Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Аркадий Стругацкий

— Я-то знал, что вы все живехоньки, — болтал Виконт, — я сегодня видел Бажжаха... Здоровый, веселый... светится... А Боб говорит: «Скорее, скорее. В песках и так уже... это... кости... Вот, мол, все, что осталось от Кайна». Шутник, ей-ей!..

— Что за дьявол, я жив! Он знал это. — Кайн растерянно озирался вокруг.

— Ругаются!.. Боб кричит — Руно! А тот говорит — прикажу расстрелять! Чудаки! Залезли в звездолет и — дззык!..

— Виконт, парень, очнись. — В голосе Кайна дрожали страх и надежда. — Где Боб? Может, он в палатке? Или улетел... Ведь не может же быть...

— Боб там лежит... Ты разве его еще не встречал? Он пошел к вам... к вам... Из пистолета... Золотое Руно, говорит, если не веришь — убедись...

— Золотое Руно?.. — прошептал Кайн, медленно поднимаясь с колен. — Какой подлец!..

Виконт видел, как с горизонта поползли красные мокрые облака, опускался мрак. Едва видимый теперь сквозь красную мглу, Кайн вдруг рванул на себе рубаху и, увязая в песке, тяжело побрел куда-то в туман. Туман на секунду рассеялся, и Виконт в последний раз увидел: красные барханы, саксаул, горячий песок, тяжелое багровое небо...

ЗАТЕРЯННЫЙ В ТОЛПЕ

– Что-нибудь экстраординарное?

– Да как вам сказать... – Доктор Атта пожал плечами. Осторожно поднял бокал, отпил половину. – Да как вам сказать... Я ведь, собственно, не психиатр, я ларинголог, а горло у него было в полном порядке... (Гость вежливо улыбнулся.) В общем, сильное расстройство нервной системы... полная потеря памяти, речи... Нарушена координация движений – знаете, эдак заплетается на ходу, не сразу соображает, какой рукой взять что-нибудь, иногда сидит минут пять, не может встать – забывает, как... Одним словом, даже мне ясно – здесь пока нечему удивляться.

Гость согласно кивнул головой и сказал:

– Я видел случай более оригинальный. Помню...

– Да-да, простите. Я еще не кончил. Дело, конечно, не в этом. Знаете ли вы его историю? Как он попал к нам?

– Кое-что слыхал об этом, безусловно... Не уверен, правда... Это не в связи с катастрофой в Институте Сверхчастот?

– Да. Он был там швейцаром. Владислав Дьед – швейцар. В соседней лаборатории, где стоял новый генератор Ста – вы помните Ста, эдакий худощавый злобный мужчина? – так там лопнул какой-то баллон и произошло что-то вроде замыкания. Никто не пострадал – подождите, не перебивайте, я знаю, что вы хотите сказать, – никто не пострадал, потому, вероятно, что лаборанты в это время сидели в столовой. Возвращаясь оттуда, они заметили только, что Дьед мирно дремлет в своем кресле у подъезда... В лаборатории же, конечно, вонь, гарь, валяются горелые провода... Все, впрочем, оказалось, в общем, в порядке – да не перебивайте же. Ребята бросились прибирать и вдруг слышат – звенит бьющееся стекло. Выглянули в коридор – бедняга Дьед стоит белый как бумага, плотно прижавшись к стене... Глаза выкачены, руки в крови висят как плети... Рядом – огромное зеркало разбито вдребезги. Увидел людей – шарахнулся в сторону, налетел на колонну, упал, пытался уползти. Тут его и схватили. Привезли к нам в клинику, а у нас, разумеется, нет психиатрического отделения – откуда ему быть? – психиатра тоже нет, а ближайший теплоход с Большой Земли приходит через полмесяца... Но был у нас, правда, один врач-терапевт, молоденький парнишка, но великая умница, чертовски талантливый, упокой, Господи, его душу, как говорится...

Гость удивленно поднял брови, хотел что-то сказать. Атта опередил его:

– Да-да, это то самое, о чем вы порывались все время спросить. Взрыв, о котором все – и вы в том числе – знают. Разворотило весь Восточный корпус. Погибло человек пятнадцать – сам Ста, его лаборанты, этот парнишка-терапевт – звали его Авеесве, Артур Авеесве, Арчи, – и еще куча народу. Все, кто находился в лаборатории, в коридоре, на лестнице... В том числе, между прочим, новый швейцар. Беднягу обожгло радиацией – живого места не было...

– О, так вашему пациенту повезло! Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь... Но вы говорили что-то о враче-терапевте...

Атта допил вино, кивнул и устроился поудобнее в кресле.

– Артур сказал, что давно увлекался психиатрией и что он возьмется если не лечить, то, по крайней мере, следить за больным. До чего же умный был парнишка! Знаете, я уже не молод, то, что называется старый опытный врач, – ergo скептик и все такое, но он умел увлечь меня... Он находил проблемы там, где все было вроде абсолютно ясно, а из каждого белого пятна вытягивал дюжину хитроумнейших гипотез, предусматривающих результаты всех возможных экспериментов – и невозможных тоже, – на которые у него, конечно, никогда не хватало времени. И вот Арчи предлагает мне понаблюдать за этим больным, собрать кое-какой материал. Его, видите ли, заинтересовали причины возникновения этого помешательства... Обстоятельства, действительно, были, мягко говоря, не вполне ясны... Человек сходит с ума от того, что за стеной, за капитальнейшей стеной лопается баллон и происходит короткое замыкание!

– Что же это – удар, сильное нервное потрясение, шок? – Гость был явно заинтересован.

– Не знаю, – откровенно сказал доктор. – Совершенно не могу себе представить... Даже сейчас. Тогда я мог еще меньше и тоже заинтересовался. Что будете пить – «Сино-Руа» или «Каркетон»?

– Все равно, – сказал гость. – Рассказывайте дальше.

– Я налью вам «Сино-Руа», – сказал Атта, выволакивая из буфета темного стекла бутылку с яркой этикеткой. – Это вам должно, по-моему, понравиться больше. Нет-нет, позвольте уж, я налью в этот... Вот так... Пейте маленькими глотками... Ну что? Нектар? Отлично! Так вот. Мы начали наблюдать за несчастным Дьедом. Первые дни старик был ужасен. Он не принимал пищи и почти не мог двигаться. Он лежал на койке в отдельной палате и часами остекленело глядел в потолок. Периоды мертвой неподвижности сменялись буйными припадками, когда его приходилось привязывать к постели. Говорить членораздельно он не мог, только мычал как паралитик. Его мучил, по-видимому, нестерпимый непроходящий ужас. Он боялся всего: санитаров, мух, тарелок, гудков машин... Какими глазами он смотрел на нас с Арчи, когда мы обследовали его!.. Увидев паука, он однажды чуть не выпрыгнул в окно... Но всему этому даже я не удивлялся. Собственно, те сумасшедшие, которых я видел на своем веку – еще в институте, на практических занятиях, – выглядели в общем так же. Артур уже тогда находил какие-то странности, но я как-то не удосужился поговорить с ним основательно на эту тему. Однако проходили дни, Дьед начал успокаиваться, в известном смысле приходить в себя, и тут-то и появились странности, которые поразили даже меня.

Атта медленно раскурил сигару и задумался. Потом продолжил:

– Знаете, сейчас очень трудно объяснить, что собственно странного было в его обыденном поведении. Ведь сумасшедшему все можно – думают обычно – на то он и сумасшедший... Но, понимаете, это сумасшествие было каким-то необычным, каким-то... осмысленным, что ли! Вот случай: вхожу, он сидит на койке и внимательнейше рассматривает свои руки. Подходит ко мне, начинает изучать мои ладони, сравнивает со своими, и глаза у него при этом ну самые что ни на есть здоровые. И в них – живейшее любопытство. Или – прогуливаемся с ним по аллейке вечером, солнце опускается в океан, небо темнеет, показывается серп луны. Он тычет пальцем на луну, на солнце и показывает мне на пальцах – «два». Потом себе в грудь, и на пальцах – «шесть». И так не один раз, в течение трех-четырех вечеров. И при этом что-то оживленно щебечет... Странно было все это. А по ночам иногда вскакивает, страшно кричит, бьется в двери, в окна... Приходят к нему, успокаивают, укладывают, он тихонько вырывается, плачет, неумело вытирает слезы и смотрит на мокрые руки с огромным удивлением... Но самое странное впереди. Однажды, войдя в его комнату, пока он прогуливался с Арчи, я увидел, что стюард старательно скоблит стену. В чем дело? Он мне показывает уже наполовину стертый, еле заметный рисунок: изображение большой птицы в полете. Сделано углем. Расспрашиваю стюарда. Этот болван рассказывает, что подобные рисунки Дьед оставляет на стенах, на полу, на мебели уже не в первый раз, и что он, стюард, уже жаловался управляющему, что ему надоело их каждое утро соскабливать. «Дурак, – говорю я, – пошел вон. И больше не смей стирать». Так мы обнаружили у бедняги его странный талант. Подождите, не задавайте вопросов, я все знаю и все расскажу сам... Лучше выпейте... Вот так!.. На следующий день мы с Артуром приходим к больному, подзываем его к столу (он уже научился немного понимать нас) и раскладываем на столе бумагу, карандаши и все такое прочее для рисования. Он долго ничего не понимал, до тех пор, пока я не взял карандаш и не попытался изобразить лошадь. Артур, увидев эту лошадь, сказал, что боится, как бы у больного не возобновились припадки ужаса, но Дьед меня понял. Меня, я помню, тогда еще поразила мысль, что все это похоже не столько на разговор с сумасшедшим, сколько на объяснение двух людей, живущих в разных странах и говорящих на разных языках. Так или иначе, Дьед берет карандаш и... вот...