Отравление в шутку - Джон Карр

«Я на тебя, красавица, смотрю…»

Снежинки стучали в окно, потрескивали поленья в камине. Пахло пылью, старыми книгами, краской. По странному капризу обстоятельств радио играло ту самую мелодию, о которой упоминал Твиллс.

Я сам не подозревал, до какой степени устал. Кончик моей сигареты ярко рдел в желтовато-голубоватом сумраке. «Я на тебя, красавица, смотрю…» Мелодия, которую играл шарманщик. Весна, опрятная венская улочка. «Они все уезжают! — отчаянно восклицала Джинни Куэйл. — Они уезжают, а я остаюсь!» Я вспомнил ее искаженное отчаянием лицо, стиснутые кулачки. Потом я вспомнил доктора Твиллса с сифоном под мышкой, глядевшего в потолок и мечтавшего о доме среди цветущих яблонь, о мутном Дунае, о волшебных звуках вальса. «Я на тебя, красавица…»

— Джефф! — услышал я голос Мери Куэйл.

Я и не подозревал, что заснул. Открыв глаза, я понял, что нахожусь в холодной комнате. В ней было сильно накурено, и по-прежнему горел свет, хотя за окном уже рассвело.

— Ну почему ты не лег в постель? — удивлялась Мери. — Это же так вредно для здоровья — спать в кресле! Пойдем, я дам тебе кофе!

— Ты что-то рано проснулась, — заметил я, медленно приходя в себя.

— Я вообще не ложилась, — пояснила Мери. — Я провела ночь у мамы, с сиделкой. Я боялась, что сиделка уснет, а маме может что-нибудь понадобиться… Но сейчас уже почти восемь часов… — У нее был усталый, измученный вид, хотя глаза блестели. — Пошли, будь хорошим мальчиком, выпей кофе. Остальные уже встали.

Я почувствовал озноб. Мне было неуютно и хотелось помыться и побриться. Распрямляя затекшие руки-ноги, я спросил:

— Все живы-здоровы?

— Да-да. Я так рада, Джефф, что просто готова плакать от счастья. Маме значительно лучше. И еще я заходила к папе минуту назад — он спит, но цвет лица у него хороший. Я пощупала пульс — все в норме. Пойдем.

Я прошел через холл в столовую. За окном появилось солнце, поднялся ветер. В длинной темной столовой сидела в одиночестве Джинни, хмуро уставясь в чашку с кофе. Она сказала:

— Какая холодрыга! Ты не затопила, Мери?

— Сейчас Джоанна включит отопление, — отозвалась ее сестра. — Пей кофе. А где Мэтт?

— Пошел прогуляться. Очень печется о своем здоровье. Привет, Джефф. Ну, что-нибудь увидел ночью?

На крыльце послышались шаги, Джинни вздрогнула и устало посмотрела на меня. Затем распахнулась входная дверь, отчего в дом ворвался запах дыма, и порыв влажного воздуха закачал драпировки на двери в столовую. В дверях показался Мэтт. Я не мог хорошенько разглядеть его лица в полумраке, но мне показалось, что он нервничает.

— Уолтер еще не спускался? — спросил он.

Чашка Джинни звякнула о блюдце. Мери покачала головой.

— Просто у него горит свет, — сказал Мэтт, облизывая пересохшие губы. — Вот я и подумал…

Предчувствие чего-то страшного комом подкатило к горлу.

— Может, он включил свет, чтобы одеться? — предположил я. Мой голос прозвучал невероятно громко.

— Прежде чем спуститься, я постучала в его дверь, — сказала Джинни. — Но он не ответил. Я решила, что он еще спит.

У Мери так сильно задрожали руки, что она была вынуждена поставить на стол тарелку с тостами, которую протягивала Джинни. Срывающимся голосом Мэтт сказал:

— Пойдем наверх, Джефф.

Мы быстрым шагом вышли из столовой, потом перешли на бег. Мэтт совсем запыхался. Глаза его тускло поблескивали, как у рыбы. Я сказал:

— Спокойно, он, наверное, одевается.

Мэтт пробормотал что-то нечленораздельное. Он показал мне дверь комнаты Твиллса. Я постучал. Ответом мне было лишь эхо.

Я открыл дверь. В комнате горел свет, отчего весело сияла мебель красного дерева, а в окнах отражались желтые отблески. У правой стены стояла кровать, простыни на ней были смяты. Напротив кровати — большое бюро, зеркало на нем было чуть повернуто в сторону двери. Мэтт крикнул: «Уолтер!» — но ответа не получил. Яркое освещение делало обстановку лишь еще более зловещей. И лишь тогда в повернутом к нам зеркале я вдруг увидел полосатую красно-белую пижамную штанину.

По другую сторону кровати, скрючившись, лежал Твиллс. Одна нога была прижата к животу, голова была где-то под кроватью. Когда я подошел к маленькой фигурке в красно-белой пижаме и дотронулся до руки Твиллса, она была холодна как лед.

Глава 8

ЯД В ВАННОЙ

Меня попросили подготовить эти записки для членов семьи Куэйлов, которые даже после того, как дело было закрыто, испытывали ощущение, что в нем не все еще до конца прояснено. И все же мне не представляется необходимым детально описывать это ужасное утро, по крайней мере до прибытия полиции. Я лишь могу с уверенностью сказать, что это самые неприятные часы, которые мне когда-либо доводилось проводить. Кларисса, как можно было предположить, была в истерике. При всей своей надменности и повелительности она в общем-то любила своего мужа — в той степени, в какой она способна вообще кого-то любить.

Немногим лучше держалась Мери, хотя, конечно, шуму от нее было поменьше. Но то, как она всплеснула руками, могло вывести из себя кого угодно. У каждого из Куэйлов, впрочем, нашлось чем поиграть друг у друга на нервах. Потом Джинни призналась мне, что тяжелее всего ей было выносить Мэтта. Он бродил по дому, что-то бормоча себе под нос, внезапно появляясь в дверях с возгласом: «Ой, прошу меня извинить!» — и снова исчезая. Нормально вели себя только медсестра и Джоанна. Последняя как ни в чем не бывало раскатывала на кухне тесто. Их всех потрясла не столько гибель доктора Твиллса, сколько мысль о том — теперь уже превратившаяся в нечто нуждающееся в доказательствах, — что в доме бродит убийца.

Теперь я попробую изложить обстоятельства смерти Твиллса так, как я их увидел в то утро, до появления полиции. Впоследствии оказалось, что мои догадки были совершенно справедливыми.

С самого начала я был уверен, что Твиллса отравили гиоскином. Его лицо посинело, зрачки расширились. У него, похоже, были судороги, а затем уже наступила кома — и смерть. Он лежал на полу, причем голова его была под кроватью — с той стороны, что выходила к единственному окну. На нем еще были очки, хотя дужка съехала с одного уха и очки сползли с переносицы. Твиллс лежал на левом боку, чуть касаясь рукой столика у кровати. Другая рука была согнута и скрыта под туловищем. В той же стене, где было изголовье кровати, находилась дверь в ванную.

Постель была смята. Простыни откинуты и свисали с кровати с той стороны, где лежал доктор. На кровати лежала обложкой вверх раскрытая книга — томик стихов Гейне. Подушки в изголовье были смяты тоже. На столике по-прежнему горела лампа. Рядом с ней стояла жестянка с табаком и стеклянная пепельница, в которой высилась горка пепла из лежавшей там же трубки. В кармане пижамы Твиллса была коробка спичек.

Похоже, яд начал действовать, когда он лег в постель и стал читать Гейне. Он уже выколотил трубку, но, судя по спичкам в кармане и тому, что он не открыл окно проветрить комнату, он еще не собирался спать. Он почувствовал, что отравлен, поднялся, попытался пройти в ванную, но тут у него закружилась голова или он споткнулся и упал у кровати, где его потом и нашли.

Он так и не смог позвать на помощь — как и ранее судья. Но с другой стороны, возможно, он не захотел этого сделать. Оба варианта казались мне вполне вероятными.

Единственным источником, откуда в организм Твиллса мог попасть яд, был стаканчик брома, стоявший на стеклянной полочке в ванной над умывальником. Рядом я увидел бутылочку с порошком бромида, а также бутылочку поменьше с нашатырным спиртом и ложечку с крупинками белого порошка. Рядом с краном стояла голубая бутылочка с примочкой для глаз. Крышка-рюмочка была отвинчена. Все остальное находилось в порядке.

Одежда покойного была небрежно брошена на плетеный стул, стоявший посреди комнаты, башмаки стояли в разных углах. Потрепанный халат висел на полуоткрытой дверце стенного шкафа. Бюро было завалено щетками, галстуками, запонками, записными книжками. Еще там была опрокинутая баночка с тальком. На стопке журналов «Америкэн меркьюри» стояла большая фотография Клариссы. За раму зеркала была заткнута фотография поменьше: за столиком уличного кафе сидел улыбающийся Твиллс и поднимал кружку с пивом.

Эта последняя будничная деталь вдруг заставила меня по-настоящему осознать трагичность случившегося. Я осмотрел еще раз яркую и вместе с тем мрачную комнату, с ее беспорядком, смотрел на мебель красного дерева, на серое утро за окном, а потом снова переводил взгляд на венскую фотографию, думал о том, что значил этот город для бедняги, труп которого отражался в зеркале.

В комнате стояла зловещая тишина, воздух был прокуренный и спертый. Твиллс вошел к себе, поставил сифон на верхнюю полку шкафа — он по-прежнему находился там, — затем разделся, пошел в ванную, промыл глаза, насыпал порошка в стакан, и все. Дальше ничего, кроме смерти.