Страшная сказка - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Постараюсь уложиться.
– Ну, давай. Время пошло.
– Надежда Сергеевна, я сегодня был на Овражной, по вызову… Там снова проблемы.
– Снова? Что, наши братцы подрались из-за девки? – усмехнулась Надежда и не удивилась, расслышав в голосе Симагина слабый укор:
– Надежда Сергеевна, вы же понимаете, о чем я.
Она нахмурилась: неужели…
– Только не говори, что опять приехала эта убогая!
– Не она. Двое других. Ходили по подъезду, расспрашивали про вас. Ну, и про квартиру, и про Алима Минибаевича, конечно. Про все, про всякие мелочи, даже про собачку, помните покойного Роджера?
Помнила ли она Роджера? А как же, помнила!
– Двое, говоришь? Кто?
– Мужчина и женщина, лет по тридцать. Он высокий, глаза голубые, волосы светлые, она – тоже высокая, волосы русые, глаза серо-зеленые – говорят, красивые глаза.
– Кто говорит? – зло спросила Надежда. – Азеры? Ну, этим охлобуям любые зенки, лишь бы не черные! А подробнее не могли описать? Вообще, кто они, эти люди, откуда взялись?
– Выяснить не удалось, – скромно сообщил участковый.
– Не удалось?! Ах ты мент хренов! За каким же лешим ты там посажен сидеть, а? Почему бы не оторвать задницу да не пробежаться, не поискать?
Симагин терпеливо переждал вспышку господского гнева – молчал, пока Надежда не успокоилась и не спросила более миролюбиво:
– Уверен, что без Вальки обошлось?
– Что ее здесь не было? Уверен. Это другие.
– Ладно, Симагин, – угрюмо сказала Надежда. – Ищи. Ищи, понял? Твоя работа. Что-то узнаешь толковое – позвони. Поговори, кстати, с Розой, может быть, к ней уже кто-то обратился?
– Обязательно! – обрадовался ценному указанию Симагин и положил трубку, пообещав немедленно позвонить, ежели что.
Да, помощничек у нее… Хороший мужик Симагин, но не Шерлок Холмс, нет, не Шерлок! Вечно нужно под зад коленкой пихать, чтобы шевелил этим самым задом и отрабатывал свой кусок хлеба с маслом.
Что за люди? Откуда взялись? Откуда эта уверенность, что их появление, безусловно, связано с зимним приездом Валентины и является не чем иным, как его пренеприятнейшим продолжением?
Надежда покачала головой. Вот и не верь после этого в предчувствия! Уже под утро, когда снятся самые вещие сны, она видела довольно отвратительную картину. Будто какая-то старуха мажет навозом двери бывшей Алимовой квартиры в старинном доме на Овражной, 42. Причем так щедро и старательно мажет, что номера квартиры – 14 – уже не видно под этой вонючей гадостью. Самое удивительное было то, что Надежда даже запах чуяла. И еще было нечто странное. Когда Надежда – во сне, понятное дело! – заорала благим матом на эту мерзкую старуху и та оглянулась, выяснилось, что это не кто иная, как Глебовна. Глебовна – благодетельница, Глебовна – мать родная, нет, ближе и дороже матери, может быть, единственный на всем свете человек, которого Надежда истинно любила и почитала, с мнением которого считалась и смерть которого оплакивала взахлеб, хотя, не исключено, сама же эту смерть приблизила.
А может, и исключено! Может, инфаркт хватил Глебовну в силу естественных причин, а вовсе не потому, что она узнала: ее ненаглядная, такая-сякая, немазаная Наденька работает вовсе не ночной няней в детсаду, а стриптизершей в ночном клубе, принадлежащем самой одиозной фигуре в городе – Алиму Абдрашитову. Схожую ситуацию Надежда потом видела в популярном фильме «Интердевочка» и сочла ее большой дурью и чисто кинематографической натяжкой…
Но вернемся к тому сну. После него Надежда проснулась в слезах – то ли ярости, то ли бессильной злобы, то ли жалости – правда, неведомо, к себе или покойной Глебовне. И чуть не впервые за последние три года не вскочила сразу с постели, не включила видеокассету с записью шейпинга, не начала задирать ручки-ножки и мучить пресс, вкупе с косыми мышцами талии, а долго лежала в постели, обдумывая гадостный сон и вспоминая Глебовну.
Грязь, вонь – это определенно к неприятностям. К пакостям каким-то. Да и покойники, конечно, к чему-то хорошему не приснятся никогда. Даже такие золотые бабульки, как Глебовна…
Ольга Еремеева
Январь 2001 года, Нижний Новгород
…И снова лезла в глаза традесканция, и снова глядел исподлобья Мыльников, только теперь глаза его не были ни усталыми, ни добрыми – в них плескалось неприкрытое торжество.
– Я не брала, говорю вам: я не брала! – осипшим голосом твердила Ольга.
– Ну да, конечно, это вас на живца взяли, – с понимающей усмешкой кивнул Мыльников, и в его желтоватых глазах была такая неприкрытая издевка, что Ольге прошлось крепко взяться обеими руками за стул, чтобы не броситься на этого мерзавца и не надавать ему пощечин. – Студенты организовали против вас провокацию, это вы хотите сказать? А почему, зачем – вам в голову не пришло? Бессмысленно же все. Ну какие могут быть счеты к вам у Натальи Зыряновой?
Ольга вскинула на Мыльникова глаза.
– Между прочим, как раз у Натальи Зыряновой счеты ко мне есть. Я ведь ее до экзамена не допустила. Она вам этого не сообщила вместе с прочими своими клеветническими измышлениями?
– Отчего же, сообщила, – спокойно кивнул Мыльников. – Информировала, что слезно просила вас отменить эту драконовскую меру, позволить сдавать практическую ветеринарию вместе со всей группой, а вы согласились только при условии получения мзды. И назвали сумму.
– Никакой суммы я не называла! – Ольга с яростью отбросила от лица плети традесканции.
– Поосторожнее с растением! – предупредил Мыльников, и глаза его так сверкнули, что Ольга поняла: оборви она хоть один листочек с ненавистной травы, этот противный опер посадит ее за порчу государственного имущества в особо крупных размерах.
В это время голубоглазый коллега Мыльникова, до сей минуты молчаливо сидевший на обшарпанном подоконнике (больше в кабинетике притулиться было негде, разве что под вешалкой в углу), вдруг соскочил на пол, навис над Ольгой, осторожно вынул из прибитого к стене кашпо горшочек с традесканцией и водрузил это пыточное устройство на сейф. А сам вернулся на подоконник, забравшись на это узкое и неудобное место с той легкостью, с какой птица взлетает на насест.
Оба – и Мыльников, и Ольга – были так ошарашены, что на какое-то время умолкли. Только и переводили глаза с традесканции, которая почему-то сразу утратила всю свою агрессивность и выглядела теперь довольно убого, на этого парня и обратно.
Вид у него был весьма угрюмый, если не сказать разгневанный. Причем Ольге почему-то показалось, что чувства эти имеют отношение не к ней, а к Мыльникову. Видать, оперу тоже это почудилось. Во всяком случае, его вопрос, обращенный к этому парню, был задан довольно заискивающим тоном:
– Родион Петрович, слушай, может, ты уже пойдешь? Я понимаю, ты человек занятой, а я тебя от каких-то дел оторвал…
– Что ж, я тебе больше не нужен? – глянул на него голубоглазый с прежним неприязненным выражением, и Ольга едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть испуганно: нет, пожалуйста, не уходите! Остаться с Мыльниковым наедине было до того страшно, что ее даже озноб пробрал. Не то чтобы она боялась: вот он накинется на нее и начнет избивать или, к примеру, насиловать. Но он наслаждался зрелищем ее унижения, он хотел отомстить, сломить ее. А ей было легче умереть, честное слово, чем сломаться перед ним.
– Да, пожалуй, теперь уже нет, – ответил своему приятелю Мыльников и даже привстал и даже руку начал протягивать на прощание, однако тот и не шевельнулся на своем насесте.
– Ничего, я еще посижу немного, – сказал он сухо. – Мало ли, вдруг на что-нибудь сгожусь.
Лицо Мыльникова снова приняло озадаченное выражение, а Ольга вздохнула с явным облегчением. Николай Николаевич покосился на нее.
– Продолжим, что ли? Прошу вас перечислить тех студентов, которых вы принуждали платить вам за допуск к экзаменам и сдачу их. Имейте в виду, у нас все эти сведения имеются, я просто призываю вас сделать добровольное признание.
– И что потом? – остро взглянула на него Ольга. – Скажете, что мое признание не имеет никакого значения, а чтобы выйти на свободу, мне сначала надо совершить подвиг? Подвиг разведчика, да?
Мыльников побагровел.
– Какой подвиг? – удивился парень по имени Родион.
– Не обращай внимания, – торопливо отмахнулся Мыльников. – Это детали наших отношений с гражданкой Еремеевой.
Ольга поняла, что об этих «деталях» приятель опера не имеет представления. Более того, Мыльников почему-то очень не хочет, чтобы Родион о них узнал.
– Вернемся к нашему делу, – торопливо сказал он. – Итак, я жду…
Ольга задумчиво посмотрела на него. А не поставить ли этому мерзкому Николаю Николаевичу клизму с гвоздями и не сообщить ли Родиону о некоторых деталях прошлогодней вербовки разведчицы Еремеевой (кличка Азеф, она же – поп Гапон) в этом самом кабинете? Но до чего тошно возвращаться ко всей этой гадости! И вдобавок она устала, она так вдруг устала!