Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

– Фантастика! – не удержалась Ульяна.

– Олюсь – мастер своего дела. Он такой, что и камень уговорит.

– Бедный юноша, – кивнула Ульяна в сторону Лидиного жениха.

– Ну, Юрко, наливай! – сказал Олюсь, усаживая девушку рядом и придвигая свое кресло поближе к ней.

– Я только на минутку, – предупредила Лида.

– Мы уже договорились на завтра, – сообщил Олюсь.

– Ли-и-и-и-идка! – обрадовалась Ульяна. – Познакомься, это Юрко.

– Я уже догадалась. Вы меня, конечно же, не помните?

– А должен?

– Вовсе нет. Я брала у вас автограф. А в знак благодарности подарила розу. Вы тогда прикололи ее к своей ветровке.

– Это было на презентации «Доступа» в филармонии?

– Ага! – обрадовалась она.

– Так вот оно что, а я думаю, где же вас видел!

Еще бы такую кралю забыть! Я долго ее вспоминал. Но в тот вечер почему-то не удосужился ответить ей комплиментом-приглашением, вроде этого: «За автограф – кофе. Когда встретимся?»

Мы чокнулись, нас пронизывал все тот же испепеляющий взор покинутого парня. Он нервно подергался на стульчике, выпил вначале свой ликер, а затем опрокинул и полную рюмку своей девушки. Закурил. Кажется, только я один и следил за ним вполглаза.

– Девушки, а хотите узнать, куда мы поедем в ближайший уик-энд? – спросил Олюсь.

– Ну-ка, ну-ка, интересно.

– В Краков.

– Ух ты! – обрадовалась Ульяна. – Вот только заграничных паспортов у нас нет.

– Чепуха! В понедельник даете мне фотки и украинские паспорта, а в четверг получаете заграничные.

Парень очень плохо реагирует на громкий смех из-за нашего стола. Он тушит сигарету, резким движением останавливает официанта и сует ему деньги. Затем встает, какое-то мгновение колеблется, бросает в нашу сторону прощальный выстрел-взгляд и выходит. Я не спускаю с него глаз, однако молчу. Но, оказывается, Олюсь тоже заметил его уход и подмигивает мне, с самодовольной улыбкой.

– Наливай, Юрко! Лидусик, а знаете, наш Юрко тащится от имени Христя.

– Правда? Почему?

– Его бывшую жену звали Христей.

– И что с ней?

– Он утопил ее в ванне.

– Шутите?

– Какие могут быть шутки? Я ему помогал.

– А куда дели труп?

– Выбросили в Полтву[2]. В лунные ночи по берегам Полтвы бродит ее неприкаянный дух в белом платье и тяжко стонет.

– Какой ужас!

Мы хохочем, как сумасшедшие. Олько сыплет анекдотами, я наливаю, время пролетает так незаметно, что когда Лида наконец опомнилась и оглянулась, то за столиком, где она прежде сидела со своим парнем, пьянствовала компания из «Радио-Люкса».

– О боже! А куда делся мой кавалер? – удивилась она.

– Уплыл в неизвестном направлении, – сказал я.

– Почему же вы мне не сказали?

– Я думал – он в туалет.

– Лидусь, не печальтесь, мы его здесь подождем, – по-свойски обнял ее Олюсь. – А теперь потанцуем.

И мы снова покачивались, и терлись, и скользили руками, не замечая вокруг никого, а когда я нырнул языком в Ульянино ушко, она застонала и прошептала:

– Веди себя прилично.

– Возле тебя невозможно вести себя прилично. И, кроме того, я ужасно голоден. Я, словно дикий зверь, готов тебя проглотить.

– Ах, ну конечно, я ведь забыла, что мы уже полгода в холостяках, – она разомкнула руки на моей шее и прижала ладони к моей груди, смеясь и слегка отталкивая. – Не стоит будить зверя. – И, заглянув мне в глаза, спросила: – И что? Неужели мы целых полгода хранили добродетель?

– А ты как думаешь?

– Думаю, что с таким приятелем, как Олюсь, очень тяжело не вляпаться в какую-нибудь веселую историю.

– Ошибаешься. Наоборот, мне приятно было осознавать, что вот сколько разных искушений вокруг, а я тверд, как камень. Волны страстей разбивались о мою грудь и откатывались назад. «Стоял, недвижим, как скала…» До нынешнего дня.

2

Так и прошел этот день в обществе девушек, пока в одиннадцать бар не закрылся и мы не повели наших барышень по домам. У подъезда мы с Ульяной полчаса лобызались, мои руки беспрепятственно шарили по ее сладчайшим ягодицам, а когда я коснулся пышущей жаром груди, Ульяна со смехом вырвалась и убежала вверх по лестнице, бросив на прощанье многообещающее:

– До за-а-втра!

Я был изрядно во хмелю и все же по дороге домой почувствовал, что должен выпить еще, иначе расклеюсь, меня вдруг охватила душераздирающая тоска по жене. В Винниках я купил бутылку шампанского и, плетясь полтора километра до дома, хлестал вино прямо из горла. Вокруг царствовала ночь, окна были темны, ни единой живой души не встретилось мне по пути. Я вливал в себя шампанское, весело размахивая бутылкой, и со стороны смахивал, наверное, на последнего алкаша. Но тоска нарастала, вино не глушило ее. Я задрал голову и увидел тихое звездное небо. Показалось, что душа моя вот-вот выпорхнет и умчится туда, к светилам. Но это была не душа, а проклятое шампанское – оно вырвалось из меня фонтаном заодно с перекисшим содержимым моего желудка.

3

Солнечным субботним днем автомобиль с двумя радостными парами мчался в направлении Каменки-Бузской. Впереди сидели Олько с Лидой и болтали без умолку сзади – мы с Ульяной, а за нашими спинами давил на подвески багажник, щедро упакованный напитками и закусками.

Я чувствовал себя превосходно, несмотря на вчерашний перепой. Вчерашняя моя ностальгия уже с утра показалась просто смешной. Да пошла она! Жизнь только начинается. Снова. Конечно, я уже не тот удалец, каким был семь лет назад, у меня появились залысины, седина, но ведь и энергия бьет ключом. Как говорится, седина в бороду – бес в ребро. Я снова готов к подвигам. К тому же пишу роман о мифической поэтессе и понемногу начинаю верить в ее существование и в нашу с ней встречу.

Если бы не сегодняшний пикник, я бы снова корпел над рукописью. А писал я не только роман, я еще и вымучивал на бумаге повесть, которую заказал мне Кривенко[3] для «Доступа».

– Сваргань этакий сюжет с секс-бомбой внутри, чтобы бабахнуло и потянуло на скандал. Чтобы сюда, под окна нашей редакции, приперлись депутации целок и импотентов с транспарантами и кричали: «Долой Винничука из нашего девственного города!»

Публикации моих «Дев ночи» и «Жития гаремного» закончились. Снова возникал заказ на скандал. Но я не знал, что писать. Каждое утро, просыпаясь, чесал репу и спрашивал себя: что же это должно быть?

Целое утро при мысли об Ульяне мой неуемный блудень, мой неустанный Ванька-встанька заступал на пост, но как только я переставал думать о ней, падал ниц. Сейчас в машине он снова встал в стойку. Неужто я сегодня ее не уломаю? В ее присутствии моя голова не хотела думать ни о чем другом, только о страсти, любви, ласках. Глазами я раздевал Ульяну, да разве только раздевал, я кромсал на ней одежду, срывал зубами пуговицы, резинки, даже шнурки. Боже, я еще никогда никого так не желал, как ее. Это было невыносимо.