Ровным счетом ничего - Роберт Вальзер

Я спросил какого-то парня, как дойти до Ромона, тот посмотрел на мои ботинки, будто хотел проверить, годятся ли они для похода.

— Это далеко, — сказал он.

— Не страшно, — ответил я и добрался до места за четыре часа, поел сыра, выпил немного вина и лег спать. Прежде чем закрыть глаза, я подумал о возлюбленной, что доставило мне радость.

Дорога до Лозанны заняла восемь часов. По пути можно встретить священника, перед которым снимают шляпу, оказывая почтение духовному сословию. Высоко расположенный городок называется Рю.

На подходе к Лозанне навстречу мне двигалась гуляющая воскресная публика. Я зашагал дальше и через два часа был в Морже, здешняя церковь приятно поразила меня, а заведения показались восхитительными.

Еще два часа понадобились мне, чтобы добраться до Ролля, где я под навесом, рядом с торговцем каштанами и стайкой ребятишек, скрутил себе сигарету, зашел в «Черную голову», трактир, основанный в 1628 году, и нашел его опрятным и достойным.

В восемь часов я двинулся дальше. Миновав Нион, а вместе с ним и всяческие сельские усадьбы, в одиннадцать часов я добрался до Коппета, где я позволил себе отведать салата и мяса. А хозяин, латиноамериканец, задавал мне всяческие вопросы.

Элегантная дама стояла у стойки, за три минуты я успел получить истинное наслаждение, созерцая ее, она почувствовала это, почесала спину.

В три часа пополудни я достиг Женевы, направился в кафе, а потом повстречал старика, живущего здесь у своих детей и не испытывающего от этого счастья.

— Между людьми всякое бывает, — пытаюсь я успокоить его. На плакате крупно, так что видно издалека, написано: «Борджиа забавляется». Это про кинофильм.

Чем можно заняться в Женеве? Чем угодно! Например, зайти в кондитерскую и осведомиться, позволительно ли будет тотчас же отведать сладостей.

После этого отправиться в старый город, восхититься церквями и поразмышлять о Кальвине. Мраморная доска напоминает о некогда проповедовавшем здесь шотландце Джоне Ноксе.

Можно подарить плитку шоколада школьнику, после чего отправиться в художественный салон, оказать честь нескольким питейным заведениям, повстречать уроженку кантона Аппенцель и спросить ее, как пройти к театру.

Среди памятников выделяются статуи генерала Дюфура и герцога Брауншвейгского. Один из монументов посвящен вступлению Женевы в Швейцарскую конфедерацию.

Обращаешь внимание на музеи, знатные частные дома, притом успеваешь заметить хорошеньких девушек, оказываешься перед магистратом, заходишь во двор и находишь его поразительно красивым.

Я посчитал уместным сделать комплимент кельнерше из кантона Юра, а встречу с молодым уроженцем Ааргау я воспринял как игру случая. Мы проходим через огромный универсальный магазин, присаживаемся, как принято в большом городе, перед кафе на свежем вечернем воздухе.

Женевские жители производят впечатление людей учтивых и доброжелательных. Я покупаю миндаль, даю его мальчику, оставляю своего спутника, поскольку каждый раз быстро осваиваюсь в новом окружении, устраиваюсь потом в «Маленьком казино», где играю комедию, заворачиваю в бар, где танцуют.

Во время ночных блужданий я забрел на островок среди Роны, украшенный памятником Руссо, снял шляпу перед недвижимым, сдвинувшим немало в этом мире.

Расположение у озера придает городу некое умиротворение, покой. На набережной расположились роскошные отели. Мосты, по которым ступает твоя нога, воодушевляют. Одной стройной женщине я долго глядел вслед, она кого-то мне напоминала.

В трактире «Швейцарский двор» я, несмотря на поздний час, нашел желанное пристанище по вполне сходной цене. Обратный путь я проделал по железной дороге, преодолев расстояние, на которое мне понадобилось два дня, за четыре с половиной часа.

ВИТРИНЫ

Кто не любит разглядывать витрины? Вот быстренько полакомился, отведав взглядом шоколада.

Тут заинтересуешься шляпами, там галстуками, где-нибудь еще венскими и франкфуртскими сосисками. Прекраснейшие вещи порой достаются даром, например созерцание репродукций работ великих мастеров.

Аппетитно расположились среди апельсинов букетики фиалок с их умненьким фиолетовым цветом. Наши глаза дарят нам массу радости.

В антикварных лавках выставлены макеты исторических битв швейцарцев. Поразительно, насколько ужасные вещи тогда происходили. Возможность узнать жизнь с лучшей стороны даром не дается.

Я примечаю съестное, эмментальский и грюйерский сыр.

Модные магазины напоминают о том, как выигрывает тот, кто хорошо одет. Быть элегантным никогда не повредит. Разве не отведывал я частенько в кондитерской в переулке Арбергергассе яблочный дессерт?

Закусочные завлекают спешащего прохожего ветчиной и оладьями. Внимательно рассматривать корсеты и тому подобное мужчинам неприлично. Но для журналиста в этом нет ничего предосудительного.

Девичьи платки украшены премилой вышивкой. Из-за такого вот платка Отелло устроил своей жене сцену.

Я довольно рано усвоил, что дарить дамам обувь не стоит; гораздо лучше, если они покупают ее сами.

Ювелирные магазины сверкают кольцами, брошками и ожерельями. Магазины канцтоваров напоминают, что время от времени бывает полезно написать письмо.

Недавно я видел у старьевщика фигурку Христа из слоновой кости; руки распятого раскинуты в стороны, а на ногах следы от гвоздей.

Опять я ограничился беглыми зарисовками, а вообще-то я должен был написать побольше.

ПРИМЕРНЫЙ

Один из моих однокашников еще мальчиком казался не по годам почтенным. Мы с ним не слишком-то ладили, а его послушание было нам противно. К тому же он, совершенно костлявый, от худобы казавшийся прозрачным, расхаживал, словно жердь, отвратительно манерный и надутый. Проказы — это не для него. Над другими, например над Грюрингом, мучившим стихотворение «Фирдуси», как он это произносил, можно было смеяться. А тот не давал повода ни для малейшей усмешки. Поэтому его словно и не было, хотя субтильность, в которой он, казалось, хотел достичь предела, просто бросалась в глаза. Его родители жили в новом квартале. Отец был нотариусом, а мать так же скупа на телесный объем, как и ее образцовый сынок. Воспоминание о его степеннности доставляет мне боль. Разве позволено нам, людям, быть такими неинтересными? Как смеялись мы над выходками ученика, слывшего шалопаем, впрочем, это реноме не помешало ему стать порядочным мужчиной. Сегодня он ведет себя так, будто у него и в мыслях никогда не было никакого озорства. Другой же был наказан за свою непогрешимость. Бог не слишком впечатляется человеческой безупречностью. Как долго могли развлекать нас так называемые дураки. Благодарили ли мы их за это? Нет, но мы испытывали к ним симпатию, мы признавали их, хотя и без почтения. Они для нас кое-что значили; зато ничего не видевший вокруг зубрила был для нас чужаком. Как гадко быть таким безукоризненным. Вернувшись после долгого отсутствия в город, в котором я вырос, я узнал, что его постигла неудача. Заносчивость привела его к падению, и репутация, которой он пользовался среди окружающих, рухнула вместе с ним. Значит, и примерным приходится умерить свой пыл?

ПИСЬМО ЭДИТ

Если ты соблаговолишь меня выслушать, я сообщу тебе, что за обедом, состоявшим из кофе и пирога, я убил трех ос. Содеянное вызывает у меня сожаление, но они так нервировали меня своим злобным видом!

Потом я отправился за город, прошел через лесок, в котором я обстоятельно побеседовал с тобой. Ты даже не представляешь себе, каким прекрасным представляется мне твое серьезное лицо. Шагая вот так, как лошадь, я наговорил тебе много ласковых слов. Должно быть, дороже тебя у меня нет никого, потому что на самом деле я тебе так ничего и не сказал, остался должен тебе все слова.

Стайка школьников осветила меня улыбками своих веселых лиц. Я услышал, как один мальчик сказал другому, поменьше: «Какой же ты злой». Видела бы ты действие этой лести. Не наполняют ли нас упреки зачастую большей гордостью, чем похвалы?

Поесть сыра и хлеба в деревенском трактире — удовольствие не меньшее, чем от изысканных блюд в элегантной обстановке. Глядя на футбольную игру, я сказал себе: «Пусть их азарт послужит тебе примером». Неожиданно показались две башни, на одном из зданий было написано: «Радиозавод Маркони».

Двух идущих мне навстречу людей я посчитал за санитара и санитарку, дело в том, что поблизости, как мне было известно, находилась психиатрическая лечебница. Прутиком я сбивал осенние листья, висевшие одиноко и вызывающе. Обращающие на себя внимание вещи легко вызывают у нас желание преподать им урок, называемый нравоучением. Разумеется, особенным развлечением это не назовешь. Один господский дом вызвал во мне желание пожить в нем. В комнате находилась бы библиотека, там бы я проводил за чтением целый день, несправедливо пренебрегая действительностью ради духовных наслаждений. Какое-то время я наслаждался мыслью, что когда-то в Техасе в экипажи, в которых с хлыстом восседали дамы, запрягали негров.