Новик, невольник, казак - Степан Кулик

Достали, блин! Сколько они еще меня панычем звать будут? Руки мои давно в мозолях. И даже в два слоя. Кожа обветрилась и загорела. А если вспомнить, что я уже забыл, как выглядит мыло и зубная щетка, так и вовсе – биндюжник.

– Плохой выбор, Василий, – подвел черту под осмотром куренной. – Не получится из него казак. Неженка.

– Не хотел я разговор с этого начинать, чтобы парень не возгордился слишком, – насупился Полупуд, – да придется. А знаешь ли, батька, что если б не этот, как ты говоришь, паныч, – я давно распевал бы псалмы в райских кущах? Петро трижды жизнь мне спасал! И самое малое, чем я могу отблагодарить – взять его в науку. Кроме того, он совсем не такой хлипкий, как кажется. И еще – грамоту знает.

– Гм, чудны твои дела, Господи, – перекрестился куренной. – Трижды? А не брешешь, Василь?

– Пес брешет.

– Гм… Ну, тогда и говорить больше не о чем. Подойди ближе, хлопец и отвечай как на духу. Крещен?

– Да, батька. В честь первого апостола Господа нашего Петра.

– Веруешь ли в святую церковь нашу?

– Верую, батька.

– Перекрестись.

Гм, не врут, значит, первоисточники. Не дословно, но посвящение соответствует описаниям, сохранившимся до будущих времен.

– Ну что ж… Будь нам товарищем, живи по обычаю и не посрами веры отеческой. По старинному обычаю, в знак того, что вся твоя прошлая жизнь не имеет над тобой больше власти, полагается, Петро, дать тебе второе имя, казацкое. Которое ты либо прославишь, либо…

– Ангелом его прозвали, батька, – торопливо вставил Полупуд. – Спасенные им от басурманского плена бабы и дети… От их имени и от себя буду просить: оставить, не менять его.

– Ого! Я вижу, вам есть что обществу рассказать… – озадаченно поскреб грудь куренной. – Что ж, Ангел так Ангел. А там…

– Поживем – увидим, как сказал слепой перед смертью… – дернул меня за язык тот, что на правом плече сидит. Видимо, обиделся, что в его честь Чертом не назвали.

– Как ты сказал? – По лицу кошевого нельзя было понять: осерчал или наоборот – оценил шутку.

Поэтому я на всякий случай прибавил другую сентенцию. Более приличествующую данному событию и торжественную.

– Не имя красит человека, а человек – имя! Клянусь, что не посрамлю ни вас, батька куренной, ни учителя своего Василия Полупуда. И пусть Господь, взирающий на нас с небес, будет тому свидетелем!

Этот ответ куренному больше понравился. Он отечески похлопал меня по плечу и кивнул на дверь.

– Заходите, гм… калики перехожие. Хлопцы как раз обедают. И вы присоединяйтесь. Чем хата богата. Кулеш сегодня да рыба. Пятница… постный день.

– Спасибо, Тарас… – после того как с официальной частью было покончено, и куренной, и Василий заговорили проще. В конце концов, не в походе, когда атаманская власть непререкаема. А в обыденной жизни Трясило немногим Полупуда старше. – Не подумай, что нос воротим, но только что из-за стола Серка встали. За Петра говорить не буду, но сам – если хоть ложку еще съем – лопну.

– Ну, так посидите. О похождениях своих расскажете.

– Это можно, – согласился Полупуд. – Только скажи сперва, из Свиридового Угла есть кто в Сечи?

Куренной мотнул головой.

– Нет. Как гонец рассказал о том, что с деревней случилось. Оба Кречета, Секирник и Черствый Хома в тот же день ускакали. А Карапуз погиб недавно. Ходил с товарищами татарские улусы пощипать, поймал стрелу глазом. Там же в степи его и схоронили.

Тарас задумался, загибая пальцы.

– Да. Все… Один только Архип Тесля остался… Он со своим десятком и сыновьями в дальнем дозоре. К завтрашнему дню вернуться должны. Им и расскажешь, как беда случилась.

– Вот же принесла нелегкая того гонца, – досадливо махнул рукой Полупуд. – Я ведь хлопцам иную весть привез. Многие из свиридовцев живы остались. Я их в тайном месте спрятал. Корсак с ними зимовать будет. Не пропадут бабы. Но и помощь не помешает. Припасу кое-какого подвезти. Да и вообще… Охрима Кречета особенно было чем обрадовать. Его семья почти вся уцелела. А теперь казак еще невесть сколько душой маяться будет.

– Судьбу не обманешь… – пожал плечами Трясило. – На то и сердце, чтоб болело. А кто покоя хочет – семьей не обзаводится. Запоминай, хлопец… Чего встал, как засватанный? Проходи.

Спасибо, конечно, но у меня дела поважнее дружеских посиделок имеются. Правда, такие, что в рекламе не нуждаются.

– А можно, я тут обожду?

Уважительную причину с ходу придумать не удалось, спасибо – выручил Полупуд. Увидев недоумение на лице куренного, Василий объяснил мое нежелание заходить в курень:

– Петро, сколько себя помнит, в монастырской келье провел. Вот с тех пор и не любит потолка над головой. Никак небом да солнцем намиловаться не может.

Такой ответ седого казака устроил. Более того, он еще и от себя прибавил:

– Понимаю. После пяти лет турецкой неволи, я как на наш берег перебрался, почти сутки лежал в траве лицом вверх и ничего не хотел. Ни есть, ни пить… Лишь бы солнце светило, да на Чумацкий шлях[17] без решетки над головой можно было глядеть. Воля, она, брат, казаку всего на свете милее. Тогда и впрямь нечего тебе в курене сидеть… Походи вокруг, погляди, как казаки живут. Смотри, да на ус мотай. Спросят «кто таков», смело отвечай – новик Минского куреня. А захотят узнать больше – к Трясиле отправляй. Ко мне, значит. Я объясню… Ну, а спать захочешь – ложись, где понравится. Хоть поперек дороги. Будешь мешать – передвинут. Или перешагнут. Запомни, парень, накрепко: здесь над тобою нет ни пана, ни власти. Помимо закона Божьего да обычаев товарищества Сечевого. Их чти, а обо всем прочем можешь забыть, как о сне.

Я поблагодарил атамана за науку, пожелал приятного аппетита и потопал к нашей лодке.

Сейчас, пока большинство казаков обедают, имело смысл переставить ее в более удобное, для моего замысла, место. Так чтобы ночью она не привлекала внимания стражников. Как бы уверенно ни чувствовали себя запорожцы под защитой болот и плавней, все ж это было войско, а не цыганский табор. И мне не верилось, что и после заката казаки ведут себя столь же беспечно, как днем.

Как оказалось, ту чайку все-таки на сушу вытаскивали. Лежала она теперь вверх килем, как большущая, выброшенная на берег рыбина. Народу вокруг нее заметно поубавилось, и лишь несколько казаков, среди них знакомый уже нудист Смола, сидели на ней верхом и конопатили днище. А, может, смолили или еще чем иным занимались… В тонкостях судостроительных работ я смыслю мало. Главное, что все они были заняты, а дым от двух костров, на которых топили смолу, еще и дополнительно укрывал меня от лишних взглядов. К слову, многие запорожские рыцари тоже «светили» голыми задами, а те, что наготы стеснялись – оделись не многим больше. Кто в подвернутые до колен шаровары, а кто просто просунув между ног платок, концы которого крепились на поясе куском веревки.

Походил я немного по берегу, послонялся вокруг, прикидывая варианты, и решил прислушаться к древней мудрости. Гласящей, что лист прячут на дереве, а дерево в лесу.

Столкнул лодку на воду и потолкал к кострам.

– Тебе чего, парень? – заметил мои маневры один из казаков. – Погреться решил?

– Отцепись от него, Клещ. То выученик Полупуда, – узнал меня «чернокожий» Смола. – Василий прислал или сам по себе валандаешься?

– Сам, – поклонился казакам, выказывая уважение. – Если позволите, я туточки сбоку притулюсь. Мешать не буду. Погляжу только. Может, чему научусь?

– Смотри… – пожал плечами Клещ, теряя ко мне интерес.

А Смола, наоборот, махнул приветливо.

– Подходи ближе, не стесняйся. Мы только похожи на чертей, а на самом деле добрые, как эти… – он повертел пальцами в воздухе, но так и не подобрал сравнения, поэтому резко махнул рукой, как саблей. – И за науку денег не берем…

– Ага, только магарыч… – хохотнул кто-то мне невидимый, поскольку конопатил противоположный борт чайки.

– Святая правда, – весело скаля зубы, согласился Смола. – Никто в здравом уме от магарыча не откажется… Но и не требуем. Сами новиками были. Знаем, какими голодранцами люди сюда приходят. Ты лодку-то вытаскивай, не спи… И вверх дном переворачивай… – велел, видя, что я остановился в нерешительности. – Вот тебе первый совет, парень. Язык без костей… Пусть себе мелет на здоровье. А ты слушай, но гав ртом не лови. Руки должны делом заниматься. На ладонях ушей нет им разговоры без надобности. Понял?

– Да. Спасибо…

В общем-то я не столько слушал, сколько прикидывал, стоит ли мне и в самом деле устроить показательный ремонт лодки. Или ограничиться ролью «подай-принеси» у казаков. Но, как водится, без меня – меня женили. Пятиться и отнекиваться не было смысла. А вот резон поступать, как советуют, имелся. Со своей лодкой я был бы и при деле, и в то же время получал автономию. Мог возиться с ней как угодно долго. Даже если казаки, что трудились над чайкой, решат пошабашить и уйти.