Твердая земля - Матильде Асенси

Отец снова довольно рассмеялся, что, похоже, рассердило сеньору Марию, которая вскочила на ноги и, взяв в руки свечу и оставив обезьянку на спинке кресла, поспешила ко мне, словно торнадо.

— Вставай, мальчик! — грубо приказала она.

Я умирала от страха лишь при мысли о том, что передо мной бывшая севильская проститутка и, более того, хозяйка борделя. Если бы мои благочестивые и настоящие родители могли меня видеть в тот момент!

— Ты что, меня не слышал? — повторила она, поднося пламя к моему лицу, пока сеньор Эстебан продолжал посмеиваться за ее спиной.

— Да, сеньора, — нервно забормотала я, прилежно приподнявшись и бросив шляпу на сиденье.

— Твои волосы... — произнесла она, поднеся руку к моей голове и проведя ей по волосам. — твои волосы, хотя и прямые, слишком шелковистые для индейца, а лицо у тебя слишком круглое, да ты и сам слишком привлекателен, чтобы быть... У тебя хорошая фигура и приятные манеры... Да ты же... да ты же женщина!

Я посмотрела на отца в поисках помощи, но он продолжал смеяться так рьяно, что чуть не лопался.

— Да, сеньора, — пролепетала я, умирая от страха. А ноги у меня дрожали, так что я долго бы не устояла.

— Девушка! — ошеломленно воскликнула Мария. — И тебе, наверное, семнадцать или восемнадцать лет, по меньшей мере, правильно?

— Да, сеньора.

— Эстебанито! — рявкнула она, повернувшись к отцу, который уже согнулся от смеха, а на глазах у него выступили слезы. Увидев его в таком состоянии, сеньора Мария подошла к столу, резко схватила трубку, сунула ее в рот и, рассерженно повернувшись к отцу, снова посмотрела на меня. — Откуда ты взялась, черт возьми? Эстебан, прекращай хохотать или сейчас же убирайся отсюда!

Но он не сделал ни того, ни другого, а продолжал веселиться, пока я рассказывала Марии, которая села рядом со мной на скамейку, всю свою историю и как меня спасли с острова две недели назад. Когда я закончила, отец, к счастью, уже пришел в себя и слушал нас.

— Теперь-то ты понимаешь, — спросил он Марию, когда я закончила рассказ. — Эти мерзавцы Эрнандо Паскуаль и Педро Родригес выдали ее замуж за бедного дурачка Доминго. Невозможно же было на такое согласиться, ведь правда? Единственное, что мне пришло в голову, чтобы ее спасти, это превратить ее в своего сына и привезти сюда, чтобы ты за ней присмотрела.

Не думал же отец, что я стану работать в борделе? Я встревожилась. Более того, испуганно повернувшись к сеньоре Марии, я увидела, что по ее лицу скатились две слезы.

— Она ведь никогда не станет... — всхлипнула сеньора Мария, прикрыв глаза одной рукой и опустив другую, с зажатой в ней дымящейся трубкой, на юбки. — Ты ведь это знаешь, правда?

— Ну конечно же, знаю, — согласился он, поднявшись с кресла и встав перед ней на колено, в то время как Мария отняла руку от лица и погладила его по голове. — Никогда. Она может стать приятной компаньонкой, если ты решишь сделать ее своей помощницей. Тебе следует забыть, что речь идет о женщине, и обращаться с ней, как с юношей, пока каким-либо образом не закончится ее брак с Доминго Родригесом. Без сомнений, ее считают погибшей, но если она появится, то она пропала. Но мы уже нашли способ это поправить.

— Сеньора Мария бросилась к нему, утирая слезы.

— Так и будет! — ответила она. — Но не думаю, что на нашем побережье можно вести размеренную жизнь. У нас тоже хватает проблем. Поищи ей какую-нибудь работу, Эстебан, что-нибудь подходящее юноше, но в то же время достаточно приличное для девушки из хорошей семьи.

— Предоставь это мне, — предложил он, вставая. 
Мария тоже поднялась и тут же застыла посреди комнаты, рассматривая меня с молчаливой сдержанностью. Пристальный взгляд этих бездонных черных глаз был не очень приятным. Я беспокойно заерзала на скамейке, и, казалось, это движение положило конец чарам.

— Еще кое-что, девочка, — пробормотала она с подозрительным взглядом. — В инквизицию на твоего отца донесла твоя дорогая тетушка Доротея.

— Что вы такое говорите? — оскорбленно бросила я. Эта женщина, что, совсем рехнулась?

— Конечно, она сделала это из любви к вашей матери и к вам двоим, — продолжила она с жалостью. — Своим скудным умишком она вообразила, что если священники как следуют испугают вашего отца, он станет подлинным и благочестивым христианином. Простые умы почти всегда совершают ошибки в суждениях, — мне показалось, что она говорит с оттенком превосходства. — Это ведь она научила вас с братом молиться еще в детстве, потому что в вашем доме отец запрещал молитвы и ритуалы. В ее глазах он был великим грешником, который поставил под угрозу ваши души. Она должна была что-то предпринять, да к тому же видела, как ваша мать страдает от измен мужа. Не осуждай ее. Идея уж точно не принадлежала ей, и она, разумеется, не рассчитывала на то, что произойдет в дальнейшем. Она не хотела, чтобы твой отец заболел и умер, ни тем более чтобы мать покончила с собой. Она лишь хотела, несомненно, под влиянием пылких проповедей толедских святош, чтобы твой отец прекратил грешить и вернулся в лоно церкви и чтобы вы получили хорошее христианское воспитание. Тайный донос наверняка был идеей ее исповедника или еще какого-нибудь священника из прихода.

Не веря своим ушам, я затрясла головой. Доротея? Тетушка Доротея причинила все эти несчастья? Слова сеньоры Марии казались правдивыми и уверенными, но всё равно причиняли боль. Еще какую.

— Успокойся, Мартин, — воззвал ко мне отец. — Я же говорил, что Мария — человек сдержанный и хорошо понимает, как всё происходит в мире. Ты привыкнешь. С ней всегда так. Не принимай близко к сердцу, она не хотела причинить тебе боль.

— И мне всё равно придется называть ее Мартином, даже когда я знаю, что это женщина? — посетовала сеньора Мария, взяв на руки обезьянку, прежде чем выйти из комнаты.

Ту первую ночь я провела на жестком матрасе, положенным на четыре гладкие доски, покоящиеся на двух скамейках. Эту первую кровать установили в маленькой зале между двумя комнатами в глубине дома, дверь из нее вела в большую гостиную. Прислуга, как объяснила сеньора Мария, сейчас занята другими делами, и я поняла, что работающие в борделе девушки также служат горничными в этом великолепном доме и к тому же называют Марию матерью, доверительно и совершенно не стесняясь этого.

На следующий день Мария Чакон выделила мне маленькую комнату, примыкающую к ее собственной и выходящую в кабинет, но находилась она, строго говоря, уже в самом борделе. Хозяйка приказала запечатать вторую дверь, выходящую в публичный дом, и сменить мебель на более простую, строгую и подходящую молодому человеку с хорошим образованием. Мой стол-шлюпка занял почетное место. Как мало я подозревала, когда плыла на нем по океану или накрывалась от солнца на пляже, что проведу за ним долгие часы за учебой, потому что мой новый отец посчитал, что лучшей работой для меня будут книги и счета.