслед за боярином на крыльцо хозяйка. Крепко его поцеловала, поправила мужу ворот овчинного охабня. Мелко закрестила лоб сыну.

– Это ты не мне, это ты серым говори… – усмехнулся Василий Ярославович, скользнул ей ладонью по щеке и сбежал вниз, на ходу просовывая руку в ремешок плети. – По коням!

– Давай, барчук… – Дядька придержал Андрею стремя, кинул в руку повод: – Это твой заводной. С Богом!

Кавалькада из шести всадников одвуконь шагом выехала за ворота, спустилась по дороге с оледеневшего холма, повернула вправо, перемахнула реку и перешла в галоп.

Зима еще не успела накопить снега, чтобы начисто перекрыть все пути-дороги, белый ковер в толщину едва достигал ладони, и кони легко мчались по промерзшей земле. Первым скакал, естественно, боярин. За ним двигался Андрей. Особого труда он для этого не прикладывал – просто холопы соблюдали субординацию и вперед барчука не совались. Да и конь был ходкий, не полукровка.

К тому времени, когда охотники влетели под кроны вековой дубравы, солнце только-только начало подниматься над горизонтом. Однако даже в лесных сумерках Василий Ярославович не сбрасывал скорости, неведомо как определяя дорогу под сплошным снежным покровом. Видимо, земли свои знал так, что и с завязанными глазами каждую тропку мог найти. Минут десять – и они вынеслись на широкий простор. То ли луг, то ли поле, то ли болото – поди определи, когда все вокруг белым-бело!

Только оказавшись под солнечными лучами, Андрей понял, что одет, как настоящий щеголь – в ярко-синий зипун, отороченный по краю и вдоль стоячего ворота коричневой ондатрой. Причем все швы зипуна были закрыты витым желтым шнуром, а с плеча свисали несколько петель и кисточек, тоже из шнура, но уже алого. Шапка у него была бобровая, рукавицы – из горностая. Все прочие были одеты куда как скромнее: длинные суконные плащи без рукавов, подбитые на плечах лисицей, лохматые шапки то ли из росомахи, то ли из персидской кошки. Боярин и вовсе обошелся простым охабнем да песцовой ушанкой.

Зверев закрутил головой, нашел взглядом Пахома, но высказать свое мнение по поводу наряда не смог: галоп – не лучший аллюр для разговоров.

Охотники перемахнули холм, и впереди показалась деревенька из шести широко раскиданных дворов: от дома до дома метров триста, не меньше. Василий Ярославович перешел на рысь, и через пару минут всадники въехали в деревню. Тем не менее, их уже заметили – от домов к центру деревни побежали мужики, укутанные в платки женщины.

– Здорово, Ерема! – натянув поводья, громко крикнул боярин. – Жалишься, сказывают. Отговорку ищешь оброк скостить, защитника и благодетеля своего голодом уморить же лаешь?

– Помилуй, батюшка… – сбив шапки, начали кланяться мужики. – Замучили совсем серые. Скотину, что ляхи бездушные, режут, спать не дают, в деревню прямо выходят. За малых боязно. Однако же в самоловы не суются, требуху отравленную обходят. Токмо вороны от нее передохли. Четырех собак по дворам порвали. С косами мужики ходили – никого в лесу не нашли. Не иначе, волкодлаки завелись. Токмо на ночь в зверя перекидываются, на свету же в людском облике бродят.

Говорили все это люди на разные голоса, но довольно слаженно, без разнобоя. За разговорами появилась девица с ковшом, закутанная в платок так, что снаружи был виден только острый нос и голубые глаза, окаймленные длинными черными ресницами:

– Вот, батюшка, испей горячего с дороги.

Василий Ярославович принял подношение, решительно выпил, передернул плечами, вернул корец:

– Благодарствую, красавица! А вы, грешные, чем жалиться, сказывайте, откуда серые в деревню приходят?

– От Щекатина леса, боярин. Туда следы уходят.

– Стая большая?

– По следу судить, зверей пять, не менее.

Пока Василий Ярославович выяснял подробности, Андрей повернул коня к Пахому:

– Почто ты меня так вырядил, дядька? Все люди как люди, а я – как скоморох!

– Дело молодое, барчук. Тебе по летам красоваться, девкам глаза застить да души бередить. Это мы токмо за зверем диким охотимся. Ты же удаль свою кажешь.

– Тогда скажи, чего мужики здешние деревню не огородят? Мало ли чего?

– Городи не городи, а от ворога тут не уберечься. Тут они, коли беда случается, зараз в леса, в схроны уходят. Там прячутся, покуда чужаки восвояси не уберутся, а опосля в дома возвращаются. Али новые рубят, коли родные сожжены. Зверь же к жилью редко ходит. Вот и не боялись ранее.

Андрей почувствовал на себе пристальный взгляд, но стоило ему вскинуть голову – девица отвернулась и побежала назад к дому, размахивая ковшом.

– Стало быть, в чаще Щекатиной логово устроили? – подвел итог боярин. – Ладно, глянем в чащу – что там за волкодлаки поселились. Пошли!

Чуть не расталкивая смердов грудью коня, Василий Ярославович выехал из селения, перешел на рысь и помчался через поле, начинающееся за огородами.

– Глянь, Вторуша! Вот и следы пошли. Вроде свежие.

Андрея обогнал один из холопов, громко подтвердил:

– Свежие, края не осыпались еще. Не иначе, ночные. Часа три назад серые прошли. Не спешили.

– Коли так, то и нагоним… – решил боярин, снова переходя на галоп.

Скача по следу, всадники повернули в небольшой кленовый лесок, пробились через орешник. За кустами на утоптанной поляне все было заляпано кровью, валялись кости и ошметки шкуры.

– Косулю задрали, – с ходу определил холоп. – Мыслю, час они тут потеряли, не менее.

– Стало быть, недалеко где-то, – кивнул Василий Ярославович. – Веди, не томи!

– Здесь они игралися… Сытые звери, не опасались ничего. Здесь скакали, не уходили. Четыре. Четыре волка, боярин, не пять. Один пошел, остальные погнались… Волчица, что ли? Ага, туда пошли, к дубраве. И вправду, к Щекатину лесу повернули.

Охотники шагом обогнули густой орешник, под которым проскочила волчья стая. Вторуша спешился, пригнулся над несколькими темными катышками, утонувшими в снегу:

– Горячие еще, боярин! Здесь они где-то!

Словно в ответ метрах в ста дрогнули, роняя снег, ветки низкого куста, и через разделяющую клены и дубовый лес вдалеке низину стремглав помчались сероватые тени. Лошади громко заржали, затопали на месте.

– Заводного давай! – крикнул Пахом. Не дождавшись, он рванул повод у Андрея из рук, дохнул в ухо: – Чего стоишь?! – И хлестнул серого по крупу.

Конь сорвался с места, несколько раз скакнул, разгоняясь во весь опор. Зверев лишь чуть-чуть поправил поводом направление – и скакун помчался вслед уходящим зверям. Волки стлались над самым настом: серые с проседью спины, белые «чулки» на лапах, возбужденно приоткрытые пасти, – но конь оказался быстрее и каждую минуту сокращал расстояние на пару саженей. Андрей, поначалу против желания, входил в азарт. Догонит – не догонит, догонит – не догонит. До дубравы оставалось с полкилометра, и звери вполне могли уйти, скрыться в густом кустарнике, спрятаться в норах или оврагах. В лесу скачку не устроишь – на валежнике, на выпирающих корнях, на невидимых под снегом ямах запросто ноги коням переломать можно.

– Давай, давай! – подгоняя серого, пнул он пятками лошадиное брюхо. – Давай!

Человек по натуре своей – хищник, и вид убегающей добычи окончательно подавил в голове паренька человека разумного. Инстинкт охотника взял верх, и Зверев уже не думал о том, что каждое живое существо имеет право на жизнь. Он думал о том, что брать нужно не просто волка, а самого крупного, матерого, шедшего вторым.

– Давай, родной, давай! – Он привстал на стременах, пригнувшись к гриве. – Ближе!

До дубравы оставалась всего сотня метров – но серый уже наступал волкам на пятки. Самый задний, коротко оглянувшись, шарахнулся от коня в сторону – и остался жив. Андрей нагнал второго. Тот тоже оглянулся, но вместо того, чтобы спасаться, попытался цапнуть коня за ноги, кинулся под брюхо. Зверев, пригибаясь, сколько можно, взмахнул рукой – грузик кистеня выскользнул из рукава и четко впечатался хищнику между глаз. Волк полетел кубарем, а паренек еще раз пнул пятками брюхо:

– Гони!

Матерый чуть повернул голову, оскалился, попытался увеличить скорость, но до леса все равно никак не поспевал. Внезапно он подпрыгнул и, перевернувшись в воздухе на сто восемьдесят градусов, оказался к преследователю мордой. Тут же взметнулся в прыжке. Андрей понял, что раскрытая пасть вот-вот схлопнется на горле коня, и рванулся из седла навстречу. Они со зверем столкнулись в воздухе – он угодил волку плечом в грудь, сграбастал пальцами густую шерсть на боках и, падая, обеими руками рванул ее вбок, как метатель молота рвет рукоять своего снаряда. В тот же миг он грохнулся на спину, но и матерый, отлетев в сторону, заскользил на боку по насту, взмахивая лапами. Наконец изогнулся, вскочил. К этому мгновению паренек тоже был на ногах. Глаза врагов встретились – и волк прыгнул снова, метясь уже в его, Андрея, горло. Зверев, чуть приседая, отклонился вправо и назад, взмахнул кистенем. Секунда – и когда морда матерого оказалась на уровне его уха, грузик стремительно ударил между ушами. Послышался тихий «чмок», и глаза зверя погасли. На землю упало уже мертвое тело.