Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года - Петр Фролов

Другой стрелок – Зотов Иван – повесился после трех суток непрерывного запоя. Накануне он похоронил супругу. Начал пить на поминках, а когда все разошлись – продолжил в одиночестве. В какой-то момент, когда на кухне никого не было, срезал бельевую веревку, сделал петлю и вдел в нее голову. Детей у них не было. Пенсию по потере кормильца оформлять не потребовалось.

Зотов был неприметным человечком невысокого роста, с тихим голосом и вечно печальным лицом. Его супруга лежала дома парализованной, и он спешил поскорее после службы к ней. На работе он почти не пил, зато больше всех обливался одеколоном. Нам было искренне жаль этого человека, но мы почти ничем не могли ему помочь. Блохин никогда не посылал его в командировки в другие города.

Зато Петра Магго я помню хорошо. Он своим внешним видом – очки в металлической оправе, аккуратная бородка и усы – очень напоминал мне Андрея Петровича, моего школьного учителя. Такой же тихий голос, неторопливая речь, природная интеллигентность – увидишь такого на улице и подумаешь: интеллигент или из «бывших». Вот только взгляд стальной и отрешенный, словно у мертвеца. Даже сильно выпив, он не буянил и песен не распевал, лишь жаловался иногда, что водка на него не действует.

Уже после смерти Сталина Блохин признался мне, что всегда считал Магго патологическим убийцей.

– Знаешь, сколько твой «интеллигент» народу перестрелял? Больше всех остальных. Ты не смотри на то, что он пенсне носил и как простой бухгалтер одевался. Нравилось ему, что люди его без опаски воспринимали. Образование у него было, что и у остальных, – начальное. Это мы с тобой институты заканчивали и к знаниям тянулись. Поэтому я тебя и на писарскую работу пристроил, а не вручил наган. Ты единственный, с кем можно было поговорить. Вот и не ошибся. Далеко ты пошел. А Магго – он до революции батраком был. Когда началась Гражданская война, то попал в спецотряд ВЧК – участвовал в подавлении антисоветских мятежей и отбирал ценности у буржуев. Вот тогда-то у него и начались проблемы с психикой. Ты еще мальцом был, а я всю Гражданскую прошел. И прекрасно его понимаю. Там очень много бессмысленной жестокости было. С обеих сторон. Когда нэп был, он служил начальником «внутрянки» (внутренняя тюрьма ОГПУ-НКВД. – Прим. ред.), а в 1931 году попросил перевести его в расстрельную команду.

– А остальные исполнители? – спросил я.

– У каждого свой путь был. Братья Шигалевы пришли ради карьеры. Ответственности никакой, а в званиях быстро растешь, хороший паек и дальше Москвы не пошлют служить. Оба не нашли себя в мирной жизни. Кто-то из них хотел приказчиком быть, а второй – сапожником. Не получилось. Сначала надзирателями в тюрьму устроились, но там ведь с дисциплиной строго – вот они и попали в 5-е отделение.

– А остальные тоже неудачниками были? Вот, помнится, Яковлев Петр хвастался, что самого Ленина возил. Врал, наверно, – вспомнил я еще одного исполнителя.

– Почему врал, был он шофером у Ленина и Сталина. Сменным, когда основной не мог. Во время нэпа был депутатом Моссовета, потом автобазу наркомата возглавлял, но однажды написал рапорт с просьбой перевести его в расстрельную команду. Дескать, хочу помочь в истреблении врагов народа. Сам понимаешь, отказать такому человеку в его желании я не мог. Да и зачем – сам ведь захотел. Есть у меня одна мысль, почему он решил в расстрельную команду перейти. Похоже, что-то натворил на прежнем посту, вот и решил избежать наказания. – И, увидев удивление на моем лице, Блохин цинично добавил: – А ты что думал – расстрельная команда для многих была сродни штрафбату. Вину можно было кровью искупить – чужой. Кому-то нужно было выполнять эту работу. Это тебе повезло. Документы оформлял, а мужики стреляли. И здоровье свое там оставили. – Блохин на мгновение замолчал, вспоминая тех, кто вслед за жертвами покинул этот мир. – Ваня Фельдман на пенсии не успел пожить – быстро помер. Врачи вообще удивлялись, как он дожил до увольнения в отставку. Братья Шигалевы сгорели на работе: Василий в августе 42-го, а Иван – в декабре 44-го, меньше года до победы не дожил.

– Яковлеву Петру больше повезло. Хотя сложно это жизнью назвать. Оглох на одно ухо, кашляет кровью как чахоточный, почти не ходит, а ведь крепкий мужик был, – с грустью в голосе произнес я.

Яковлева похоронили в апреле 1959 года на Донском кладбище в Москве. Как и полагается, с почестями: военный оркестр и почетный караул. Для большинства присутствующих, даже родственников, он был обычным чекистом-орденоносцем. И только я знал, где служил и чем на самом деле занимался покойный. Блохина на похоронах не было – комендант умер через две недели после нашего разговора.

– Петр хоть дома с дочкой живет, – заметил Блохин. – А вот Сашка Емельянов в психушке помер – в прошлом году, 8 марта. Повезло мужику – помер в женский праздник. Два года назад его супругу схоронили. Его пришлось в психбольницу отправить только из-за того, что он по ночам в отделе с заряженным наганом сидел и все ждал, что за ним придут. Сам понимаешь – опасен он был в таком состоянии для окружающих.

– Вот и забрали, – мрачно заметил я.

– Единственное, чем я ему помочь смог, – не обращая внимания на мои слова, продолжил говорить Блохин, – в 49-м оформить приказ о том, что умом тронулся во время выполнения спецзадания, как и Петру Маггу. Хороший человек был Емельянов – молодежь в нем души не чаяла. Строгий, требовательный и справедливый.

– Как старшина в училище, – кивнул я, вспоминая Приходько Василия, который учил нас, курсантов, всем премудростям армейской жизни. В 1941 году он добился отправки на фронт и в 1943 году погиб на Курской дуге.

– Кто-нибудь здоровый с этой службы ушел? – зачем-то спросил я.

– Мы с тобой, например. Пока живы и годны к строевой службе в военное время, – уверенно произнес Блохин. – Демьян Семенихин до сих пор служит начальником отделения. Сашка Дмитриев летом 50-го был уволен. Там темная история была. Все из-за того, что его тесть евреем был.

– Странно как-то. Мы живы и здоровы, хотя и участвовали в расстрелах, а ребята померли или калеками остались, – произнес я мысль, которая мучила меня в то время.

– А чего странного? – удивился Блохин. – Все легко объяснимо. Мы с тобой знали, что расстреливаем врагов народа, которые совершили множество злодеяний. К тому же мы просто выполняли свой долг перед Родиной, защищая ее. Вот и все. Нас не мучили поповские рассуждения о том, что убивать – это грех и за это нам в аду гореть вечно. А ребята верили в эти сказки, хотя и носили в карманах партбилеты. Думаешь, почему они в партию вступили, – ради карьеры. Думаешь, они понимали, что в стране происходит, – нет. Они расстреливали людей, а потом мучились от осознания того, что совершили плохой поступок, за который гореть им в аду после смерти. Мы с тобой об этом не думали, вот живы и здоровы. Вспомни свои ощущения после первого расстрела. Ты что, напился после этого? Подал рапорт с просьбой перевести в другое подразделение? Застрелился? Утром как обычно вышел на службу, словно ничего не произошло. Знаешь, я ведь заранее знал, что так произойдет. Я это во время нашей первой встречи понял. Когда задал вопрос о том, сможешь ли ты застрелить человека. Увидел я твой взгляд. Пустой и отрешенный. Я словно в бездну заглянул. Ты никаких эмоций не испытывал! Из тебя бы прекрасный палач получился! Даже лучше, чем Магго. Тот стрелял, чтобы удовлетворить свою потребность ощущать себя выше других, – жажда власти, а ты бы стрелял просто так – просто выполняя приказ.