Гарики предпоследние. Штрихи к портрету - Игорь Губерман

Евреев большинство еще и ныне

блуждает, наслаждаясь, по пустыне

В пыльных рукописьменных просторахгде-то есть хоть лист из манускриптас текстом о еврейских бурных спорах,как им обустроить жизнь Египта.

Евреев выведя из рабства,Творец покончил с чудесами,и путь из пошлого похабстваискать мы вынуждены сами.

Да, искрометностью умапо праву славен мой народ,но и по мерзости дерьмамы всем дадим очко вперед.

С банальной быстротечностьюхотя мы все умрем,еврейство слиплось с вечностью,как муха — с янтарем.

Что ты мечешься, Циля, без толку,позабыв о шитье и о штопке?Если ты потеряла иголку,посмотри у себя ее в попке.

Мы вовсе не стали похожи,но век нас узлом завязал,и с толком еврей только можетустроить славянский базар.

Ход судьбы — как запись нотная,исполнитель — весь народ;Божья избранность — не льготная,а совсем наоборот.

Нас мелочь каждая тревожит,и мы не зря в покой не верим:еврею мир простить не можеттого, что делал он с евреем.

Без угрызений и стыдане по-еврейски я живу:моя любимая едапри жизни хрюкала в хлеву.

Евреи не толькона скрипках артистыи гости чужих огородов,они еще всюду лихие дантисты —зуб мудрости рвут у народов.

Еврей тоскует не о прозеболот с унылыми осинами,еврей мечтает о березе,несущей ветки с апельсинами.

Россию иностранцы не купили,и сыщутся охотники едва ли,Россию не продали, а пропили,а выпивку — евреи наливали.

То ветра пронзительный вой,то бури косматая грива,и вечно трепещет листвойречная плакучая Рива.

Гордыня во мне иудейскаяпылает, накал не снижая:мне мерзость любая еврейскаямерзей, чем любая чужая.

В заоблачные веря эмпиреиподобно легкомысленным поэтам,никто так не умеет, как евреи,себе испортить век на свете этом.

Одна загадка в нас таится,душевной тьмой вокруг облита,в ней зыбко стелется границаеврея и антисемита.

Во всякой порче кто-то грешен,за этим нужен глаз да глаз,и где один еврей замешан —уже большой избыток нас.

Чему так рад седой еврейв его преклонные года?Старик заметно стал бодрей,узнав про Вечного жида.

В узоре ткущихся событийне все предвидеть нам дано:в руках евреев столько нитей,что нити спутались давно.

В евреях действительномного того,что в нас осуждается дружно:евреям не нужно почти ничего,а все остальное им нужно.

Если бабы с евреяминочи и днидружно делят заботы и ложе,столько выпиликрови еврейской они,что еврейками сделались тоже.

Евреи в беседах пространных —коктейлях из мифа и были —повсюду тоскуют о странах,в которых рабы они были.

Сосновой елью пахнет липав семи воскресных днях недели,погиб от рака вирус гриппа,евреи в космос улетели.

Для всей планеты мой народ —большое Божье наказание;не будь меж нас такой разброд —весь мир бы сделал обрезание.

В евреях оттуда, в евреях отсюда —весьма велики расхождения,еврей вырастает по форме сосуда,в который попал от рождения.

Спешите знать: с несчастной Ханнойслучился казус непростой(она упала бездыханной),и Зяма снова холостой.

Евреи не витают в эмпиреях,наш ум по преимуществу — земной,а мир земной нуждается в евреях,но жаждет их отправить в мир иной.

Обилен опыт мой житейский,я не нуждался в этом опыте,но мой характер иудейскийтолкал меня во что ни попадя.

Еврейское счастье превратно,и горек желудочный сок,судьба из нас тянет обратнопроглоченный фарта кусок.

Родился сразу я уродом,достойным адского котла:Христа распял, Россию продал(сперва споив ее дотла).

Выбрав голые фасоны,чтоб укрыться в неглиже,днем сидят жидомасоныв буквах М и в буквах Ж.

Повсюду пребывание моепечалит окружающий народ:евреи на дыхание своерасходуют народный кислород.

Еврей живет на белом светев предназначении высоком:я корни зла по всей планетепою своим отравным соком.

Пока торговля не в упадке,еврей не думает о Боге,Ему на всякий случай взяткиплатя в районной синагоге.

В еврейской жизни театральностьживет как духа естество,и даже черную реальностьупрямо красит шутовство.

Среди еретиков и бунтарей —в науке, философии, искусстве —повсюду непременно част еврей,упрямо прозябавший в безрассудстве.

Большая для мысли потеха,забавная это удача,что муза еврейского смеха —утешница русского плача.

С тех пор, как Бог небесной маннойкормил народ заблудший наш,за нами вьется шлейф туманныйне столько мифов, как параш.

Забавно, что, слабея и скудея,заметно остывая день за днем,в себе я ощущаю иудеяострее, чем пылал когда огнем.

Всегда евреям разума хватало,не дергаясь для проигрышной битвы,журчанием презренного металлакупить себе свободу для молитвы.

Вспоминая о времени прожитом,я мотаю замшелую нить,и уже непонятно мне, что же тампомешало мне сгинуть и сгнить.

— Как чуден вид Альпийских гор! —сказал Василию Егор.— А мне, — сказал ему Василий, —милее рытвины России.

Я с покорством тянул мой возокпо ухабам той рабской страны,но в российский тюремный глазокне с постыдной смотрел стороны.

Россия уже многократноменяла, ища, где вольготней,тюрьму на бардак и обратно,однако обратно — охотней.

Подлая газета душу вспенила,комкая покоя благодать;Господи, мне так остоебенелобедствиям российским сострадать!

В России сегодня большая беда,понятная взрослым и чадам:Россия трезвеет, а это всегдачревато угаром и чадом.

В России знанием и опытомделились мы простейшим способом:от полуслова полушепотомгуляка делался философом.

Прошлых песен у нас не отнять,в нас пожизненна русская нота:я ликую, узнав, что опятьобъебли россияне кого-то.

Мы у Бога всякое просили,многое услышалось, наверно,только про свободу для Россиичто-то изложили мы неверно.

Весной в России жить обидно,весна стервозна и капризна,сошли снега, и стало видно,как жутко засрана отчизна.

А Русь жила всегда в узде,отсюда в нас и хмель угарный:еще при Золотой Ордетам был режим татаритарный.

Видно, век беспощадно таков,полон бед и печалей лихих:у России — утечка мозгов,у меня — усыхание их.

Уже былой России нет(хоть нет и будущей покуда),но неизменен ход планет,и так же любит нас Иуда.

Две породы лицв российском месивеславятся своей результативностью:русское гавно берет агрессией,а гавно еврейское — активностью.

Когда Российская держава,во зле погрязшая по крыши,на лжи и страхе нас держала,у жизни градус был повыше.

Клюя рассеянное крошево,свою оглядывая младость,я вижу столько там хорошего,что мне и пакостное в радость.

Дух воли, мысли и движенияпо русской плавает отчизне,а гнусный запах разложениявезде сменился вонью жизни.

Среди российских духа инвалидов,хмельных от послабления узды,я сильно опасаюсь индивидов,которым все на свете — до звезды.

Худшие из наших испытанийвырастились нашими же предками:пиршество иллюзий и мечтанийкончилось реальными объедками.

Забавно, что в бурные днилюбую теснят сволотурожденные ползать — онихватают и рвут на лету.

Не чувствую ни света, ни добрая в воздухе мятущейся России,она как будто черная дыралюбых душевно-умственных усилий.

Я вырос в романтическом настрое,и свято возле сердца у менястоят папье-машовые героиу вечного бенгальского огня.

Увы, в стране, где все равны,но для отбора фильтров нет,сочатся суки и гавныво всякий властный кабинет.

При папах выросшие детив конце палаческой утопииза пап нисколько не в ответе,хотя отцов — живые копии.

Всегда бурлил, кипел и пенилсянародный дух, и, мстя беде,он имя фаллоса и пенисачертил воинственно везде.

Понятие фарта, успеха, удачипостичь не всегда удается:везде неудачник тоскует и плачет,в России — поет и смеется.

Свобода обернулась мутной гнусью,все стало обнаженней и острей,а если пахнет некто светлой Русью,то это — засидевшийся еврей.

На всех осталась прошлого печать,а те, кто были важными людьми,стараются обычно умолчать,что, в сущности, работали блядьми.

Свободу призывал когда-то каждый,и были мы услышаны богами,и лед российский тронулся однажды,но треснул он — под нашими ногами.

Присущий и воле,и лагерным зонам,тот воздух, которым в России дышали,еще и сейчас овевает озономизвилины шалых моих полушарий.

Чего-нибудь монументальноговсе время хочется в России,но непременно моментальногои без особенных усилий.

Все так сейчас разбито и расколото,оставшееся так готово треснуть,что время торжества серпа и молота —стирается, чтоб заново воскреснуть.

Тягостны в России передряги,мертвые узлы повсюду вяжутся;лишь бы не пришли туда варяги —тоже ведь евреями окажутся.

Воздух еще будет повсеместносвеж, полезен жизни и лучист,ибо у России, как известно,время — самый лучший гавночист.

Россия свободе не рада,в ней хаос и распря народов,но спячка гнилого распадасменилась конвульсией родов.

Хоть густа забвения трава,только есть печали не избытые:умерли прекрасные слова,подлым словоблудием убитые.

А прикоснувшись к низкой истине,что жили в мерзости падения,себя самих мы вмиг очистилипутем совместного галдения.

Всюду больше стало света,тени страшные усопли,и юнцы смеются вслед нам,утирая с носа сопли.

Как витаминны были спорыв кухонных нищих кулуарах!Мы вспоминали эти норыпотом и в залах, и на нарах.

Мы свиристели, куролесили,но не виляли задним местом,и потому в российском месиве —дрожжами были, а не тестом.

Кто полон сил и необуздан,кто всю страну зажег бы страстью —в России мигом был бы узнан,однако нет его, по счастью.

Настежь раскрыта российская дверь,можно детей увезти,русские кладбища тоже теперьстали повсюду расти.

Хотя за годы одичаниясмогли язык мы уберечь,но эхо нашего молчаниянам до сих пор калечит речь.

Народ бормочет и поет,но пьяный взгляд его — пронзителен:вон тот еврей почти не пьет,чем безусловно подозрителен.

Берутся ложь, подлог и фальшь,и на огне высокой целикоптится нежный сочный фарш,который мы полжизни ели.

Мы крепко власти не потрафилив года, когда мели метели,за что российской географиихлебнули больше, чем хотели.

Народного горя печальникинадрывно про это кричали,теперь они вышли в начальники,и стало в них меньше печали.

Мне до сих порзагадочно и дивно,что, чуждое Платонам и Конфуциям,еврейское сознание наивно —отсюда наша тяга к революциям.

Мы поняли сравнительно давно,однако же не раньше, чем воткнулись:царь вырубил в Европу лишь окно,и, выпрыгнув, мы крепко наебнулись.

Я брожу по пространству и времени,и забавно мне, книги листая,что спасенье от нашего семени —лишь мечта и надежда пустая.

Судьба нас дергает, как репку,а случай жалостлив, как Брут;в России смерть носила кепку,а здесь на ней чалма внакрут.

Тут вечности запах томительный,и свежие фрукты дешевые,а климат у нас — изумительный,и только соседи хуевые.

Забавно здесь под волчьим взглядомповсюдной жизни колыхание,а гибель молча ходит рядом,и слышно мне ее дыхание.

Ничуть былое не тая,но верен духу парадокса,любить Россию буду явплоть до дыхания Чейн-Стокса.

Придет хана на мягких лапах,закончу я свой путь земной,и комиссары в черных шляпахсклонятся молча надо мной.

Людям удивительно и завидно,