Против «мессеров» и «сейбров» - Сергей Крамаренко

Были приняты меры: все бензиновые трубопроводы самолетов полка были продуты, фильтры прочищены, и больше таких случаев не происходило. С меня было снято обвинение, и я начал выполнять боевые вылеты.

Весеннее наступление наших войск продолжалось. Полк перелетел в район города Староконстантинова. В это время Шестакову было присвоено звание полковника, а через несколько дней он не вернулся с боевого задания. По рассказам очевидцев, над линией фронта Шестаков на малой высоте атаковал звено Ю-87. Подойдя на минимальную дистанцию (около 40—50 метров), он открыл огонь по ведущему группы. От взрыва его снарядов, попавших в подвешенные бомбы, сдетонировали их взрыватели. Ю-87 взорвался, взрывной волной повредило управление «лавочкина», самолет перевернулся и начал падать. Шестаков выбросился из самолета, но малая высота не дала возможности раскрыться парашюту, и Шестаков погиб. Таков был печальный конец этого замечательного летчика.

Бои южнее Староконстантинова продолжались. Наши самолеты вылетали на охоту на линию фронта. Здесь отличился мой товарищ Николай Косов. Отстав в бою от ведущего, он последовал за группой немецких самолетов, возвращавшихся на свой аэродром. Когда немецкая группа стала расходиться на посадку, Косов сбил над аэродромом два самолета и подбил третий. К сожалению, над аэродромом находились немецкие истребители, и в воздушном бою с ними Косов погиб.

Над линией фронта происходили ожесточенные бои. Немцы подтянули свои лучшие эскадрильи и ежедневно пытались бомбить и штурмовать наши танковые части. Наши истребители дрались и с бомбардировщиками, и с прикрывавшими их истребителями. Полеты нашего полка обычно проходили вдоль линии фронта. Сделав несколько проходов в заданном районе, летчики замечали подходящие немецкие истребители. Часть наших сил вынуждена была отвлекаться для боя с истребителями. В это время подходили бомбардировщики. Наши истребители атаковывали их, те беспорядочно сбрасывали бомбы и, прикрываемые истребителями, уходили домой. Наши истребители хотя и не давали бомбардировщикам сбрасывать бомбы на наши войска, но и не имели больших побед. Сказывалось отсутствие у наших летчиков достаточного опыта ведения воздушных боев.

19 марта планировался очередной вылет на прикрытие. У моего ведущего Симонова, здорового красивого парня, опять не запустился двигатель (и он, мало налетав, на посадке задел дерево), и я вылетел с парой Павла Маслякова. Впоследствии в нашем полку отказались от вылета одного из самолетов пары в составе группы, если не вылетал второй самолет, но тогда на это не обращали внимания: считалось, что три самолета все-таки сильнее двух. Симонов же просто боялся летать. В итоге он разбил самолет, зацепившись за дерево при посадке, и уехал в госпиталь. После этого его списали, и дальнейшую его судьбу я не знаю.

Над линией фронта наша группа заметила группу «юнкерсов» и 6 немецких двухмоторных истребителей Me-110, которые штурмовали позиции наших войск. Масляков атаковал и сбил один «юнкерс» и стал атаковывать второй. В это время по нему открыл огонь один из «мессершмиттов». Я бросился отбивать атаку, открыл огонь и увидел, как моя трасса накрыла «мессершмитт». Немецкий самолет прекратил огонь, задымил и начал снижаться – и в этот момент я заметил впереди чужую трассу. Вслед за этим – резкий удар, сильная боль, и моя кабина наполнилась дымом и пламенем. Машинально я дергаю рычаг аварийного сброса фонаря кабины; пламя охватывает всю кабину, руки и лицо в огне. Пытаюсь вылезти, но не могу. Отстегиваю привязные ремни, резко отдаю ручку вперед, самолет уходит вниз, и я оказываюсь в воздухе. Нахожу вытяжное кольцо парашюта, дергаю. Меня сильно встряхивает, и далее провал... Очнулся – вишу на парашюте. Быстро приближается земля. Я пытаюсь сгруппироваться, но поздно. Сильный удар, темнота...

Второй раз я прихожу в себя от толчка, меня переворачивают. Пытаюсь подняться, но только могу сесть. С меня снимают ремень с пистолетом. Возле себя я вижу несколько человек: на них зеленая незнакомая форма, в петлицах черепа с костями, речь незнакомая. Страшная реальность пронизывает сознание: я на немецкой территории, в плену! Падаю на землю, меня толкают, поднимают. Я пытаюсь сам подняться на ноги, но от дикой боли падаю снова – из обеих ног хлещет кровь. Мне разрезают сапоги и забинтовывают ноги. Подъезжает автомашина (что-то вроде «Виллиса»), меня снова поднимают и переносят в нее. Машина трогается, рядом сидят три немецких солдата.

Проезжаем три или четыре километра, въезжаем в село. В селе машина остановилась у большого здания, откуда выходит офицер. Он подходит к машине и спрашивает меня по-русски:

– Танкист? Какой части?

Видимо, мое обгорелое лицо и руки у него вызывает связь с танками. Отвечаю:

– Я летчик.

Офицер поворачивается и уходит, отдав команду «эршиссен» – расстрелять. Я смотрю вверх: там голубое небо, кучевые облачка. Вот и все, отлетался...

Солдат пытается завести ручкой мотор, но в этот момент из штаба выходят несколько человек, солдаты встают и вытягиваются. Один в серебряных погонах (видимо, генерал) подходит к машине и властно о чем-то спрашивает солдат. Те отвечают.

Следуют новые вопросы:

– Какая часть? Сколько самолетов? Кто командир?

Отвечаю:

– Ничего говорить не буду.

Генерал молча рассматривает меня, затем говорит солдатам:

– Найн, госпиталь, – и уходит.

Охраняющие меня солдаты садятся, закуривают, чего-то ждут. Один из них говорит мне:

– Госпиталь.

Я начинаю понимать, что еще не все кончено. Минут через 20 подъезжает телега, в ней лежит немецкий офицер, по погонам вроде капитан. Меня переносят и кладут на телегу рядом с ним. Мы трогаемся. Проходит полчаса, село остается позади. Возница в немецкой военной форме с винтовкой на плече. Он курит цигарки и понукает лошадь явно украинскими словами. Видя, что он мой земляк, украинец, я начинаю «агитировать» его:

– Что ж ты, земляк, немцам служишь?

На это я получаю решительный ответ:

– Ах ты, проклятый москаль, сейчас пристрелю!

Тотчас он снимает с плеча винтовку и направляет на меня, явно собираясь выполнить свою угрозу. Но в этот момент офицер, лежащий рядом, понимает, в чем дело, вытаскивает пистолет и говорит:

– Хальт! Госпиталь!

Дальше я ничего не помню: стала сказываться потеря крови, боль утихла, и я куда-то провалился.

Сколько прошло времени, не знаю: когда я прихожу в сознание, уже вечереет. Открываю глаза. Меня тормошат, у повозки люди, они поднимают меня из телеги и кладут на носилки. Вносят в комнату, в ней яркий свет. Солдаты в нашей форме, явно тоже пленные, говорят:

– Не волнуйся, ты в лазарете, в лагере военнопленных. Мы советские, санитары, пленные. Сейчас перевяжем, все будет хорошо.