Тайная война в Лукоморске - Сергей Синякин

– Видел я его, - сказал Кумок. - В деле видел!

Из всего этого вчерашнего разговора, который Кумку казался призрачным, словно это и не разговор был, а продолжение загадочной и страшной истории, случившейся с ним, он хорошо помнил лишь о драгоценностях. Александр давно понял: дни его в Совдепии идут к своему печальному окончательному исходу. Пора было сматываться в более приветливые края. В Константинополе волею судеб Кумок уже побывал, ничего хорошего там русским не светило. А для Европы требовались деньги. И немалые. Поэтому Кумок про себя еще вечером решил, что такой кус он постарается не упустить. Значит, и интересы у него с Медником и Африкой пока общие. А дальше видно будет.

Он сел за стол, потянулся за соленым огурцом, сиротливо зеленеющим посреди пустой тарелки, и в это время в горнице появился Леня Медник. Видно было, что вчерашнее пиршество и для него не прошло даром - и трубы горели, и голова раскалывалась. И лицо было помятым, как письмо, которое читают и перечитывают.

– Паханам наш почет и уважение! - просипел Медник.

– Сидай, - предложил Кумок. - Выпей для поправки здоровья. Леонид выпил. Глаза его стали ясными и дерзкими.

– Так что, - спросил он, закусывая облюбованным хозяином огурцом. - Можем мы собрать несколько десятков человек, которые пойдут в бой, не задумываясь и с отчаянием?

Кумок встал, прошелся по комнате, заложив большие пальцы за пояс.

– Романтиков мы здесь вряд ли сыщем, - сказал он. - Такие натуры в местечках почти не водятся. Но найти три-четыре десятка хлопцев, которые смогут сообразить свою выгоду в этом деле - вполне реально.

– Трудно иметь дело с теми, кто выгоду свою понимает, - вздохнул Медник. - Они за жизнь цепляются руками да ногами.

Атаман хмыкнул.

– Жизнь, мой дорогой друг, это то, что люди больше всего стремятся сохранить и меньше всего берегут. Когда предлагаешь закуску, всегда прикидывай, под каким соусом ее подать.

В окне появилась лапа.

Лапа выпустила когти и провела ими по стеклу. Послышался гнусный скрежет.

– Пошел, пошел, - шуганул незваного гостя Антон. За окном жалобно мяукнули.

– Жди, - Антон сделал несколько глотков молока из кринки. За окном раздался стонущий звук.

– Товарищ Кторов, - горько сказал снаружи кот. - Ну, товарищ Кторов!

Антон подошел к окну.

– Чего тебе, Иуда ушастый? - спросил он.

– Открой дверь, - сказал кот. - Поговорим, как самец с самцом. Ты ведь меня не боишься?

– Стану я всякую шкурку бояться, - Кторов дверь открывать не спешил. - А ты, значит, стучишь помаленьку? Мне одно нашептываешь, ротмистрам - другое, а сам потихоньку в чека бегаешь, доносы строчишь? Стыдно, Баюн! Стыдно! Кот называется! «Хожу сам по себе!» - передразнил Антон. - Теперь понятно, куда ты ходишь!

– Ладно, отворяй,- сказал кот примирительно. - Я ведь и к тебе не с пустыми лапами пришел!

Кторов приоткрыл дверь.

Кот с достоинством вошел в хату, но на том его достоинство и кончилось - он бесшумно и гибко проскользнул в горницу, посидел, примеряясь, и вспрыгнул на табурет, пряча под себя хвост.

– Молочка бы налил, - не глядя на Кторова, попросил он. - С утра - ни плавничка, ни косточки.

– Я-то здесь при чем? - усмехнулся Антон.

– Так по твоим, по твоим же делам бегал, - кот склонил лобастую голову и с видимой брезгливостью обнюхал ломоть хлеба, потом жадно понюхал салфетку, в которой когда-то лежало копченое сало. - Живут же люди!

– Ты или дело говори, или выметайся, - сказал Антон. - Своих дел невпроворот.

– Ой, какие мы обидчивые, - кот вспрыгнул на стол, нагло распластался на заметках Кторова. - Я ж, можно сказать, докладывал, а не закладывал. И тем обеспечивал взаимопонимание столичных и местных спецслужб. Ты к человеку опаску имел, он - к тебе, а я подозрительность взял и нарушил. Еще Александр Сергеевич говаривал, что излишняя взаимная подозрительность столь же вредна, сколь и чрезмерная доверчивость. Вот и нет промеж вас подозрительности.

– Слушай, Баюн, - Кторов почувствовал раздражение. - Тебе бы языком молоть, а у людей дела…

– Нашел я его, - сообщил кот спокойно, словно не его сейчас пытались стащить за хвост со стола. - В подвале синагоги. Так и стоит. Страшная тварь, ни на что не похожая. Я как представил себе такое, по улице идущее, веришь ли, сердце прихватило. Ну, думаю, попал ты, Баюн Полосатович! Пригляделся, а по нему мыши бегают! - кот плотоядно облизнулся.

– А говоришь, ни косточки, ни плавничка, - укорил его Кторов.

– Так это же вроде военный трофей, - ни капли не смущаясь, сказал кот. - Это не в счет, что тобой добыто, в харч не идет, это за удовольствие почитать надо!

– Молока, говоришь? - Антон щедро отлил из кринки в жестяную тарелку с красными петушками, сел напротив, разглядывая кота. - На тебе молочка! Рассказывай!

Но кот не торопился. Опустив голову, он быстрыми движениями розового языка лакал молоко, пока тарелка не опустела. Покончив с молоком, кот облизнулся.

– Хорошее молочко, - сказал он. - Такое только у Семукаевых и встречается, у них коровка бельгийских кровей. Семукаев-старший с империалистической привез. А ты разве с ними знаком?

– Так что там с подвалом? - прервал болтуна Кторов. Кот грузно скользнул на колени Антона.

– Я тебе про то и говорю, товарищ Кторов, - благодушно сказал он. - Стоит. В подвале ихнем стоит. С виду кукла и металлом отливает. В этом подвале давно никто не бывает. А чего им в подвале делать, там ни инвентаря, ни провианта? Там рукописи лежат, и те старые - с железными крышками, сплошь мышиными зубами усеяны. Ростом велик, морда странная - ни рта, ни носа, ни усов. Даже ушей нет, - говоря это, кот с достоинством демонстрировал свои, повернув к Антону лукавую морду. - Пыли на нем! Нет, товарищ Кторов, вот ты меня в семи смертных грехах обвиняешь, а я, между прочим, истинное мужество и героизм проявил. Я на медали не претендую, мне их на шкурку не вешать, но на премиальные в виде колбаски домашней или сальца копченого я согласен.

– И в чем же оно, твое мужество, проявилось? - хмыкнул Кторов. - Ну, слазил в еврейский подвал, ну, куклу механическую нашел…

– А ты бы сам в этот подвал слазил, - предложил кот. - Один, ночью, через узенькое окошко, в которое и пролезть-то толком невозможно. Не зря говорят, что чужую доблесть признают редко, каждый кичится своей, даже если ее вовсе нет. Там крысы вдвое больше меня, не знаю, с чего они такие, на кошерной пище особо брюхо не отрастишь. Это в церковь лазить не страшно - там все свое, православное. А синагога, брат, место загадочное, там священную книгу открой - ни черта не поймешь, одни согласные, а гласные они, товарищ Кторов, специально пропускают, шифруются таким образом от православного существа.

– Это ты православный? - удивился Кторов.

– А ты думал? - гордо сказал кот. - Если хочешь знать, в прежние времена меня православный поп два раза в проруби на Крещение кунал. Правда, вытаскивать не хотел, так я и сам выбрался.

– Ну, и что прикажешь дальше делать? - Кторов задумался.

Кот прошелся по столу, нахально сунулся мордой в кринку, но неудачно - морда у него для узкого горлышка кринки оказалась слишком широкой.

– А что тут думать? - с некоторой обидой отозвался Баюн. - Наведете шмон в синагоге, найдете куклу эту, а дальше - как революционное правосознание покажет. Лично я бы ихнего равви к стенке, не задумываясь, поставил, он по мне два раза в прошлом году мелкой дробью стрелял. А я тебе так скажу, куренок тот все равно хромал на правую ножку, такие, как он, не жильцы. И прав я оказался, все одно - у меня из зубов вытащили, а сами из куренка того шулюм сварили. Я же говорю - сволочи. Не зря их «Союз архангела Михаила» погонять пытался в девятьсот седьмом. А плесни-ка, товарищ Кторов, еще молочка. Что-то в горле першит, не иначе в синагоге древней пыли наглотался.

Кторов плеснул коту молока и задумался. Все запутывалось, вчера еще казавшееся ясным и чистым, как лампадное стекло, сегодня приобретало будущую неопределенность. Как там Глеб Иванович Бокий советовал? Помнится, он сказал: встретившись с необычайным явлением, подумай, как употребить его на дело мировой революции, а если это невозможно, подумай о том, что сделать, чтобы это необычайное революции не могло навредить. Только здесь шире надо было смотреть - не пролетариату грозили эти самые Големы бедой, всему миру они грозили бедствиями и несчастиями.

Некоторым секретам лучше было бы так и оставаться секретами. Уж больно много бед они обещали человеческому обществу.

– Все беды от иудейского семени, - вдруг поднял морду от тарелки с молоком Баюн Полосатович. - А почему? А вот не надо было себя богоизбранным народом объявлять, высокомерие перед остальным миром показывать. Моду взяли с дробовиками вокруг курятника ходить!

Ну да, только этого и не хватало! Баюн Полосатович оказался ярым антисемитом. Судя по высказываниям, были у него для того веские личные причины. Например, куренок, который ему так и не достался.