Время для Звезд - Роберт Хайнлайн

Она сморгнула слезы:

– Нет. Вот у Пэта она, может быть, и есть. Он всегда отпускал шуточки на этот счет, хотя я знаю, насколько это опасно. Я знаю, что мы его больше не увидим.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы переварить все это.

– Ты что же, хочешь сказать, – медленно произнес я, – что я нарочно дал Пэту себя обмануть, и это потому, что сам боялся лететь?

– Что? Ты чего, Том? Я и не собиралась говорить ничего подобного.

– А прозвучало это именно так…

И тут я понял, почему это так прозвучало. Возможно, я и вправду боялся. Возможно, я сопротивлялся только для виду, так, чтобы Пэт победил… потому что знал, что случится с тем, кто отправится в полет. Может быть, я трус. Мы помирились, и уже казалось, что это свидание окончится благополучно. Провожая Моди домой, я все думал, поцеловать ли ее на прощание или нет – сам я этого никогда не делал, мы с Пэтом всегда крутились друг у друга под ногами. Думаю, и она ждала, что я так сделаю… Но тут меня неожиданно позвал Пэт:

– Эй! Ты не спишь?

– (Конечно, нет), – коротко ответил я. – (Только я занят.)

– Очень занят? Ты что, гуляешь с моей девушкой?

– (Почему ты так думаешь?)

– Ведь так и есть, не правда ли? Я был в этом уверен. Ну и как?

– (Не суй свой нос в чужие дела.)

– Ладно, ладно. Ты только передай ей привет. Привет, Моди!

– Том, о чем это ты так задумался? – спросила Моди.

– Да это просто Пэт, – ответил я. – Он говорит, чтобы я передал тебе привет.

– А… ну передай и ему от меня.

Так я и сделал. Пэт хмыкнул.

– А теперь поцелуй ее от меня на прощание.

Я, конечно, не стал, ни за него, ни за себя. Но, все-таки, на следующий день я снова ей позвонил, и после этого мы стали встречаться регулярно. Все, что касалось Моди, было невыразимо приятно, так приятно, что я стал даже размышлять над тем, что студенты иногда женятся, и мне это теперь по карману, если уж мне подвернулась такая работа. Конечно же, я не был совершенно уверен в том, что хочу связать себя, будучи таким молодым, просто человеку очень одиноко быть одному, если раньше с ним всегда был кто-то еще.

Пэта принесли домой на носилках. На самом деле, он был доставлен на санитарном корабле, специально для этого заказанном. Этот ненормальный потихоньку сбежал и пытался покататься на лыжах, о чем он имеет примерно такое же представление, как я – о нырянии за жемчугом. Ему даже не пришлось ни на что натыкаться, он просто запутался в собственных ногах. Но как бы там ни было, его принесли в нашу квартиру на носилках, не способного владеть ногами и утратившего чувствительность начиная с поясницы и до самого низа. Его должны были отправить в больницу, но он хотел домой, и мама хотела, чтобы он находился дома, так что отец на этом настоял. Его положили в комнате, которую освободила Вера, а я снова стал спать на кушетке в гостиной.

Вся семья была очень расстроена, даже больше, чем перед отъездом Пэта. Отец чуть не выкинул Фрэнка Дюбуа из дома, когда тот заявил, что теперь, когда со всей чушью о космических полетах покончено, он, как и прежде, готов предоставить Пэту работу, если только Пэт изучит бухгалтерское дело, так как бухгалтер может работать и в инвалидной коляске. Не знаю, может быть у Фрэнка были самые добрые намерения, только иногда мне кажется, что «добрые намерения» стоило бы объявить уголовным преступлением.

Но что меня совсем уж достало, так это то, как ко всему этому отнеслась мама. Она была вся в слезах, ее преисполняло сострадание, она готова была уже в лепешку расшибиться для Пэта, проводила часы за часами, растирая его, пока не начинала валиться с ног от усталости. И при всем этом я видел, даже если этого не видел папаша, что она непристойно счастлива – ей вернули ее «крошку». Вы не подумайте, слезы были настоящие… но женщины, похоже, могут плакать и радоваться одновременно.

Все мы понимали, что с «чушью насчет космических полетов» покончено, но не обсуждали этого, даже мы с Пэтом. Теперь, когда он лежал в совершенно беспомощном состоянии и, безо всякого сомнения, чувствовал себя хуже, чем я когда бы то ни было, не самое подходящее было время обвинять его в том, что он сначала отпихнул меня в сторону, а потом лишил нас такого шанса. Может, я и сердился на него, но сейчас было не время сообщать ему об этом. Я чувствовал себя неуютно от сознания того, что солидные чеки ФД.П. скоро перестанут к нам поступать и семейство снова останется без денег, причем в тот самый момент, когда деньги эти особенно нам нужны. Я жалел, что купил такие дорогие часы, жалел денег, потраченных на походы с Моди в заведения, которые раньше были нам не по карману, однако старался не думать об этом: какой смысл охать над разлитым молоком. Но я начинал подумывать, какую бы работу подыскать себе, если уж нельзя будет поступить в колледж. Я был неприятно удивлен, когда неожиданно к нам заявился мистер Говард – вообще-то говоря, я надеялся, что Ф.Д.П. сохранит нас в своей платежной ведомости, хотя бы пока Пэту не сделают операцию, несмотря на то даже, что несчастье произошло полностью по вине Пэта, нарушившего их инструкции. Но, с такими-то кучами денег они, по моему мнению, могли бы позволить себе быть щедрыми.

Только мистер Говард даже и не заикнулся о деньгах, он просто хотел узнать, сколько времени потребуется мне на сборы, чтобы ехать в центр подготовки. Я был в полном смятении, мать – в истерике, папаша бесился, а мистер Говард был вежлив и обходителен. Послушать его, так ничего вообще и не произошло, уж во всяком случае – ничего такого, что могло бы хоть намекнуть на разрыв контракта. Вторая и третья договаривающиеся стороны взаимозаменяемы; если Пэт не может лететь, ясное дело, лечу я. Не случилось ничего, снижающего нашу эффективность в роли средства связи. Конечно же, само собой, они дали нам, в связи с печальным случаем, несколько дней, чтобы успокоиться, но не могу ли я явиться в ближайшие дни? Время дорого.

Отец совсем побагровел и изъяснялся крайне неразборчиво. Не кажется ли им, что они принесли уже достаточно горя этой семье? Знают ли они, что такое порядочность? Есть ли у них хоть капля сострадания?

И в самый разгар всего этого цирка, когда я пытался осмыслить новую ситуацию и решить, что же мне-то сказать, меня беззвучно окликнул Пэт:

– Том, пойди сюда!

Я извинился перед высоким собранием и поспешил к нему. Мы с Пэтом почти совсем не переговаривались телепатически со времени его возвращения. Раз-другой он окликал меня ночью, чтобы я принес воды или сделал еще что в этом роде, но беседовать мы не беседовали, ни вслух, ни молча. Я ощущал только некую темную, угрюмую стену молчания, которой он загородился от меня. Я не знал, что с этим делать – впервые один из нас был нездоров в одиночку, без другого.