Adibas - Заза Бурчуладзе

Мы могли бы засиропить,

Мы могли бы флиртовать,

Мы могли б торжествовать,

Мы могли бы поглазеть,

Мы могли бы попиздеть,

Мы могли бы зачморить,

Мы могли бы подрочить,

Мы могли бы топать,

Мы могли бы хлопать,

Мы могли бы блогерничать,

Мы могли бы брокерничать,

Мы могли бы миксовать,

Мы могли б ремиксовать,

Мы могли бы кайфовать,

Мы могли б голосовать,

Мы могли бы избивать,

Мы могли б топтать,

Мы могли б затухнуть,

Мы могли б затихнуть,

Мы могли б занять,

Мы могли б замять,

Мы могли бы царствовать,

Мы могли бы барствовать,

Мы могли бы сплетничать,

Мы могли б кокетничать,

Мы могли б питаться,

Мы могли б плеваться,

Мы могли бы юзать,

Мы могли бы лузгать,

Мы могли бы гопничать,

Мы могли бы склочничать,

Мы могли б благославлять,

Мы могли бы умолять,

Мы могли бы обосраться,

Мы могли бы извиняться,

Мы могли б кемарить,

Мы могли б кумарить,

Мы могли б гандонить,

Мы могли б далдонить,

Мы могли бы христарадничать,

Мы могли бы нищебродничать —

С честью и достоинством.

15. Ничего такого

Выхожу из ванной c полотенцем на бедрах. Из гостиной слышен голос Тако. Похоже, говорит по скайпу. Засовываю ватную палочку в ухо. Смотрю на улицу через открытое окно. Рядом с «Москвичом-Комби» на кирпичиках вместо колес на бордюре сидят двое с нашего квартала. Простые тбилисцы – не до конца бандиты и не до конца наркоманы. Мастерски создают иллюзию крайней занятости, хотя как всегда бездельничают. Один набивает эсэмэску, а другой ножом царапает что-то на двери москвича. Откуда-то идет черный дым. На одном из балконов выбивают ковер. На спортивной площадке дети играют в футбол. Из открытых окон слышен телевизор: «…началась выдача продуктов и предметов первой необходимости оставшимся без крова…»

Вхожу в гостиную. Тако лежит на боку – единственная асана в грузинской йоге. Говорит по скайпу с Нанико. Выглядит абсолютно асексуально. Лежание на боку очень ей не идет. Не лежит, а будто покоится. Излучает инертность всем своим нутром.

– Что говорят по телевизору? – спрашивает Нанико.

– Не знаю, – зевает Тако. – Не включала еще.

– В местных ньюсах говорят, возможно, начнется химическая атака на Тбилиси, и посольства покидают город.

– Сейчас. Включу. – Тако вытягивает шею, смотрит по сторонам.

– Пульт ищешь? – спрашиваю.

– Да. Нигде не видишь?

На столе лэп, мобильный Тако и июльский номер GQ, на нем пустой пакет «Донатов Скрябина» и банка «Актимеля».

– Как дела, Гио? – здоровается Нанико с экрана.

– Прекрасно, – отвечаю. – Как Молко?

Бросаю ватные палочки в банку «Актимеля».

– Прикалываешься? – манерно морщит силиконовую губу.

Когда она старается быть артистичной, это всегда забавно.

–  Stay Fake, – говорю ей.

– В смысле? – спрашивает.

– Забей, – отвечаю. – Не знаю, где пульт, – говорю Тако.

Тако озирается по сторонам, как гусь, шарит в диванных подушках. Чувствую, что у меня медленно встает. Вот такая Тако: чем заторможеннее, тем сильнее возбуждает. Я-то знаю, где скрыт ключ от ее законсервированной энергии. Встаю на колени у дивана и начинаю растирать Тако спину, массирую ее мальчишеские плечи.

– Ты чего? – спрашивает она и по-кошачьи растягивается на диване.

– Расслабься, – говорю не к месту.

Дальше расслабляться уже некуда, даже если очень постараться. И так уже как медуза. При любом массаже ее заклинивает. Становится импульсивной, как психопатка, и покорной, как воск. При том, что мои мануальные навыки так же далеки от аюрведы и шиатсу, как автозагар – от природного ультрафиолета. Впрочем, этого вполне достаточно, чтобы ввести Тако в транс. Целую ее в затылок. Корни волос еще сохранили теплый запах утренней постели. Приподнимаю ей футболку, ласкаю грудь. От удовольствия у нее по спине бегут мурашки. Сует свою руку под мое полотенце, берет член. Стягиваю с нее шорты. Поднимает ноги вверх, помогает снимать стринги. Соски стоят. Нанико затаилась. Внимательно наблюдает с экрана. Тактично молчит. Понимает, что сейчас не время для болтовни. Раздвигаю ноги Тако. На лобке белеет маленький треугольничек – след от купальника. Нанико не сводит глаз с вагины Тако. Будто ждет, что оттуда вылетит птичка. Начинаю очень деликатно – кончиком языка дотрагиваюсь до торчащего из розовых складок клитора. Облизываю маслянистые губы. Колени Тако начинают слегка дрожать.

Вдруг она садится и начинает стягивать с меня полотенце.

– Ложись, – говорит.

Смиренно подчиняюсь. Плюхается мне на лицо, а сама вылизывает мой хуй. Слюнявит указательный палец, щекочет мой сфинктер. Чувствую, полпальца уже у меня внутри. Кусаю припухший клитор. Я преклоняюсь перед вагиной – стриженной, волосатой, бритой, с пирсингом, татуированной… даже в критические дни. Особенно ближе к их окончанию. То есть когда выделения уже не кизилового, а цвета феррари – истинно итальянски красные, rosso corsa. Любовь к вагине во мне сидит очень глубоко, на молекулярном уровне. Главное, чтобы была аккуратной и ухоженной. Я навечно привязан к этой иконе. Как персональный компьютер – к глобальной сети. Вагину Тако я боготворю. Это и моя Шангри-Ла. Мой Язык, Вера, Отечество. Половые губы ее совсем чуть-чуть приоткрываются, как Девятые Врата в фильме «Девятые врата». Это вечный зов. Тако всегда готова принять меня. От этого я охуеваю, и от этого у меня мутится разум. В такие моменты я всего лишь мясо. Счастливое мясо.

В фильме Альмодовара есть такая сцена: в результате эксперимента один человек так уменьшается, что залезает во влагалище любимой женщины. Если бы мог, я тоже без раздумий залез бы в Тако, как крот.

Нос трется о бритый лобок. Вытекает столько сока, что еле успеваю глотать. Нежно жую клитор.

– На колени? – хрипло спрашиваю.

Руками раздвигаю ей ягодицы. Облизываю розоватый молочно-кофейный сфинктер. Он рефлективно сжимается и снова разжимается. Сжимается и разжимается… как бутон во время ускоренной съемки. Увлажняю слюной. В мокрых складочках блестят цветные искры. Как солнечный луч на гранях бриллианта.

Этот процесс особого удовольствия ей не доставляет, поэтому максимально медленно вхожу в ее прямую. Сфинктер рефлективно сжимает мне хуй. Пальцами тру соски. Гляжу Нанико в глаза. Она с монитора внимательно наблюдает за нами. Старается ничего не упустить. Невольно думаю, есть ли какая-нибудь другая нагрузка у сегодняшней даты, кроме исторической ценности? Что может означать сегодняшний день – 08/08/08? Может, обнуленную бесконечность в третьей степени – из-за сходства восьмерки со знаком бесконечности? ∞3. Родство восьмерки и песочных часов тоже, видимо, что-то подразумевает: 0⌛/0⌛/0⌛. Может, обнуленное время в третьей степени? А если написать эти числа вертикально, так, чтобы нуль оказался под восьмеркой, и подключить воображение, то можно увидеть и человека с разинутым ртом: восьмерка – глаза, нуль – рот, хоть и беззубый. Впрочем, это не главное. Главное то, что рот открыт и кричит. Только надо определить – что заставляет кричать. А штучки типа 8 планет в солнечной системе, 8 дверей рая в Исламе, 8 × 8 клеток на шахматной доске, 8 заповедей или правил буддизма могли бы иметь смысл, если бы в их случае нуль был нейтральным элементом, и то только при сложении и вычитании. Вагина как идеальный нуль. И наоборот. И вообще, чего так мучиться; зайди на «Википедию» – и вот тебе ответ. Наконец, если сочтем, что восьмерка – яйца, а нуль – вагина, тогда становится понятно, почему не видно пениса. Он уже в вагине. Получается, 08 – символ секса? По этой логике выходит, что сегодняшняя дата каким-то образом связана и с сегодняшней войной? По крайней мере, ровно настолько, насколько сама война имитация секса, или наоборот – секс имитация войны. Чувствую, скоро кончу.

– Скоро кончу, – говорю Тако.

– Не останавливайся.

– Ты?

– Продолжай!

Звонит мобильный Тако, экран и клавиатура загораются, подобно фосфору, при вибрации ползет по столу «бзззз»… оригинальный рингтон «Нокии» слышится как пение. Вытаскиваю хуй, и Тако ложится на живот.

– Ответь, пожалуйста, – просит Тако, кладет голову на подушку.

Смотрю на экран мобильного – это Софо Русадзе. Софо хороший журналист. По крайней мере, на «Первом канале» ее передача – единственное, что можно смотреть без тошноты. Мне все в Софо нравится. Как одевается, как мыслит, как говорит… не понимаю только, почему она ездит на черной «Тойоте-Прадо», как тбилисские бандиты. Для женщины эта машина, как мне кажется, чересчур. При разговоре о Софо сложно не вспомнить Пьяного Мастера. Есть такой стиль кунг-фу, когда боец прикидывается пьяным. А в случае с Софо вся фишка в том, что она никогда не играет. Наоборот, изо всех сил старается быть в теме до самого конца, но, одурманенная транквилизаторами, всегда на несколько секунд запаздывает, прежде чем сообразить, что ты ей говоришь.