Сюннёве Сульбаккен - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

— Больше ничего не было.

Тогда Сюннёве начала понимать, что случилось что-то ужасное.

— Он лежит? — спросила она.

— Господи, конечно, лежит… Мне жалко его родителей. Они ведь такие хорошие люди. И отдали ему все, что только могли, — господь не взыщет с них за сына.

Сюннёве пришла в такое отчаяние, что даже не могла собраться с мыслями, а мать ее продолжала:

— Как хорошо, что никто не связал с ним свою жизнь. Правду говорят люди: что господь ни делает, все к лучшему.

У Сюннёве кружилась голова, будто она катилась вниз с высокой горы.

— Ведь я всегда говорила отцу: «Да сохранит нас господь, ведь у нас одна-единственная дочь, и мы должны беречь ее». Отец твой немного мягкосердечен, хотя он и хороший человек. И счастье, что он слушается добрых советов, которые ему подсказывает сам господь бог.

Только сейчас Сюннёве вспомнила об отце, вспомнила, какой он хороший, добрый, и ей стало еще труднее бороться со слезами, которые вот-вот были готовы хлынуть у нее из глаз. Впрочем, теперь эта борьба была бесполезной — она разрыдалась.

— Ты плачешь? — спросила Карен, взглянув на дочь, но та спрятала лицо.

— Да, плачу, я вспомнила о папе… — И слезы градом полились по ее щекам.

— Но что с тобой, дитя мое?

— Я сама не знаю, что на меня нашло… может быть, я боюсь за папу; вдруг какая беда случится с ним по дороге, — всхлипывала Сюннёве.

— Что такое ты болтаешь? — возмутилась мать. — Ну что может с ним случиться? Ведь он едет всего-навсего в город.

— Да, а ты вспомни, что случилось с тем… с другим, — рыдала Сюннёве.

— Ах, с ним!.. Ну, отец твой не будет валять дурака, как этот мальчишка, уж можешь мне поверить. Он вернется домой целым и невредимым, господь да сохранит его.

Глядя на слезы дочери, которые не переставая текли из ее глаз, Карен стала раздумывать над их истинной причиной. Поразмыслив немного, она сказала:

— Ты знаешь, доченька, на свете есть много плохого, и нужно утешать себя тем, что могло быть еще хуже.

— Плохое это утешение, мама, — сказала Сюннёве, горько плача.

У Карен не хватало духу сказать дочери то, что давно накипело у нее на сердце, и она лишь заметила:

— Всевышний сам часто решает, что для нас хорошо, а что плохо, и в том, что произошло с Торбьорном, проявилась воля всевышнего.

Она встала, потому что из-за холма послышалось мычание коров, звон колокольчиков и возгласы ребят, пасущих стадо. Коровы, сытые и спокойные, медленно спускались вниз по склону горы. Карен постояла немного, глядя на стадо, потом попросила Сюннёве помочь ей осмотреть коров. Сюннёве неохотно поднялась и пошла вслед за матерью, но шла она очень медленно.

Карен Сульбаккен здоровалась со своим стадом. Мимо нее проходили одна корова за другой, они узнавали ее и приветствовали мычанием. Карен гладила их, разговаривала с ними и радовалась, что коровы были гладкие и упитанные.

— Да, — говорила она, — господь бог никогда не забывает тех, кто помнит о нем.

Она помогла Сюннёве загнать коров в стойла, потому что сегодня у Сюннёве дела шли из рук вон плохо, однако Карен ничего не сказала ей. Потом она помогла дочери подоить коров, хотя из-за этого она и задержалась на выгоне гораздо дольше, чем рассчитывала. Когда они процедили молоко и Карен стала собираться в дорогу, Сюннёве решила было проводить ее немного.

— Что ты, совсем не нужно, — сказала мать. — Ты, наверно, устала и хочешь отдохнуть.

Она взяла пустую корзинку, подала дочери руку и сказала, пристально глядя на нее:

— Скоро я опять приду посмотреть, как ты тут управляешься… А ты всегда помни о своих близких и выкинь из головы дурных людей.

Едва мать скрылась из виду, как Сюннёве начала лихорадочно думать, как бы ей узнать, что делается в Гранлиене. Она позвала брата Торбьорна и хотела было послать его в деревню, но когда тот пришел, Сюннёве решила, что будет опрометчиво доверить ему свою тайну. Поэтому на вопрос, зачем она просила его прийти, Сюннёве ответила: просто так. Потом она решила, что пойдет сама. Ее мучила неизвестность, и она бранила про себя Ингрид, которая оставила ее в полном неведении о судьбе Торбьорна. Ночь была светлая, и до Гранлиена было рукой подать. Тут Сюннёве снова вспомнила слова матери, и снова на ее глаза навернулись слезы. Однако она не стала мешкать и, накинув платок, пошла вниз по тропинке в обход, чтобы не наткнуться на ребят, пасших коров.

Она шла все быстрее и быстрее и под конец уже бежала, а камешки так и летели у нее из-под ног и катились вниз, пугая ее своим шумом. И хотя она знала, что это всего лишь камни, ей казалась, что кто-то бежит за ней, и тогда она останавливалась и прислушивалась. Но вокруг не было ни души, и она бежала еще быстрее.

Вдруг она наступила на большой камень, лежавший на краю дороги, и камень с грохотом покатился вниз, ломая кустарник. Сюннёве страшно испугалась, но еще больше она испугалась, когда увидела, что впереди нее по дороге движется какое-то странное существо. Сначала ей пришло в голову, что это какое-нибудь чудовище. Она остановилась, сдерживая дыхание, — чудовище на дороге тоже остановилось.

— Э-э-эй! — послышался крик.

Да ведь это мама! Сюннёве тотчас же сошла с дороги и спряталась в кустах. Она сидела там до тех пор, пока не убедилась, что мать не узнала ее и не возвращается обратно. Нет, Карен не было видно. Но и после этого Сюннёве не сразу вышла из своего убежища. Когда же она наконец вышла на дорогу, то старалась идти помедленнее, чтобы снова не догнать мать. Она проскользнула незамеченной мимо своего дома и вскоре подошла к Гранлиену.

При виде знакомого хутора Сюннёве снова почувствовала волнение, и чем ближе она подходила, тем больше волновалась. Хутор спал, вдоль стен стояли сельскохозяйственные орудия, штабелем лежали нарубленные дрова, а сверху был воткнут топор. Сюннёве прошла по двору и юркнула в дверь; там она снова остановилась, осмотрелась и внимательно прислушалась, но вокруг царило безмолвие. И пока она так стояла, не решаясь подняться наверх к Ингрид, она вдруг вспомнила, что несколько лет назад в такую же точно ночь Торбьорн пришел в ее садик и посадил там цветы. Она быстро сняла башмаки и поднялась по лестнице.

Ингрид очень испугалась, когда, проснувшись, увидела Сюнннёве, которая будила ее.

— Ну, что с ним? — шепотом спросила Сюннёве.

Ингрид окончательно проснулась и хотела начать одеваться, чтобы хоть немного выиграть время и не отвечать сразу. Однако Сюннёве села на край постели и, попросив ее не вставать, повторила свой вопрос.

— Ему теперь лучше, — сказала Ингрид. — Я как раз хотела идти к тебе на выгон.

— Ингрид, дорогая, не скрывай от меня ничего. Каких бы ты мне страшных вещей ни наговорила, я все равно готова к самому худшему.

Ингрид очень не хотелось огорчать подругу, но Сюннёве была в таком отчаянии и так торопила Ингрид с ответом, что у той не было времени подбирать слова. Сюннёве шепотом спрашивала, Ингрид шепотом отвечала, и мертвая тишина, царившая вокруг, придавала особенно глубокий смысл их словам. Наступила та трагическая минута, когда смотрят в глаза самой печальной правде. Но девушки решили, что на этот раз Торбьорн совсем не виноват, и можно только пожалеть его, а никак не сердиться. Они горько плакали, но только тихо; особенно горько плакала Сюннёве, которая сидела, согнувшись, на краю кровати. Ингрид старалась хоть немного утешить ее, вспоминая о том чудесном времени, когда они были неразлучны; но, как это часто бывает, всякое, даже самое маленькое воспоминание о днях, когда улыбалось солнышко, в минуту скорби вызывает лишь слезы.

— Он спрашивал обо мне? — прошептала Сюннёве.

— Он почти не разговаривает.

Ингрид вспомнила о записке, которую написал Торбьорн, и у нее защемило сердце.

— Ему трудно говорить?

— Не знаю, но зато он много думает.

— А он читает что-нибудь?

— Ему читает мама, он просит ее читать каждый день.

— А что он говорит, когда она читает?

— Почти ничего, только слушает. Лежит и смотрит на нее.

— Он лежит в комнате, которую вы покрасили?

— Да, в той самой.

— А смотрит иногда в окно?

— Смотрит.

С минуту они молчали. Потом Ингрид сказала:

— Ты, помнишь, как-то подарила ему маленького святого Иоанна? Он висит на окне и поворачивается то в одну, то в другую сторону.

.— Ну, да все равно, — вдруг сказала Сюннёве решительно, — Что бы ни случилось, я никогда в жизни не расстанусь с Торбьорном.

Ингрид очень смутилась.

'— Ты знаешь, доктор говорит, что еще неизвестно, вернется ли к нему здоровье.

Сдерживая рыдания, Сюннёве подняла голову и некоторое время молча смотрела на Ингрид. Потом она снова опустила голову и глубоко задумалась. Последние слезинки медленно скатились по ее щекам, но больше слез не было. Она сложила руки и сидела неподвижно. Казалось, Сюннёве приняла какое-то важное решение. Она вдруг встала, улыбнулась и, наклонившись к Ингрид, нежно поцеловала ее.