Черные Мантии - Поль Феваль

– Или женщина… – совсем тихо произнес комиссар.

– Ты ведь мне сказал, – вставила госпожа Шварц, – что видел вчера вечером, как они выходили уже после одиннадцати!

Андре скрестил руки на тяжело вздымавшейся груди. Но сознание собственной невиновности придало ему сил, и постепенно он все же пришел в себя. Он захотел подняться наверх и опровергнуть абсурдное обвинение. Как был, неодетый, Андре сделал шаг, и тут его взгляд упал на прелестное создание, продолжавшее улыбаться во сне. Боль приковала его к месту: ее обвинили тоже!

Он в ней души не чаял. Раньше он никогда не чувствовал так ясно, как в эти минуты, сколь крепко он ее любит. Ужас охватил его и сразил окончательно. В мыслях возникла тюрьма, суд… Ему привиделось множество людей вокруг скамьи подсудимых; он услышал голос, грубый, торжествующий, непреклонный.

Андре рисовались страшные картины, приводившие в трепет, но он не утратил, как мы убедимся, своей твердости и решительности.

– Он словно с ума спятил, бедняга Банселль, – тем временем продолжал незнакомец. – Держится за голову и все повторяет: «Я сам, я сам ему сказал про чертову рукавицу!»

– Нужно их сейчас же взять под стражу, – заявила госпожа Шварц.

– Дом окружен, – ответил комиссар.

Андре едва обратил внимание на две последние фразы, хотя их угрожающий смысл ясно отражал опасность положения. Перед его глазами стоял господин Банселль, вновь и вновь повторяющий роковые слова.

Мы знаем, что недавно в разговоре с молодым гравировщиком банкир упоминал боевую рукавицу. Но причем она здесь сейчас? А ведь наверху у комиссара полиции о ней говорили уже не в первый раз.

Какая рукавица? Сверху замолчали.

Андре лихорадило. Какая рукавица? Кому она нужна?

Его рукавица была там, в лавке, на обычном месте. Машинально он направился туда. Вошел в лавку и тотчас же глухо застонал: он покачнулся, ему надо было опереться обо что-то, и он прислонился к стене. Его лицо посинело, глаза закрылись, губы дрожали.

– Ее украли! – прошептал он, осознавая ужас происшедшего. – Украли боевую рукавицу!

Тем временем комиссар рассказывал:

– Да все Бертран, фонарщик.

– Он что-то видел? – жадно вскинулась его супруга.

– Он видел парочку, – ответил комиссар, заметно волнуясь, – в полночь, на скамье, на том конце площади. Они говорили о сейфе господина Банселля, в котором, по их словам, находилось более четырехсот тысяч франков, и они считали банкноты.

Андре упал на колени, издав хриплый звук, который разбудил Жюли; улыбаясь, еще не раскрыв глаза, она обняла его.

VII

ДОМ ОКРУЖЕН

В доме, где жили супруги Мэйнотт и комиссар Шварц, было всего три этажа. В глубине двора располагалось довольно большое строение, состоявшее из конюшен и каретного сарая, принадлежавших еще одному обитателю дома, сдававшему внаем экипажи и занимавшему верхний этаж. Вся лицевая часть дома на первом этаже справа от ворот принадлежала Андре. В другом крыле, вдвое меньшем, находилась контора владельца экипажей.

Прокат экипажей – дело выгодное и по сей день – в то время процветало, и пальма первенства здесь принадлежала господину Гранже благодаря доброй славе его лошадей. Он держал нормандских коней по пятьсот экю, а любителям прокатиться с ветерком мог предложить английскую лошадку (ценой в сто пятьдесят луидоров) с таким же ходом, что и у лошадей чистых кровей, так что с толком проведенное время в базарный день могло принести солидную сумму денег.

Жюли не знала, почему ее муж стоял на коленях возле кровати, и ни о чем не подозревала; она даже не подумала спросить его об этом.

– Всю ночь мне снился Париж, – сказала она.

И слово «Париж» прозвучало в ее устах так, будто это было название любимого лакомства; Андре не нашелся, что ответить. Минуту он безмолвствовал, как громом пораженный. И когда на прелестном лице Жюли, которая наконец обратила внимание на смятенное состояние Андре, появилось испуганное выражение, он медленно поднял голову и тихо произнес:

– Вставай.

Нельзя сказать, что в тот момент у него уже созрел план действий во всех деталях, ибо мысли его едва начали проясняться. Но мы можем с полным основанием свидетельствовать о его твердом и непреклонном намерении встретить опасность лицом к лицу. Сейчас, придя в себя, он решил, что погиб окончательно; его ясный и живой ум за несколько секунд произвел анализ, для которого следователю потребовались бы недели. Он видел реальные и мнимые доказательства своей вины, он все учел, взвесил, сопоставил, подобно преступнику, приговоренному трибуналом к смертной казни, который в мыслях своих расставляет дюжину солдат, целящихся ему в сердце. Совсем недавно, до того как наверху заговорили о боевой рукавице и фонарщике, он, испытывая непонятное беспокойство, которое можно назвать недобрым предчувствием, искал ему объяснения в свойствах своей натуры; это беспокойство и эти предчувствия настраивали его враждебно ко всему, что он видел, и заставляли думать, что он в подобном случае, в отличие от судей, действовал бы более правильно. Теперь же – нет; смутные впечатления уступили место бескомпромиссной, так скажем, четкости мгновенных суждений. Андре Мэйнотт осознавал это; интуиция подсказывала ему такие тонкости, которые обычно недоступны рассудку: «Будь я судьей, я бы осудил».

Стечение обстоятельств казалось роковым, и факты – каждый по отдельности и все вместе – били прямо в сердце. Он уже не мог обороняться: арест представлялся ему делом решенным.

Поскольку Жюли с удивлением на него смотрела, он добавил по-прежнему тихо и холодно:

– Одевайся.

Он прислушался. Из окна, выходившего во двор, донесся звук колес.

– Двуколку! – крикнули из конторы владельца экипажей. – И англичанина для господина Амона, он отправляется на ярмарку Сет-Ван, за Шомоном!

– Готово! – послышалось в ответ со двора, откуда доносился стук деревянных башмаков конюха, ходившего по каменному покрытию. – Я задал Блэку овса.

Первое же слово заставило Андре вздрогнуть; теперь он размышлял. Жюли, никогда не видевшая его таким, надела платье, висевшее на спинке кровати.

– Не это! – резко произнес Андре.

Обычно все служит предлогом для беседы влюбленных, а они были влюбленными в полном смысле этого слова. Любое решение, от незначительного до самого важного, принималось ими сообща, на семейном совете, что доставляло им нескрываемое удовольствие. Можно сказать, что, как правило, Андре затевал спор только для того, чтобы как можно лучше понять, чего хочет Жюли, и в зависимости от этого определить, что делать.

– Что это сегодня происходит? – Жюли отложила свое индийское платье и спросила с оттенком недоумения и почти раздраженно: – Что же мне надеть?