Требуются герои, оплата договорная - Елена Муравьева

«Вдруг, — подумала Катя, — все это правда? Пусть до сего дня я жила и не помышляла ни о чем подобном, пусть. Все имеет свое начало. Я — избранница?! — Определение звучало неплохо. — Я невероятие?! Я — вселенная?!» — слова Марты нравились все больше и больше. И стоило только допустить «вдруг», стоило предположить «если»; как в странных словах обнаружилась логика. Страстная мольба обрела смысл, решительный напор — цель. Стоило допустить и предположить, сразу изменился взгляд на жизнь. Прямо на глазах, за столиком летнего кафе.

— Я волнуюсь и перескакиваю с пятого на десятое, — виновато улыбнулась Марта.

— Что значит, вы укрыли маму в себе? Что за проклятие 24 часов? — с высот собственного величия Катя вернулась к роли дилетанта — невежи.

– Я растянула время, — Марта кивнула официанту, — счет.

И повела дальше:

— Двадцать четыре часа продлятся месяц. Месяц вы можете общаться с духом матери. Первый сеанс сегодня, в 18.00. Время назначаю я. Тема бесед произвольная. Продолжительность по обстоятельствам. Это лучший выход из создавшегося положения. За месяц вы разберетесь в себе, даст Бог, не ошибетесь; попробуете от тягот оккультных трудов; уладите семейные дела. Вопросы есть?! Тогда жду к шести. Не опаздывайте.

Катя собралась поспорить, но, как официант, наткнулась на пронзительный, острый, как бритва, взгляд Марты, и проглотила возражение.

…Лагерь производил тягостное впечатление. Пока вокруг бурлило лето, он держался, крепился, тянулся к жизни. Осенняя же тишина, саваном укрывшая дачный пригород, да безлюдье — немой укор исчезнувшей летней суете — сделали лагерь похожим на больного, узнавшего о неизлечимом диагнозе. Вдобавок, после августовских ливней белый двухэтажный особняк погрузнел, потускнел и будто, калека, осел на колонны.

Осень все расставила по местам. Катерина стояла перед ветхим, прохудившимся зданием, и только память роднила его с шикарной резиденцией шальной старухи Бреус. Разочарование усугубил тот факт, что дверь в ее бетонную избушку ни как не открывалась.

— Кончилась твоя лафа, — раздался за спиной насмешливый голос. Сторож дядя Толя, весело ухмылялся. — Старуха-то до сентября договор подписала. Вот директор и велел поменять замки.

— Как жаль. А я хотела пару деньков здесь перекантоваться.

— Вопрос решаемый… — глаза сторожа наполнились многозначием. — Деньги у тебя есть или как?

— Сколько?

Дядя Толя плохо разбирался в арендных ставках на загородную недвижимость, потому сумма была более, чем умеренной.

— Только за ключами придется съездить к директору.

— А он не откажет?

— Нет, — уверил сторож. — Во-первых, он мой родной племянник. А во-вторых, мы ему соврем. Скажем, у тебя вещи в доме остались. Нам бы только ключи заполучить. Так что поехали. У меня и машина на ходу. Сейчас закроем хоромы и покатим как баре. Я только переоденусь.

— А я погуляю пока.

Катя оглянулась. Пусто, чуждо, прозаично. Сказка растаяла вместе с летом. Уехали Гео и Маша; укатили в Париж Марта и Ядвига. Словно птицы перелетные, вслед за солнышком, новые знакомцы перебрались в дальние края. «И я бы могла, вместе с ними», — мелькнула набившая оскому мысль. Париж есть Париж, мечта, марево, отказаться от поездки было легко, а вот не жалеть об этом оказалось куда труднее.

В начале августа Катя устала от завитков чужого почерка, странных повадок Гео и Маши, чудных вечеров в Мартой и Ядвигой и сбежала домой. Ядвига Болеславовна выслушав категорический отказ заниматься мемуарами и участвовать в сеансах, не расстроилась, напротив, кажется, вздохнула облегченно.

— Не хочешь — не надо. Баба с возу кобыле легче. Теперь можно и в Париж вернуться, — она мечтательно закатила глаза. — Там теперь чудная погода, разгар сезона, все съезжаются с летних каникул. И мне пора.

— Да, да, — согласно кивнула Катя, планы старухи Бреус волновали ее мало.

— Не передумала?

— Нет, — Катерина не желала возвращаться к прежнему разговору. Сколько можно толочь воду в ступе? Хватит того, что она пообещала Марте определиться к Новому Году. Медиумы, Академия оккультных наук, Маннергейм, Париж, ассоциация спиритов — летняя сказка обросла красивыми словами, но не стала реальностью. Привкус театральности, легкий душок балагана сопутствовал июльским событиям, портил впечатление, не позволял поверить в происходящее полностью.

— Это еще что, — Марту развеселили Катины сомнения, — знала бы ты, как я трепыхалась перед тем как стать под Закон. Повеситься хотела. Легко сказать: капитан областной сборной, заслуженный мастер спорта и спиритические сеансы. Меня из кандидатов в партию исключили, играть не давали, отец из дому грозился выгнать.

— А вы?

— Я, — гордо ответствовала Марта, — свое предназначение не предала; не поддалась на посулы и угрозы, реализовала отпущенный свыше дар. Думаешь, не боялась, не робела? Еще как! Ты живешь в свободные времена, а мне достались годы крутые. Инакомыслие выжигалось на корню, диссиденты гнили по тюрьмам, экстрасенсы сидели по психушкам. Театральность тебе не по вкусу? Балаган не по нутру? Что ж, учись, голуба, расти. Конкретика в нашем деле стоит дорогого. Внешние эффекты — дымовая завеса, за которой Мастер прячет свою несостоятельность. У нас, как везде, существуют штампы и уловки, работа есть работа. Люди жаждут зрелищ, на потребу зрителю мы и стараемся.

— Я не готова, — призналась Катерина, — ни поверить, ни принять. Мне надо время осмыслить все, понять себя, примириться с этим.

— Глупая ты, Катька, — прокомментировала решение Ядвига, — и мысли у тебя глупые. Мужики да детишки сопливые на уме? И все? Соль жизни в другом. Надо найди свой путь и иди по нему смело. Жить надо ради себя, только тогда можно познать счастье.

— А любовь?

— Любовь? Неужели другой человек имеет больше прав на твою жизнь, чем ты сама? Неужели тратить силы, нервы, здоровье на кого-то — занятие более достойное, чем удовлетворение собственных потребностей?

— А дети?

— Дети? Много ты маму слушала? Много времени ей уделяла? Не отвечай. Не надо. Заканчивается детство, заканчивается любовь к родителям. Остается привычка, долг и страх. Ведь следующими в миры иные наш черед идти.

— Ну не знаю…

— Знаешь, не обманывай. Страшно тебе с насиженного места срываться, страшно делать первый шаг в неизвестность. Боишься ты, девушка, элементарно боишься. И совершено напрасно. Тебя ждет прекрасное будущее! Ты познакомишься в Париже с учеными, артистами, политиками, аристократами. На фоне наших престарелых голубиц из ассоциации ты — молодая, красивая, умная, засияешь, как бриллиант в короне. Твой талант получит применение, ты сама обретешь признание и поклонников. Знала бы ты, что это значит! Поклонники! Не один затасканый упырь, а десятки, если хочешь, сотни, лучших, отборных самцов. И каждый, представляешь, каждый мечтает, бредит о тебе. Талант! Он уродину делает красавицей. Тебе Бог велел прожить необыкновенную жизнь, а ты сомневаешься. Сколько можно мучаться в нищей забитой стране? Франция! Тебя зовет Франция! Она готова лечь к твоим ногам. Склонить гордую голову перед твоим дарованием.

— Прямо-таки!

— Не веришь? Ну и дура! Видела бы ты меня молодой. Союз гудел от слухов…

Рассказы Марты про Париж и воспоминания Ядвиги о былых подвигах Катя могла слушать часами. Восторженно и совершенно отстраненно от собственной судьбы. Пылкие речи, уговоры, укоры — она не отказывалась принять решение, она лишь откладывала его до лучших времен. Слишком радикальных перемен требовала Марта. Слишком к большой смелости взывала Ядвига. Случись встреча раньше, до смерти мамы, Катя отнеслась бы к предложению иначе: воспылала бы энтузиазмом, загорелась бы как солома. Сейчас, в ней что-то надломилось. Не страх владел сердцем, нет, но тотальная неуверенность. И мерзкая пакостная мысль: «Я осталась одна!»

…Так она думала в июле: «Одна, совсем одна». В августе настроение переменилось: «Надо жить дальше». И только в сентябре пришло настоящее понимание, как жить дальше и как не быть одной.

Правда, вопреки этому пониманию, она удрала от Бориса. Но, если доверять спокойствию, царящему в душе, поступок был правильный. До того как вернуться, следует окончательно разобраться в себе.

— Катерина, ау. Я готов. Поехали что-ли…

Резкий сигнал клаксон взорвал тишину. Пора. Катя еще раз оглядела свою работу. Чтобы нарисовать на бетонной стене портрет Ядвиги Болеславовны хватило четверти часа. Прособирайся дядя Толя еще пяток минут и удалось бы исправить левый глаз. Почему-то, не взирая на все старания, он полыхал зловеще, как пожарище, диссонируя с правым насмешливо-пренебрежительным прищуром.

— Ну, тронулись? — дядя Толя довольно потер ладони. Он откровенно радовался предстоящей поездке.