Последний легион - Валерио Манфреди

Вскоре девушка вернулась с бадейкой молока и налила немного в чашку.

— Выпей, — предложила она. — Молоко свежее, а ты не ел уже несколько дней.

Аврелий сделал глоток — и тепло молока вдруг наполнило его тело и ум невыносимой усталостью. Он откинулся на соломенный тюфяк и сразу же задремал. Ливия села рядом с ним, и некоторое время наблюдала за легионером. Что-то ей виделось в чертах его лица, но что именно — она не могла бы определить в точности. Но все это породило в девушке чувство легкой неуверенности; неуверенности, рожденной надеждой, смешанной с ощущением, что подобная надежда просто-напросто абсурдна. Такое невозможно.

Ливия встряхнула головой, как будто желая отогнать беспокоящие ее мысли, и встала. Она направилась к своей лодке, столкнула ее в воду и повела через лагуну, пока не добралась, наконец, до тростниковых зарослей, где остановилась и легла на дно суденышка в ожидании. Растянувшись на сложенной рыболовной сети, она смотрела в медленно темнеющее небо. Косяки диких гусей и стайки уток пролетали высоко над ней, под огромными пухлыми облаками, розовеющими в лучах закатного солнца. Девушка даже слышала крики птиц, готовящихся к долгому перелету. Потом неподалеку пролетела голубая цапля, неторопливо и торжественно, совсем низко, почти над самой водой. На мокрых лужайках и на берегах каналов завели свою тоскливую песню лягушки.

Осень и начало птичьего перелета всегда вселяли в душу Ливии неизменную меланхолию, несмотря на то, что она уже много лет жила в болотах у лагуны. Ей хотелось и самой улететь куда-нибудь далеко-далеко, к другим мирам, за море, ей хотелось забыть о мокрых зарослях, о таких знакомых и таких тревожащих стенах Равенны, большую часть года окутанных туманом.

Сырость, унылый дождь и холодный ветер с востока пробирали Ливию до костей. Но когда возвращалась весна, когда снова прилетали ласточки и начинали вить гнезда в развалинах древних строений, когда солнце вновь начинало сверкать на серебряной чешуе мириадов крошечных рыбок, — девушка чувствовала, как оживают ее надежды, надежды на то, что этот мир еще может начать все с начала, может каким-то чудесным образом возродиться.

Ливия всегда жила, как мужчина. Она научилась существовать в грубом и зачастую враждебном окружении, научилась защищаться и нападать, когда в том была необходимость, и ничто не могло ее остановить. Ее тело и душа окрепли и ожесточились, но она никогда не забывала, где ее корни, она помнила те немногие годы, когда жила со своими родными в собственном доме…

Она помнила оживленные улицы, рынки, корабли в порту, ярмарки и праздники, обряды и церемонии в честь самых разных богов. Она помнила величественных судей в белых просторных одеяниях, вершивших правосудие, сидя в форуме на креслах с высокими прямыми спинками. Она помнила христианских священников, помнила богослужения в храмах, сверкавших драгоценными мозаиками. Она помнила театральные пьесы и уроки в школе, где она училась… Она помнила, что такое цивилизация.

И еще она помнила, как в один из тех дней явились варвары. Их были тысячи, неисчислимые орды, и варвары были мелкорослыми и свирепыми, а глаза у них были длинными и узкими, а волосы связаны на затылках, как хвосты их шустрых мелких лошадей… мелких, но удивительно выносливых… Ливия помнила долгие жалобные звуки труб, эхом отражавшиеся от стен, поднимавшие по тревоге всех… помнила солдат, бегущих к крепостной стене, занимающих позиции, готовящихся к долгому и упорному сопротивлению. Главнокомандующий был как раз в отъезде по какому-то делу. Офицер, которому пришлось взять на себя командование, был очень молод… почти мальчик, честно говоря. Но все равно он оказался героем.

Тихий плеск весел отвлек Ливию от ее тяжких мыслей. Она села в лодке и прислушалась; да, к берегу подошла какая-то лодка. Из нее вышли двое мужчин. Первый был довольно стар, однако хорошо одет и держался с достоинством; второй выглядел стройным, хотя и не был слишком высок и не слишком хорош собой, и лет ему было около пятидесяти. Ливия видела его прежде; это был личный охранник человека постарше, если она не ошибалась. Девушка выбралась из тростника и подошла к мужчинам.

—Антемий, — сказала она, обращаясь к старшему из двух. — Я уж думала, ты никогда не явишься.

— Для меня не так-то просто выбраться из города. За мной постоянно наблюдают, а я не хочу возбуждать лишних подозрений. Мне пришлось дожидаться солидного, обоснованного повода. Зато у меня есть важные новости… но, еслия не ошибаюсь, у тебя тоже есть что мне сказать, да?

Ливия взяла его за руку и повела к заброшенному крестьянскому дому, по самые окна погрузившемуся в сырую болотную землю. Ливии совсем не хотелось, чтобы их разговор кто-нибудь смог подслушать.

—Тот человек, которого я спасла несколько ночей назад, — тот самый, который пытался увести из дворца юного императора

—Ты уверена?

— Насколько тут вообще возможна уверенность. За ним гнались солдаты Одоакра, а когда я сказала ему, что в городе разыскивают некоего дезертира, предпринявшего попытку похищения императора, он даже не пытался отрицать, что это его рук дело.

— Кто он такой? — спросил Антемий.

— Кажется легионер из Nova Invicta.

— Это тот отряд, который Орест подготовил втайне, чтобы легион стал опорой новой империи… Они все погибли.

Ливии показалось, что в глазах Антемия вспыхнула боль, когда он вспомнил о самопожертвовании своих товарищей.

— Это правда, что ни один из них не сумел спастись? — спросила она.

—Я не знаю. Возможно, кое-кто из них попал в рабство. Завтра армия, которой командует Мледон… та, которую Одоакр послал, чтобы уничтожить легион, — должна вернуться. Если кто-то из римлян выжил, мы услышим об этом. А тот солдат ворвался во дворец просто от отчаяния, я думаю. И он натворил много бед. Убил больше десятка варваров, что, конечно, радует меня бесконечно, однако он невольно послужил и причиной смерти нашей императрицы, Флавии Серены. И теперь весь дворец вооружен до зубов. Варвары подозревают всех и каждого. Я опасался, что и жизнь самого императора в опасности, но, к счастью, Одоакр решил пощадить мальчика.

— Весьма великодушно с его стороны, но, боюсь, я не могу поверить в бескорыстие варвара. Одоакр никогда и ничего не делает без причины, а ведь из-за мальчика у него может возникнуть множество проблем…

— Ты неправа, — возразил Антемий. — Одоакр начинает понемногу понимать, как делается политика. Если бы он убил императора, он возбудил бы ненависть и презрение всех римлян. Христианские священнослужители наверняка бы подали на него жалобу Ироду, и восточный правитель мог бы заподозрить, что Одоакр домогается единоличной власти в империи. Если же мальчик остается в живых, Одоакр выглядит великодушным и не помнящим зла, а значит, Константинополь может ему доверять и не считать фигурой опасной.