Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович

И тут Григорий заговорил снова, шепотом, чуть пододвинувшись и обжигая дыханием ухо.

– А я снова к запорожцам ушел – война с ляхами жестокая шла. Так что тебя только наездами короткими видел. Да и не нужен был – чернорясые тебя в оборот взяли накрепко. Вот я и пошел к Ивану Сирко – кошевой атаман он Запорожского войска Низового вот уже пятнадцать лет. Верят ему казаки, удачлив он в походах!

Юрий слушал напряженно – о таком ему Смалец еще не говорил. И теперь стало понятно, что настоящего князя Юрия Львовича он и не знал толком, так пара наездов в год коротких и все, а то и меньше. Так что не мудрено, что избитого и обезображенного татарами Галицкого, к тому же потерявшего память, казак невольно принял за князя. Хотя он бы сам сейчас себя не узнал – усох, осунулся, на голове шрам чудовищный, на лице плеть свои полоски оставила.

– Атаман Сирко «характерник» известный, так казаков называют, что способностями ведовскими наделены. С зубами родился, чем всех соседей до икоты перепугал. Однако отец сказал, что зубами своими он будет врагов грызть – этому поверили. И прав оказался родитель – нет более ревностного защитника православия, чем Иван Дмитриевич. Всю жизнь с татарами воюет, страху на них такого навел, что степняки своих детей «Урус-шайтаном» пугают ночами. Такой он и есть – наш атаман!

Смалец остановился – в его голосе прозвучала гордость – ведь он служил рядом с таким славным воителем. Юрий отвернул лицо в сторону – ему было стыдно, что он это имя в прошлой жизни слышал несколько раз, но не поинтересовался тем, что этот запорожец сделал.

– С утра мы зайдем за Перекопский вал, сам увидишь, какую крепость турки здесь построили. Сбежать теперь нам с тобой не удастся, через перешеек никто не пройдет. Утром все сам поймешь, говорить тебе сейчас не буду. Но не предавайся отчаянию – почти каждый год атаман Сирко в набеги на Крым ходит, и всякий раз удачливо. Может и нам с тобой повезет, молиться ежечасно о том надо.

Юрий в который раз стыдливо притих – кроме «Отче наш» он никаких молитв не знал. А ведь у монахов учился, в бурсе занятия вел. Правда, казак толком не знал, что он там преподавал. Но вот на вторую ночь, узнав, что его подопечный «забыл» почти все молитвы, кроме одной, воспринял известие совершенно спокойно. Сказал только грустным голосом, что такое зачастую бывает – от ударов по голове люди память порой полностью теряют, а иногда умалишенными становятся.

Так что всю дорогу казак его терпеливо учил «Символу веры» и молитвам – Галицкий проявил изрядное рвение, и уже сейчас мог по памяти воспроизвести любую, он запомнил с десяток.

– На Бога надейся, но сам не плошай!

– Верно, княже. До последнего бороться нужно, и на помощь братов надеяться! Они не бросят в беде! А если и не успеют с выручкой, то самому надо бежать из Крыма при любом удобном случае!

– Но как? Ты же сказал, что через Перекоп не пройти. Чонгар? Там через Сиваш переплыть надо. Арабатская стрелка? Через Керчь трудно совсем – на Тамани ногаи!

– Вот и память к тебе начала потихоньку возвращаться, княже, и это хорошо, таким ты мне сейчас нравишься, – удовлетворенно хмыкнул Смалец. – Раньше только одно знал – монахам в рот смотреть, слабый был – думал, не удерешь от конного, а ты смог! И путь тяжелейший выдержал, не скуля и падая, даже меня словом порой поддерживал. Я каждую ночь молюсь – вижу, что дух славных воителей в тебе проснулся! И это хорошо, теперь у меня есть надежда, что мы из беды выкрутимся.

– А как?

– Хитростью брать нужно, причем на Перекопе торговцы ждут. Знаешь, какие работники и слуги самые покорные и послушные?

– Откуда мне такое знать?

– Богомольцы, такие каким ты был. Со смирением и терпением все переносят, за оружие не хватаются, своим хозяевам не перечат и каверзы не устраивают. Потому мы с тобой ежедневно молились на каждом привале, перед закатом и перед восходом.

– Ах, вон оно что?

– Помощь Господня не помешает, да и людоловов нужно обмануть – то за доблесть почитать надобно. И кто-то из татар на нас глаз положил. Нет, никто из них не купит – весь навар с продажи сотникам и беям идет, а простым степнякам утвари бросят, горсть монет или пару совсем никудышных полоняников. Богомольцев тех же – они совсем никчемные, ремесла никакого не знают, да и в хозяйстве не столь рачительные как крестьяне. Калики перехожие. Вот таких неприкаянных сразу же сбывают торговцы. И за море не везут – зачем они там? Зато в любое кочевье возьмут спокойно – беды от богомольцев не ждут!

– Ага, понял. Дождемся момента – порешим хозяев…

– Как порешим? Не понял, – искренне удивился казак, – чего нам с ними решать? Легче зарезать!

– Вот и я о том же, Григорий. Кончать их надо. Только сразу скажу, что на коне ездить не смогу, не умею.

– Да знаю, – хмыкнул казак. – Ноги твои смотрел – никаких потертостей. У монахов порой следы, а у тебя нет – ничему доброму тебя в жизни не научили, раз из твоей головы все разом вышибло. А молитвы от Бога, из глубины души идут, оттого ты их сразу и вспомнил. И знания полезные остались, я про турецкие крепости с городками говорю, которых ты глазами своими никогда не видел. Зато хорошо представляешь, где они находятся – видимо листы смотрел рисованные. Одобряю! Умен, быть тебе войсковым писарем – в отца пошел ты, не всем силой брать.

– А как удирать будем, Григорий, ты так и ничего не сказал мне. Если через Перекоп не пройти?

– Морем! На «чайках» я не раз хаживал, да на стругах. Так что лодку или украдем, или у греков отберем. Лишь бы весла с парусом были, и доплывем до устья Днепра али Дона. А там рукой подать…

Глава 12

«В мое время жалкие остатки былого, а тут руками рабов циклопическое сооружение возвели, «великую татарскую стену», блин! Теперь понятно, почему это разбойничье гнездо до сих пор не придавили – поди, ворвись сюда с войском, когда тут такого нагородили. Потому и Перекопом назвали, что все тут перекопали».

Поперек перешейка был проложен циклопический ров в сорок метров шириной и десять глубиной, а длинной в восемь километров. Сухую каменистую крымскую землю насыпали по краю в виде вала – в результате чего высота земляной стены достигла почти двадцати метров. Если снизу смотреть, от дна рва, то сооружение в обычный девятиэтажный дом будет, никак не меньше – подбородок задирать придется.

Устрашающее зрелище!

– А вон видишь башни, Юрий? За предместьем, то есть «Малым городом», сама крепость Ор-Капу, как турки именуют, или Ор-Капи по-татарски, что означает «ворота во рву». Действительно – на север выходят одни ворота с подъемным мостом, а вот с юга ворот несколько, да и укрепления цитадели, где расположен «Средний город» не столь высокие и внушительные, но брать я бы не рискнул. А «Большой город» вообще одним только рвом окружен, да и зачем – татары ведь на свою крепость нападать не станут с тыльной части, а с севера попробуй еще подойди.

Казак мотнул головой, ощерился, видимо припоминая события давно минувших дней. Глаза его нехорошо блеснули, на секунду прорвалась ненависть, но Григорий тут же напустил на себя прежнюю личину. Так что не знай это Юрий, принял бы его за обычного богомольца – сгорбившегося от пережитых лет, тупого и покорного.

– От моря защищает еще одна крепость, ее называют Ферх-Кермен, то есть «город радости». Глумятся магометане – для рабов тут такую «радость» устроили, хоть святых выноси за порог. Слезами горькими несчастных вся земля здешняя пропитана, оттого и вода в колодцах солоноватая! Пьешь ее, а она горчит, так что вчера мы последний раз хорошо пили. Вечером нас хорошо накормили, чтобы мы выглядели в глазах торговцев здоровыми и крепкими, и цену поднять на пару акче. Но как вступим за Перекоп – то прошлый раз вспоминать будем как пиршество.

Юрия такое открытие не обрадовало – если считать пиром одну единственную сухую лепешку и обглоданные татарами кости, то от обычной пищи, которой будут кормить невольников, они вскоре помрут голодной смертью от непосильной работы.