Вампир Арман - Энн Райс

Я завороженно выслушивал все подробности, как мелкие, так и важные, и он рассказал мне о добыче жемчуга, усыпавшего мою тунику, о том, что его достают из морских раковин. В пучину моря ныряют мальчики и выносят на поверхность эти драгоценные круглые белые сокровища, держа их во рту. Изумруды поступают из рудников, из земных глубин. Из-за них люди убивают друг друга. А бриллианты, только посмотри на бриллианты. Он снял свое кольцо и надел его мне на палец, ласково погладив мою руку, проверяя, подошло ли оно. Бриллианты – белый свет Господа, сказал он. Бриллианты чисты.

Господь. Кто такой Господь? Меня затрясло. Мне показалось, что окружающая меня комната вот-вот рухнет.

Разговаривая, он следил за мной, и иногда мне казалось, что я отчетливо слышу его слова, хотя он не шевелил губами и не издавал не звука. Я нервничал. Бог, не позволяй мне думать про Бога. Будь моим Богом.

– Где твой рот, где твои губы? – прошептал я. Мой голод изумил его и привел в восторг.

Он тихо смеялся, отвечая мне новыми поцелуями, ароматными и безвредными. Его теплое дыхание обвевало мой пах тихим шелестящим ветром.

– Амадео, Амадео, Амадео, – говорил он.

– Что значит это имя, господин? Почему ты дал мне это имя? – Кажется, я услышал в своих словах отражение своего прежнего голоса, но, может быть, этот новорожденный принц, позолоченный, закутанный в дорогие вещи, сам избрал для себя почтительный, но, тем не менее, дерзкий тон.

– Возлюбленный Бога, – сказал он.

Нет, этого я не мог слышать! Бог, никуда от него не деться. Я встревожился, меня охватила паника.

Он взял мою протянутую руку и согнул мой палец, указывая на крошечного крылатого младенца, запечатленного золотыми каплями бисера на потертой квадратной подушке, лежавшей рядом с нами.

– Амадео, – сказал он, – возлюбленный бога любви.

В кипе моей одежды, валявшейся у кровати, он нашел тикающие часы. Он взял их в руки, рассмотрел их и улыбнулся. Он нечасто встречал такие часы. Просто отличные. Такие ценные, что подошли бы любому королю или королеве.

– Ты получишь все, что пожелаешь, – добавил он.

– За что?

В ответ опять послышался его смех.

– За вот эти каштановые локоны, – сказал он, перебирая мои волос, – за глаза необычайно глубокого и симпатичного коричневого цвета. За кожу, похожую на свежие молочные сливки поутру, за губы, неотличимые от розовых лепестков.

Под утро он рассказал мне легенды об Эросе и Афродите; он успокаивал меня бездонной печалью Психеи, возлюбленной Эроса, не имеющей возможности увидеть его при свете дня.

Я шел рядом с ним по холодным коридорам, его пальцы сжимали мое плечо, когда он показывал мне изящные белые статуи своих богов и богинь, любовников – Дафну, чьи грациозные руки и ноги превращались в лавровые ветви, пока ее отчаянно добивался бог Аполлон; беспомощная Леда, схваченная могучим лебедем.

Он проводил моими руками по мраморным изгибам, по ровно высеченным и гладко отполированным лицам, по напряженным икрам зрелых ног, по ледяным расселинам полуоткрытых ртов. А потом он поднес мои пальцы к своему собственному лицу. Он и сам казался живой, дышащей статуей, вырезанной в мраморе еще искуснее остальных, и даже когда он приподнимал меня своими сильными руками, от него исходило великое тепло, тепло ароматного дыхания, вздохов и неразборчивых слов.

К концу недели я не мог вспомнить ни слова на своем родном языке.

В урагане предлагаемых мне прилагательных стоял я на площади, зачарованно следя за Великим Советом Венеции, шествующим по Моло, пока с алтаря Сан-Марко доносилась песня Великой мессы, пока из стеклянных волн Адриатики выплывали корабли, пока в краски обмакивались кисти, смешивая цвета в глиняных горшочках – розовую марену, киноварь, кармин, вишневую краску, лазурь, бирюзовый оттенок, зеленый, желтую охру, темно-коричневую умбру, лимонный краситель, сепия, фиолетовый Caput Mortuum – все такие красивые – и густой лак под названием «кровь дракона».

Я добивался особенных успехов в танцах и фехтовании. Моим любимым партнером был Рикардо, и я быстро осознал, что по своим умениям стою рядом с этим мальчиком из старших, превосходя даже Альбиния, до моего появления занимавшего это место, хотя он не держал на меня зла. Эти мальчики стали для меня братьями.

Они водили меня в дом стройной прекрасной куртизанки Бьянки Сольдерини, гибкой, несравненной чаровницы, с волнистыми локонами в стиле Ботичелли и миндалевидными серыми глазами, обладавшей благородным и доброжелательным умом. Меня всегда принимали в ее доме, когда мне того хотелось, среди молодых женщин и мужчин, часами читавших стихи, до бесконечности обсуждавшим иностранные войны, а также последних художников, кто следующим получит какой заказ.

У Бьянки был тонкий, детский голосок, подходивший к ее девичьему лицу и крошечному носику. Рот – настоящий розовый бутон. Но она была умна и неукротима. Она холодно отвергала любовников-собственников; она предпочитала, чтобы ее дом в любой час наполняли люди. К ней автоматически допускался всякий, кто соответствующим образом одевался или носил меч. Не отказывали практически никому, кроме тех, кто желал заполучить ее в собственность.

В доме Бьянки вполне можно было встретить гостей из Франции и Германии, и всех без исключения, как иноземцев, так и местных жителей, интересовал вопрос о нашей господине, Мариусе, таинственном человеке, однако нас научили никогда не отвечать любопытствующим, и мы только улыбались, когда нас спрашивали, намеревается ли он жениться, сможет ли написать тот или иной портрет, будет ли он дома в такой-то день, чтобы мог зайти тот или иной человек.

Иногда я забывал на подушках кушетки или даже на одной из кроватей под аккомпанемент приглушенных голосов зашедших в гости дворян, и смотрел сны под неизменно убаюкивающую и успокаивающую музыку.

Периодически, весьма нечасто, там появлялся наш господин собственной персоной – он забирал нас с Рикардо, вызывая небольшую сенсацию в портего – главной гостиной. Он никогда не садился. Он всегда стоял, накрыв голову и плечи своим плащом с капюшоном. Но любезно улыбался в ответ на каждую мольбу и иногда даже дарил Бьянке ее крошечный портрет.

Я вижу их и сейчас – многочисленные миниатюры, подаренные им Бьянке за все те годы, каждый– усыпанный драгоценными камнями.

– Вы в точности воссоздаете мое лицо по памяти, – говорила она, подходя поцеловать его. Я видел, с какой сдержанностью он удерживал ее подальше от своей жесткой холодной груди и лица, запечатлевая на ее щеках поцелуи, хранящие чары мягкости и нежности, которые развеяло бы его настоящее прикосновение.